Плюс девять часов

Originally posted by смена-2:

А что это за растение

prostovova:

Лизихетон Камчатский. Эндемик. Редкий довольно.

forummisc/reply/14/539489/m52056351
forummisc/reply/14/539489/m50808033
forummisc/reply/14/539489/m49931519
forummisc/reply/14/539489/m49845186
forummisc/reply/14/539489/m45080556

Originally posted by basma:

Владимир

Originally posted by Алексей К ИРКУТСК:

Очень рад видеть

Originally posted by prostovova:

И Вам доброго утра!

С ув.

Originally posted by Алексей К ИРКУТСК:

Было бы не плохо

Originally posted by prostovova:

prostovova

Если я скажу, что грезил охотой на медведя в начале 1980-х , молодым студентом-охотоведом, это не будет правдой. Я не мечтал о ней, поскольку других возможностей для самоутверждения на тот момент было в моем распоряжении хоть отбавляй. Любая охота привлекала, в первую очередь, практической стороной: результат ее должен был быть пригоден в пищу либо на продажу. Кроме того, а скорее - в первую очередь, медведь был тогда для меня чем-то вроде божества, злого духа тайги, злобным 'амиканом' из произведений Григория Федосеева. И случайной-то встречи со зверем в природе не очень хотелось. Представить же себя медвежатником можно было с таким же успехом, как, к примеру, Героем Советского Союза. Ну может быть потом, когда-нибудь, с возрастом, опытом и обязательно - с нарезным оружием.. .
Первая летняя практика на Камчатке ничего не должна была в этом смысле изменить. Лето - оно и есть лето, неохотничья пора. Почти месяц, проведенный в долине реки Камчатки, в угодьях Мильковского госпромхоза, мы, студенты, искали следы пребывания акклиматизированных лосей на Калиновском озере, знакомились с летней лососевой путиной на рыбалке 'Горелка', заготавливали ягоду и варили для промхоза варенье в поселке Атласово, но только не охотились.
В разгар сезона заготовок, в первых числах августа, когда руки и белесые джинсы мои уже стали напрочь лиловыми от жимолостного сока, а кожа привыкла к постоянным укусам комаров, мириады которых остались сильнейшим впечатлением от первого посещения полуострова, ближе к вечеру жаркого, как и многие предыдущие, дня в 'казенную' половину двухквартирного госпромхозовского дома, в которой мы обитали, вошел начальник участка, Юрий Григорьевич.
- Студент, медведя хочешь убить?
Вопрос был задан будничным тоном, однако понятно было при этом, что имелось в виду не мое абстрактное отношение к предмету.
Мысли понеслись вихрем, но самая здравая из них - о том, что я, вообще-то, не медвежатник, и весь мой опыт зверовой охоты ограничен участием в загонах на косулю, отлетела на задний план. Слово 'конечно' вылетело из меня хотя и нарочито сдержанно, однако раньше уместных вопросов 'почему? где? чем?'. Их я задал, когда отказываться было уже поздно.
Медведь повадился на дальний полевой лагерь сборщиков ягод и вот уже почти неделю, с каждым днем, а точнее ночью, все наглее, таскал оставленные без присмотра продукты, будил по ночам своим сопением и фырканьем усталых ягодников, а вчера порвал пустую палатку, владельцы которой, оставив внутри кое-что из съестного, уехали в райцентр в баню. Палатка была взята в государственном прокате, что удвоило скорбь по ней вернувшихся жильцов. Вместо ударного труда на сборе жимолости народ оставался сторожить от медведя свои котелки и брезентовые жилища. Поползли разговоры об эвакуации лагеря. Это могло вызвать срыв выполнения плана производственного участка по варке варенья, поэтому участь животного была решена категорически. Оформление лицензии отложили на потом, устное добро было получено от главного охотоведа областного охотуправления, оказавшегося поблизости в эти дни.
На вопрос 'чем?' начальник не ответил, молча прошел в угол заваленной правилками, капканами и ондатровыми мордушками комнаты и, открыв ключом замок высокого, слегка ржавого железного шкафа, извлек оттуда МЦ-21-12 и настоящий! самозарядный карабин СКС.
- Пользовался? Выбирай и собирайся, в пять поедем.
Госпромхозовские стволы были под стать оружейному шкафу - несвежими и чуть ржавыми.
Пятизарядку я знал назубок с детства, отец привез такую в родной поселок одним из первых и разрешал мне иногда, ближе к окончанию школы, брать ее на зайца. Помимо мелочи он добыл из нее лося, сокжоя и даже стрелял медведя - МЦ ни разу не подвело. Однако у этого, нечищеного похоже с весны, затвор открылся со скрипом, дерево было разбухшим, а горсть пулевых патронов из того же сейфа казались определенно староватыми. Вычистить и смазать полуавтомат я смог бы за десяток минут, да и патроны можно было бы проверить по дороге, но: Рядом на столе лежал КАРАБИН! Тоже несвежий, подернутый рыжиной, но ведь карабин! С хромированным затвором, сохранивший лак на темном дереве приклада, излучающий мощь всей Советской Армии (отец служил с таким срочную, порассказывал!), с десятизарядным! магазином. Посылающий пулю с огромной скоростью на огромное же расстояние. А целик! Это же можно прицелиться и попасть на 100, да что там на 100! - на 200, а то и дальше, метров! Солидно лежащие рядком на столешнице, тускло сияющие медью патроны-близнецы тоже безусловно давали фору пулевому 'самокруту' двенадцатого калибра. И наплевать, что я ни разу до этого СКС не держал в руках!
Выбор был сделан. Разобранный и собранный по аналогии с АКМ карабин, почистив и смазав, я сунул за сиденье новенького промхозовского ГАЗ-66, палатку, спальник и продукты в полиэтиленовом вкладыше от пыли бросил в кузов к алюминиевым флягам с водой, и минут через тридцать тряской езды в клубах плотной, как вата пыли по лесовозным усам, мы оказались на месте.
У перекрестка заброшенных лесовозных дорог среди редкостойных лиственниц- семенников в зарастающей вырубке вразнобой стояло с десяток разнокалиберных палаток вперемешку с кострищами и навесами. Лес просматривался во все стороны достаточно хорошо, только по обочинам дорог березки подросли плотным заборчиком в рост человека.
Ягодники набросились с жалобами на обнаглевшего медведя, заранее благодарили Юрия Григорьевича за проявленную заботу, растаскивали по палаткам привезенную воду, но на меня поглядывали с сомнением - на роль спасителя от хищника я подходил, получается, слабовато, возможно из-за очков на носу. Пара мужиков в затрепанных энцефалитках, переговорив вполголоса с начальником, покивали в мою сторону откровенно пренебрежительно, поплевали под ноги и укатили на старом 'Москвиче'. Это оказались штатные охотники госпромхоза, расположившиеся лагерем неподалеку. Сами они тратить время на зверя не хотели, но и выбор Григорьича не одобрили. Тот, покидав под тент пустую тару для воды, завел 'шестьдесят шестой' и, совсем неожиданно, тоже уехал, оставив меня одного. Долгожданного инструктажа не последовало - стрелять медведей здесь, похоже, считалось в порядке вещей, а студент-охотовед должен был уметь это делать по умолчанию самостоятельно.
В оставшееся до ужина время я растянул свою палатку на краю табора, в паре метров от проезда и изучал следы медвежьих лап в пыльных колеях. Все они были одинаковыми, размером не больше 12-13 см поперек передней мозоли. По словам видевших зверя, он не был гигантом. Однако и сравнивать мне его в те времена еще было не с чем. Появлялся супостат всегда в сумерках, ближе к темноте, или уже потемну. Тем не менее, СКС я сразу зарядил, повесил на плечо и не расставался с ним даже у импровизированного столика, за который меня пригласил заинтригованный моим текущим статусом, выехавший организованно на ягоду персонал районной аптеки. Комары к вечеру слегка успокоились.
Потрапезничать с дамами мне не было суждено. На другом конце табора началось движение, народ повытягивал шеи, разглядывая подошедших двоих парней. Километрах в двух отсюда, на речке они спаслись бегством от наглого медведя, оставив ему часть пойманной незаконно рыбы и некстати заглохший мотоцикл. Набившись в оказавшийся за кустами ЗАЗ-969, хозяин которого согласился помочь незадачливым рыболовам, мы через несколько минут оказались на берегу реки, возле мотоцикла. Я осторожно выбрался из машины в наступившие сумерки, огляделся и прислушался. Медведя не было. Рыбу он успел съесть. 'ИЖ-Юпитер' целый и невредимый дожидался хозяев, прислоненный к валежине, и завелся с полоборота.
Когда мы уже потемну вернулись к месту ночлега, оказалось, что медведь объявился и там. Женщины попрятались по палаткам, обозначая себя слегка истеричной перекличкой, мужчины взбодрили костер почти в центре расположения и воинственно посвечивали вокруг фонариками.
'Запорожец' с хозяином мы определили поближе к костру и периодически включали его фары, освещая подступы к жилищам вдоль дороги, на которой только что заметили незваного гостя. Затем авто пришлось разворачивать, потому что мохнатый сумел попробовать на зуб крайнюю палатку, подкравшись с тыла. Около полуночи он даже мелькнул в полосе света, в створе с табором, куда разумеется стрелять было нельзя. Зверь показался каким-то неказистым: недорослым и приземистым. Несмотря на суету, я чувствовал себя на удивление спокойно, но, думаю только лишь потому, что так и не осознал до конца на тот момент всей меры ответственности, возложенной на меня мимоходом охотоведом. Призывы попугать разбойника стрельбой в воздух я рационально проигнорировал, посчитав, что так зверя можно насторожить и после не скоро дождаться.
Нервная бесполезная беготня между палаток и толкотня у костра прекратились далеко за полночь, когда медведь перестал наконец-то обозначать себя поблизости.
Оставив ночные бдения последним, с СКСом подмышкой, я добрел наощупь до своей палатки и, не раздеваясь, а только сбросив кроссовки, повалился на спальник и провалился в сон под заунывное гудение самых настойчивых комаров:
:- Студент, твою мать!!! Ты где?! Медведя проспал!!! - зычный голос владельца 'Запорожца' на фоне сумбурной переклички соседей раздался показалось, над самым ухом. 'Проспал! На самом деле! Засмеют!' - лихорадочно расстегивая клапан палатки, я одновременно нащупывал очки, сгребал в горсть запасные патроны и вспоминал, где у оружия предохранитель. Выскочив в заполненное легким туманом раннее темно-серое утро, столкнулся с подбежавшими соседями:
- Он мешок с продуктами у нас уволок! Вон туда понес! - один из мужиков махнул рукой в сторону от лагеря вдоль колеи, в которой белели врассыпную светлые пакеты.
Надо было действовать. Я сделал несколько шагов в указанном направлении, вглядываясь в плотные еще сумерки. Опустил флажок предохранителя и приподнял к плечу короткий приклад оружия. Почувствовав ступнями холодную росу, вспомнил, что не обулся. Ладно, справлюсь и босиком.
Оглянулся. Дядьки вполголоса переговаривались у моей палатки. Нудно заныли недремлющие комары, уверенно облепляя шею.
Зверя я увидел шагов через сорок, абсолютно неожиданно, хотя он и улегся прямо поперек дороги: бесформенное вначале темное пятно зашевелилось, обрело округлые медвежьи очертания, только морда и передние лапы его оказались в кустиках слева от дороги. Карабин уже сам собой взлетел к плечу - цель очутилась близковато для первого раза, не дальше 12-15-ти метров, но вдруг оказалось, что мушка и целик на фоне темной туши еще неразличимы! Медведь привстал, засопел, заскреб передней лапой, и в колею из-под нее посыпались все те же светлые бумажные пакеты с сублимированными супами. Внезапно он поднял голову, попятился задом на дорогу, уставился в мою сторону и шумно выдохнул, задирая морду. Надо было стрелять!
Приподняв СКС, я совместил целик и мушку на фоне более светлой березовой листвы, двинул ствол вниз, на уровень середины туши за передней лапой и дважды подряд нажал тугой спуск, не почувствовав отдачи. Карабин почти слитно раз за разом изрыгнул видимое длинное пламя, которым медведя перевернуло, и он заерзал в колее на спине, болтая в воздухе лапами.. .
Не веря в удачу, я выстрелил еще, и еще для верности, стараясь угадать примерно посредине корпуса. Зверь от этого неожиданно легко вскочил и скакнул через дорогу, в противоположную от мешка сторону! Оружие задергалось в руках - хлоп! хлоп! хлоп!, исправно выплевывая гильзы, но ожидаемого после каждого выстрела попадания наповал все не было, косолапый только странно припал дважды к земле и благополучно скрылся в щетке кустов на обочине!
Накативший страх погнал меня следом. Каюсь - не только страх упустить подранка, который станет опасным и повиснет тяжкой заботой уже наверное не на мне - на мужиках из госпромхоза, но и боязнь быть осмеянным этими же мужиками: студент - он и есть студент, что еще от него стоило ожидать!
Продравшись скачками сквозь кусты, я запрыгнул на метровый, в полтора обхвата лиственничный пень: треск сучьев выдал зверя, он маячил метрах в сорока, ковыляя прочь и тяжко отдуваясь. После пары спешных выстрелов в угон вдруг развернулся и бросился обратно!
Примерно в десяти шагах от меня поперек хода подранка на высоте почти метра от земли зависла поваленная лиственница. Нормально выцелить скакавшего между кустов мишку я смог только когда он уже забросил на эту валежину передние лапы - пуля остановила его движение, голова заворочалась на стволе дерева, когти заскребли кору. Выдохнув облегченно, тщательно выцелив точно между звериных глаз, я попытался сделать самый спокойный и прицельный завершающий выстрел. Его не последовало. Затвор карабина остался в заднем положении, демонстрируя ошарашенному мне хорошо смазанный лоток подавателя. Одиннадцати патронов- как не бывало! Однако, пока я закладывал туда по одному новые, горячие, из вспотевшей левой горсти, медведь завалился под лиственницу и затих.
Вряд ли он нападал в эти последние секунды своей жизни - скорее просто не разбирал уже дороги от полученных ран...
Из-за спины донеслись звуки движения и разговоры: на лагере притихший было народ пытался дистанционно определить - в чью пользу завершилась короткая, но бурная стычка.
Я аккуратно спустился с пня, стараясь не наступить босыми ступнями на кустики шиповника, подошел к зверю, перевалившись через валежину, дотронулся кончиком ствола до его повисшего безвольно уха. Готов. Комары мгновенно облепили губы и веки животного. Явственно чувствовался непривычный острый запах, источаемый сырым от росы мехом.
Присел рядом. Ну вот и случилось, я добыл самого страшного здесь хищника, пусть не здорово, не единой пулей. Но добыл же. Я - медвежатник. Наверное. Может быть ими становятся только со вторым добытым зверем? А может быть такие как этот, 'вынужденные', вообще в счет не идут?
Раздался звук мотора подъехавшей машины, возглас 'Студент, ты где?' и через минуту двое знакомых штатников уже осматривали снисходительно мой трофей:
- Справился? Чего канонаду такую открыл? Спокойнее надо: По такому-то: (зверь действительно оказался некрупным по камчатским меркам, заурядным четырехлетком килограммов на сто двадцать). Ну ладно, бывай!
- Погодите, а дальше что с ним?
- Разделывай:
- Как?
- Ножом, как:
На смену специалистам явились соседи-дилетанты, кто-то потрогал притихшего разбойника, кто-то с опаской поглазел издали. Прозвучали комментарии, такие же разные: чьи-то одобрительные, чьи-то не очень - женщинам, как ни странно, мишку было жаль. Больше всех оказался доволен паренек, которого медведь приподнял нынешним утром вместе с палаткой, выгребая из-под нее припрятанный мешок со съестным. Когда появился человек с фотоаппаратом, я вспомнил про свой 'Зенит'. Уже почти рассвело и пара снимков меня самого с трофеем обещали получиться.
Съемка шкуры и свежевание туши достойны были отдельного повествования. Впервые в жизни (богатый опыт обработки зайцев был не в счет) я снимал шкуру с успевшего уже нарастить слой сала зверя. Инструментом служил мой потертый складной ножик с черными пластиковыми накладками в виде белочек на рукояти, с лезвием, подходящим максимум для недолгого пикника. Особенности анатомии медведя выяснялись по ходу дела. Оселка для правки мягкого лезвия или даже простого камешка ни у кого на лагере не оказалось. Процедура растянулась надолго за восход солнца, почти до второго завтрака, быстро наскучив псевдопомощникам и зевакам, чему я был несказанно рад, поскольку филигранностью выполнения грязной и тяжелой работы блеснуть тогда, увы, еще не мог.
Большинство из выпущенных пуль попали в медведя. Но ни одна! из них в туше не задержалась. Четыре прошили его поперек туловища по ребрам и легким, две перебили лапы - переднюю чуть ниже локтя и заднюю над голеностопом, две чиркнули в угон по плечу и подмышкой, и даже последняя, войдя в основание шеи спереди, пробив сердце, а заодно и желчный пузырь с печенью, вышла в левом паху. МЦ, я уверен сейчас, положило бы его сразу, на дороге.
Чтобы как-то уберечь себя от съедения комарами и отпугнуть от туши и шкуры полчища слетевшихся мух пришлось развести и поддерживать до обеда два дымокура. Приехавший затем охотовед небрежно забросил шкуру под тент 'газона', забрал у меня карабин, выдал взамен лопату, приказав тушу закопать поглубже, а вечером быть готовым уехать в поселок, и его грузовик снова исчез в клубах густющей пыли. Вернувшиеся еще раз штатники отрезали и увезли лапы - готовить закуску к грядущему чьему-то дню рождения. Соседи по табору срезали и присолили в баке немного жирной мякоти - на корм собакам. Большую же часть медведя я сбросил в добросовестно выкопанную глубокую траншею, насыпал сверху и утрамбовал рыхлую супесь. Все это произошло крайне обыденно, заурядно. И малой толики патетики по поводу такого неординарного в моей жизни события не обозначилось ни с чьей стороны. И не осталось ничего на память об этом дне.
Почти ничего.
На напечатанном много позже, уже весной следующего года, черно-белом фото медведь получился вполне приличным по размеру зверем со зловеще приоткрытой пастью, карабин оказался солидно пристроен поперек туши, а я успел спрятать в момент съемки неказистые очки.

Originally posted by Алексей К ИРКУТСК:

Здорово. Спасибо.

Десять дней, которые потрясли

':.спасибо также проводнику Петру,
который помогал мне на охоте:.'
(из охотничьего рапорта)

Телефонное предложение Михаила Александровича выхватило меня из августовской конторской суеты: 'Север, 10 дней, два клиента, постарше - мне, тебе - помоложе, соглашайся, решай с отпуском до завтра'. Бесцветное офисное настроение мгновенно и неописуемо окрасилось: приятно осознать, что ты не последний здесь, на Камчатке, человек в бараньей охоте, коль продолжают приглашать на такие неординарные мероприятия, но куда приятнее перспективы - Корякия ( лет пять уже там не был), горы, а главное - ':мы там охотились в 91-м, барана - море, добудем по-быстрому, а после - брусника - ковром, грибов - лес, а хариус, хариус!!!.. . Тару готовь!' Еще бы! Двенадцать дней в счет отпуска - легко! Пластиковые тетрапаки, удочка-телескоп и коробочка с рыболовными снастями пополнили дежурное содержимое моего рюкзака, - и вот уже пасмурное городское утро у гостиницы, заспанные клиенты-американцы (один - вообще старичок!) с сопровождающим, тесный салон ЯК-40, стандартно и крепко пахнущий чем-то 'самолетным', переносящего нас в северный аэропорт Корф.
Перегрузочная суета у вертолета, дипломатические переговоры Михаила с местным охотинспектором, подсадка в райцентре за поварихой с продуктами и часовой перелет в неведомую глубь Корякского нагорья промелькнули как строчки короткого предисловия к необыкновенно интересному роману-приключению, о котором много слышал, давно мечтал и наконец дождался, вот он, читай:
Бесконечный лабиринт рек и речушек под бортом прервался, мелькнули внизу на пологой седловине перевала выбеленные временем пара сброшенных лосиных рогов у крохотного озерца, и вот уже долина реки с простым и понятным названием Энычаваям, стремительно пронесясь внизу, принимает нас со всем скарбом на свой высокий правый берег где-то в верховьях. Скромное предложение командира вертолета в течение часа решить с его помощью вопрос с охотой нами гордо и безусловно отвергнуто - сами справимся! за десять-то дней! в таком-то месте! - и борт исчезает в мареве над августовскими горами, утащив с собой звуки и суету цивилизации.
Места оказались неимоверно красивыми и такими же дикими. Со времен прошлой охоты здесь, похоже, никого не было, на месте старого табора остатки дров и колышки от палаток подгнили, тундра подзатянула кострище, оставив поверх мха только несколько досок.
Просторная долина полого убегает к запредельно далекому Охотскому морю, перевитая узкой полосой тальника вдоль перекатистой мутноватой речки. Пестрая тундра перехвачена местами стекающими с крутых бортов плоскими куртинами кедрового и ольхового стланика. Гребни хребтов и пологие вершины, увенчанные скальными останцами, закрывают горизонт с юга и севера.
Простецкий лагерь вырастает за час: палатки клиентам, сопровождающему - москвичу Саше, поварихе Фаине с ее сыном-подростком, нам с Михаилом Александровичем, последняя - кухня-столовая (маловата будет, если дождь зарядит!), вода, дрова, всякие мелочи: Вот и ужин подоспел. Только сейчас наступает осознание размеров пересеченного за день пространства и глубины контраста между окружающей нас первобытной свежестью и утренней серостью столицы окраины России.
Ну что, будем знакомы! Полу шестьдесят четыре, заядлый баранятник, объездил весь мир, собирает уже по второму кругу мировой бараний Большой шлем. А, вот он чем знаменит - был осужден в Штатах за непреднамеренный ввоз в страну трофея какой-то редкой антилопы, отбыл срок и лишен пожизненно права брать в руки охотничье оружие на родине. До границы на таможне винтовку за ним носит оруженосец. Ну, с ним, с Полом, ходить Михаилу.
А мне - с Федерико. Просто охотник, добыл уже кое-что из баранов, в Якутии был и в Охотске. Корякский баран тоже для 'шлема' нужен, понятно. Не рыхлый вроде, спортивный. Пятьдесят семь лет. Фамилия выдает итальянское происхождение. Гладко выбритое смуглое лицо, очки в тонкой золотой оправе, черные с сединой волосы. Подумалось: внешне - типичный 'дон' из фильмов про мафию. Нет, смеется, финансист. Михаил Александрович не спеша вспоминает прошлую охоту: вот сюда пошли сначала (машет рукой вниз по реке и вправо), двух взяли, потом вон там (напротив за рекой) одного, потом еще вон там (кивает вверх по течению). Ну, нам-то всего двух и надо. А потом - праздник! Лишь бы погода не подвела.
Утро первого дня. Погода - прелесть. Взгляд беспрепятственно скользит на километры вокруг. Горы подступают прямо к реке, чтобы начать охотиться не нужно даже от лагеря уходить, сиди в раскладушке и смотри в бинокль. Но мы все-таки идем вниз правым берегом реки, в самые бараньи распадки, расходимся у устья первого из них от лагеря: 'старые' поворачивают в него вместе с москвичом Сашей, а мы с Федерико входим в следующий, через полкилометра ниже и начинаем подъем.
Здесь не нужно пробираться через душные, выше человеческого роста, джунгли шеламайника - камчатского лабазника, карабкаться по сырым глыбам в узких лотках горных потоков и скрежетать зубами, продираясь через замысловатое сплетение непролазного ольхача, как в горах на юге полуострова, - почти в любом месте ход комфортный, под ногами - плотная горная тундра, мелкая щебенка, всегда можно найти близкий обходной путь на хребет, а направление подъема зависит в основном только от твоих физических возможностей. От возможностей Федерико, в первую очередь, конечно. Они у него вроде бы неплохи, ходячий, я и подавно успел уже с начала месяца дважды сбегать в горы недалеко от камчатской столицы, поэтому все внимание сейчас - вершинам, видимым линиям хребтиков, зеленым пятнам пастбищ на южных склонах, и светлым потокам щебнистых осыпей - излюбленным местам дневных бараньих лежек на обдувах.
Бинокль ежеминутно взлетает к глазам, любое подозрительное пятнышко изучается мгновенно, каждый открывающийся взгляду распадочек и лоток осматриваются тщательнее некуда. Сейчас мы их увидим: Ну вот здесь: Ну тогда - вот здесь: Слышанные вчера истории о предыдущей охоте служат руководством к действию, азарт и нетерпение толкают выше и выше, и мы незаметно оказываемся на линии водораздела с соседней с севера большой рекой. Обзор на десятки километров вокруг, горы величественны и пусты, но эйфория надежды не проходит, не дает нам присесть, пообедать, короткие переговоры - только о маршруте, замеченных деталях: Вот они! Бараны! Движутся на фоне неба в полукилометре от нас: Нас не видят, мы не на гребне: Медленно: бинокль - черт, важенки: Наблюдаем за ними недолго. Шагаем вдоль хребта торной бараньей тропой на северо-восток, поглядывая через распадок на противоположный от нас склон и изредка заглядывая на склон, загороженный от нас гребнем.
Все ближе главный водораздел, вот мы уже топчем его, реки отсюда бегут на три стороны - на Чукотку, в Берингово и в Охотское моря, но величие географической позиции сейчас не впечатляет: солнце уже падает, рогачей нет, и чувство неудовлетворенности прожитым днем начинает потихоньку, но верно, меняться местами с утренней эйфорией. Очередной, затяжной, последний на сегодня взгляд в бинокль на 'самые бараньи' места не приносит ничего нового, и мы длинной осыпью начинаем спуск в долину 'нашей' речки километрах в двух выше лагеря.
День заканчивается у костра обменом впечатлений с 'конкурентами', которые тоже, кроме виденного небольшого табунка важенок с ягнятами, ничем путним похвастаться не могут. Намечены маршруты на завтра, усталость к утру пройдет, беседа с Михаилом Александровичем и ощущение бескрайности и дикости окружающих хребтов снова внушают оптимизм. Скорее бы утро!
Следующий день начался так же, как и первый: стремление в горы, надежда на успех, граничащая с наглой уверенностью в нем, были настолько велики, что я с трудом сдерживал шаг на подъемах, дожидаясь американца, мимоходом замечая россыпи созревающей брусники на обширных ягельниках левого берега реки, перешагивая грядки крепких, приземистых подосиновиков и машинально пересчитывая разбегающихся, белеющих уже куропаток в попадающихся то и дело выводках. Закончился этот день аналогично первому, с той лишь разницей, что важенок мы видели больше, а во время перекура на одной из вершин, слушая мои басни про неизведанность и дикость этих мест (настолько правдивые, насколько это позволял мой 'английский со словарем'), Федерико, поковыряв мох перед собой, извлек из него гильзу от трехлинейки, окислившуюся, старую, происхождение которой мне пришлось пытаться ему объяснить.
Вечером клиенты озвучили первые сомнения в правильности выбора места и маршрутов охоты. Их неправота через несколько минут жарких убеждений стала настолько очевидной всем, что вопрос о завтрашних действиях решился абсолютно просто: вперед и вверх, в распадки, где мы еще не были!
Итогом очередного дня охоты стало заявление американцев примерно следующего содержания: мы уже в возрасте, подустали от бесцельных похождений по горам. Следов пребывания трофейных зверей нет. Ищите их, друзья, а когда найдете - зовите нас. Возразить было сложно, самих нас, особенно меня, стала покидать вера в это место, хариусы в речных уловах казались все менее и менее досягаемыми.
Последующие дни для нас с Михаилом были похожи один на другой: подъем в шесть, форсирование Энычаваяма и методичное прочесывание очередного хребта на юг от реки, каждым своего. Тело уже не уставало, ноги могли идти непрерывно сутками, но несчитанные километры бараньих троп, немеряные гектары склонов, 'облизанных' в бинокли, не приносили ничего, кроме ставших привычными уже стад непуганых 'баранух' с жизнерадостным потомством, да пары кречетов, приспособившихся сопровождать нас по утрам до первого выводка куропаток, вылетевшего из-под наших ног. И пойманные на блесну Полом и съеденные клиентами запеченными на углях пара десятков хариусов, и общение с наглыми вороватыми сусликами, которых прикормил на лагере неугомонный поварихин сын, и даже крупный волк, забредший беспечно как-то вечером на галечную косу напротив лагеря, по которому азартный Пол расстрелял магазин патронов из подвернувшегося под руку 'Блазера' Федерико, умудрившись ни разу не попасть со 150-ти метров, - все они хоть и вносили некое разнообразие в нашу с американцами полевую жизнь, до равноценной замены настоящей бараньей охоте конечно не дотягивали.
Скоро вертолет. Остался всего один большой необследованный распадок вверху по реке, и не осталось мяса на кухне. Под ехидные комментарии Пола о 'вынужденном походе в супермаркет' я очередным утром отправился решать вторую часть проблемы и часа через четыре притащил уже полный рюкзак жирной баранины, - пожившая важенка со стертыми наполовину рогами и уродливыми копытами, отставшая по возрасту на осыпи от поднятого мною с лежек табунка, легко рассталась с жизнью. Михаил Александрович приплелся на лагерь уже в сумерках. Энычаваям едва не снес его на перекате выше по течению. Развешивая у костра отжатое белье, он сначала рассказал нам о медведе, который настырно преследовал его всю вторую половину дня и отпугивая которого, он расстрелял в воздух все дробовые патроны из гладкостволки Фаины. Ее ИЖ-58 он взял впервые сегодня, чтобы настрелять куропаток - на тот случай, если я мяса не добуду. До этого дня двустволка, из соображений рациональности, оставалась на лагере. И только потом мы, совсем уже потерявшие надежду на удачу, услышали: 'Нашел я рогачей, нам с Полом поближе, шесть штук, вам молодым - подальше, один. Но хоро-о-оший'.
Вертолет послезавтра. В тумане утренних сумерек мы форсируем реку, я это делаю дважды, сначала с Сашей на плечах, затем с Федерико (у них - горные ботинки), вода напирает 'по это самое', и Михаил, который ростом пониже, на левом берегу начинает путь с мокрыми ногами. Километров через пять вверх по реке сворачиваем в распадок-приток направо и тремя километрами позже разделяемся: мы с Федерико топаем вдоль ручья дальше, к перевалу, а остальные начинают подъем влево на отрог, в складках которого их должны дожидаться шесть виденных вчера напарником рогачей. Я повторяю про себя последние его наставления: за перевалом вниз по правому распадку, потом в первый распадок налево, рогач лежал там вверху, справа по ходу. Ничего, справимся.
Туман давно остался позади. Горы уже начали пестреть по-осеннему, но солнце еще жарит шею, лишняя одежка свернута в рюкзаке, тропа, вся в стаканчиках свежих следов недавно прошедшего оленьего стада (не такая уж здесь оказывается и глушь), сама ложится под ноги, и к обеду мы, миновав пологий водораздел с круглым озером в самой его вершине, начинаем спускаться. Вода из-под наших ног утекает теперь в Тихий океан, понесет ее туда река Пахача, широкая долина которой голубеет вдали впереди-внизу, но нам так далеко не идти, цель наша уже рядом - узкое устье тесного распадка слева, подпертое с одной стороны скалистой створкой, напротив которого на увальчике у ручья кстати торчит корякский двуногий таган рядом с небольшой кучкой ольхового сушняка. Дрова здесь в дефиците.
Чаюем по-быстрому, доедая поварихины бутерброды, забираю двадцатикратную трубу клиента в свой рюкзак, и вскоре прохлада узкой каменной щели окружает нас. Ручей тесный, видимость ограничена крутыми стенками, поэтому мы особо не заботимся разглядыванием едва выглядывающих макушек гор вокруг. Поднимаемся не торопясь, чтобы не сбивать дыхание, шагая по обкатанным валунам, как по ступенькам.
Вот и поворот желоба направо, откуда напарник вчера увидел барана. Выглядываю аккуратно из-за скалы. Вершина распадка распахивается пологими травянистыми склонами-пастбищами с кучами рассыпающихся скальных выступов поверху - вот там где-то он и должен быть. Мой взгляд через оптику плавно скользит по каменным бокам останцев, как вдруг Федерико, в ожидании опершийся сзади на посох, толкает меня в спину. Его рука вытянута вверх-влево, и, еще не взглянув туда, я понимаю, что все пошло прахом: рогач (конечно вчерашний!) стоит среди глыб посреди склона метрах в трехстах от нас и с иронией (именно так) смотрит на пришедших. Его неторопливый уход за излом склона прерывает наши судорожные приготовления к дальнему выстрелу.
Досада, такая же неуемная, как и утренняя вера в успех, накатывает, как локомотив. Американец, не понимая еще всего трагизма произошедшего, что-то лепечет про дальнейший подъем, оставшееся время, попытку догнать рогача. Ага. Ждет он нас. Дожив до таких рогов. Взгляд в бинокль в сторону лагеря вызывает еще и приступ черной зависти к 'конкурентам' - километрах в пяти позади, по пологому гребню из распадка торопливо поднимается баран, скорее всего один из тех шести. Разбили табун, отстрелялись значит: А мы: Головой надо было вертеть чаще!
Скорее от безысходности, чем надеясь на успех, я соглашаюсь подняться выше. Конечно зверь ушел, скорее всего вниз, в соседний распадок, его не видно нигде, мы по инерции обшариваем огромный отрог, похожий на гигантский разрушенный замок, из проломов отвесных стен которого круто стекают многочисленные осыпи. Только старые бараньи следы. Уже пять. Я решаю возвращаться, спускаться, мы - неудачники. Виноват безусловно я. И величие окружающего пейзажа, и наполненность гор каким-то тайным, неразгаданным смыслом уже не кажутся такими бесспорными и значимыми. Запал американца тоже иссяк, он тащится позади, поперек широкой мелкощебнистой осыпи и канючит что-то насчет выполнения условий контракта и ответственности принимающей стороны.
На границе солнечного света и подползающей снизу тени от соседнего хребта мы присаживаемся передохнуть. Я машинально гляжу в бинокль вокруг, сначала влево, потом примерно в ту сторону, куда убежал наш трофей. На неширокой седловине за темным провалом каньона, напротив нас, в лучах заходящего солнца стоит он, наш баран, анфас, и разделяющее нас приличное расстояние - не меньше полутора километров, не может скрыть размера рогов, концы которых после полного оборота слегка вывернуты наружу от его щек! Эмоции от этого зрелища, мгновенно двадцатикратно приближенного трубой американца, приглушены усталостью и желанием поскорее определиться с действиями: быстро вниз, потом вверх, если хватит сил, вон на тот пупочек, а оттуда, если повезет: Рогач, давая нам возможность двигаться, уходит за отрог в затененный цирк, и мы, 'поспешая медленно', бежим-скользим на дно распадка, не боясь уже быть замеченными.
Там - сумерки. Федерико, стоя у подножия склона, на который нам предстоит лезть, и глядя на часы (у него они с альтиметром), вдруг спрашивает: а какие есть еще варианты? Какие варианты? Мы бросаем все, тащимся пять часов домой, спим три часа, тащимся обратно сюда, а баран нас ждет. А еще? Я беру твой 'Блазер' - с ним вернее, лезу наверх, спускаю тебе барана, если повезет. А еще? А все, нет больше вариантов, кроме как карабкаться вверх! И прогнав сообща минутную слабость его духа, мы начинаем подъем, вначале цепляясь руками за кусты убогой карликовой ивы, а потом петляя серпантином (напрямую лезть уже не осталось сил) среди камней по склону.
Я каждые десять минут набираю двухминутную фору, присаживаюсь в ожидании 'дона', оглядываю соседние хребты. В один из таких перекуров, на открывшейся с высоты осыпи километрах в двух на восток, вижу светлые пятна выбитых баранами лежек и несу к глазам 'Пентакс'. Увиденное впечатляет, радует и расстраивает одновременно. В поле зрения поочередно оказываются двенадцать(!) рогачей, большинство из них крупные, кормятся, а двое просто-таки огромны. Эти два стоят неподвижно, опустив головы с тяжеленными рожищами, туши их напоминают двухсотлитровые ржавые бочки с соляркой на непропорционально коротких ножках, настолько тяжелые, что передвигаться им невозможно. Вот они где собрались со всех окрестностей! Федерико приближается медленно, останавливаясь через каждые несколько шагов. Недолго поразмыслив, оставляю американца в неведении относительно своего открытия - нервы его на пределе, вдруг отреагирует неадекватно.
Макушка отрога. Осторожнее любого ниндзя выглядываю: Вот он! Не ушел! Не чует! Ничего не подозревает, спокойно пасется в сумрачном цирке за седловиной, выставив в нашу сторону белую салфетку подхвостья. Давай, Федерико, давай! Оборачиваюсь на сопение подползающего клиента, показываю ему большой палец, но он уже все понимает по моему лицу и оживляется. Метровый? Вопрос касается длины рог, ему непременно хочется 'метрового', очень щекотливый вопрос, и я отвечаю осторожно: за 90 сантиметров точно! 'Блазер' ложится на вытолкнутый мною на камни гребня рюкзак, сам я пристраиваюсь левее и заглядываю в дальномер. Двести семьдесят шесть метров. Федерико, ничуть не задумавшись, уверенно щелкает барабанчиком на прицеле и начинает готовиться к выстрелу.
Тянется это неимоверно долго, баран стоит неудобно, потом переступает и слегка поворачивается правым боком, я успеваю подумать о том, что стоит он головой в распадок, падающий в противоположную от нашего лагеря сторону и скатится туда, если не положить его на месте, но молчу, боясь отвлечь стрелка : 'трах-х' - грохот выстрела трехсотого магнума : обнадеживающее короткое 'бык' пули в тушу : 'клац-клац' - затвор : 'дзинь' - выброшенная затвором гильза о камушки : раскатистое 'ах-х-х' эха в распадке справа - все это в ушах за одну секунду, а взгляды сосредоточены на рогаче: развернувшись влево, он неуверенно бежит по пологой дуге через седловину в нашу сторону, спотыкается, скользит правым плечом по клочкам осоки, переворачивается и замирает на склоне. Мои манипуляции с СКСом под предостерегающее 'ноу, ноу, ноу!' Федерико, оказываются ненужными.
Успеваем поздравить друг друга, сгрести рюкзаки и оружие и в нетерпении начать почти бегом спускаться к трофею, когда лежащий зверь вдруг конвульсивно дергается, и, ужас! начинает катиться вниз по склону в исток того самого 'не нашего' распадка!!! Черт! Стой!!! Представляя, чего будет стоить каждый десяток метров подъема с грузом обратно, я неосознанно произношу вслух это и еще много чего, пока туша огромным куском холодца, поднимая пыльные клубы, катится уже по каменистому лотку добрые триста метров. Она застревает наконец там, где мои ораторские перлы материализовались в виде метровой каменной полочки. Федерико виновато улыбается.
В то время как мы скользим по осыпающейся щебенке к вожделенному трофею под восторженные междометия по-английски, я начинаю определяться во времени и пространстве: уже девять, скоро темно, а до лагеря добрых 15 км пути через два перевала. Да, ситуация. А тут еще высказанное в начале охоты заветное желание 'дона' приходит на ум: хотелось бы ему иметь корякский трофей в виде полноразмерного чучела. Не вопрос, конечно, но чуть бы в другой ситуации: Американец, скатившись на коленях к туше, выскребает из кармана рюкзака : компактную рулетку и протягивает мне. Я с достоинством достаю из нарукавного кармана свою, дареную, с эмблемой ISHA. Правый - 94 : левый - 96 : и база неплохая! Федерико не скрывает удовольствия, однако усталость съедает эмоции, после фотосессии он старательно придерживает тушу за заднюю ногу, пока я подкладываю камни под баранью шею - не хватало, чтобы трофей укатился еще ниже, - и при этом о чем-то сосредоточенно размышляет. Когда я наконец делаю на шкуре первый разрез, вдруг произносит неуверенно: 'Режь на медальон:'
- То есть заберем только голову? Уверен?
- Ну : Нет же времени на препарирование целиком, да и нести тебе далековато.
Да, неблизко :, и пользуясь этим неожиданным приступом альтруизма спутника, я безжалостно и быстро полосую тушу поперек лопаток.
Федерико ушел раньше. Отправлять клиента одного нехорошо, нельзя, но на обратном пути светлое время, когда еще можно различать что-либо под ногами, крайне дорого, он поднимется на седло и спустится вниз посветлу, а я догоню его в распадке или еще на спуске, когда закончу с трофеем. Почти на ощупь уже отрезаю голову, на всякий случай нутрую тушу, борясь с потребностью забрать с собой хоть часть мяса, в последний момент безнадежно проигрываю в этой борьбе, отрезаю и заталкиваю в рюкзак сбой, грудинку и обе задние ноги. Ну такое оно, мясо снежного барана, ну что поделать! Может и не осилю, не донесу, но не попытаться нельзя. Голову с приличным 'фартуком' шкуры прикручиваю к станку рюкзака снаружи как можно ниже. В потемках залажу в лямки : встаю, опираясь на посох : вперед и вверх!
: Размеренно поскрипывает рюкзак. Плечи онемели под широкими лямками, никакие ухищрения с их оттягиванием, сведением и разведением уже не помогают. На исходе второй час ходьбы в кромешной темноте. Тропа то и дело ускользает в сторону, ищу ее почти наощупь. Эра налобных фонариков еще не наступила, а надежный и мощный, но громоздкий и тяжелый 'Маглайт', каюсь, покоится в кармане палатки на лагере не по разгильдяйству, а из соображений все той же рациональности. Малюсенький фонарик Федерико моргает позади, я держу темп с расчетом, чтобы он не догонял и не слепил меня, но и не отставал слишком.
Двадцать минут назад он спросил меня: Вова, а ты уверен, что мы идем в верном направлении? Через десяток минут вдруг остановился и заявил, что теперь мы точно идем не туда. Как можно идти не туда, возвращаясь по дну однажды пройденного каньона, мне было непонятно, однако пространные мои словесные схемы никакого действия на новоявленного Колумба не возымели. И лишь плеск воды в озерце в перевале, запомнившемся нам еще перед обедом, а особенно чайка, взлетевшая с него с жалобным криком днем и повторившая это в точности сейчас, вернули ему веру в мои способности проводника. Но этого воодушевления хватает ненадолго. Возвратившись за клиентом для очередного форсирования коварно петляющего по долине ручья (каждый раз я предварительно переношу рюкзаки и оружие, затем перетаскиваю 'дона'), застаю его уснувшим сидя на корточках : Нет, сегодня до лагеря нам точно не дойти.
Но и переночевать в этих широтах под открытым небом тоже непросто: из дров - только сухие прутики в жидких куртинках ольхача; кедровый стланик метрах в 150-ти вверху по склонам скрыт темнотой и накатившим туманом; одежда наша на ночлег не рассчитана. Пытаюсь дотащить клиента до примеченного днем бокового ручейка, долинка которого запомнилась валяющимся в ней, вынесенным зимней лавиной побелевшим скелетом приличного куста кедрача. Вот кажется и он смутно белеет у ручья. Нащупываю на увальчике рядом небольшую выемку в тундре и объявляю привал. Федерико безучастно опускается на мох.
Небольшой костер, моя суета с дровами, закопченным поллитровым котелочком ненадолго возвращают в нем интерес к окружающему, но наши продовольственные активы вновь приводят его в уныние: пара чайных пакетиков, завалявшихся в кармане рюкзака не с этой еще охоты, несколько карамелек из утреннего сухого пайка, недоеденный в обед кусочек хлеба - все. Предложенную свежую баранью печень, а позже и шашлык из нее американец без соли пробовать не стал и, выпив чай, начал моститься прилечь, лицом к огню. Пришлось укладывать его правильно - спиной к костру, укрытым спереди легкой курткой. Маленький полиуретановый коврик и мой свитер заменили матрац, и через минуту тяжелейший день для него закончился.
Заморозка на наше счастье в эту ночь не случилось, не подул ветер, как не полил и дождь из закрывших звезды, низких, опускающихся туманом, видимым в отблесках костра, туч. Борясь с наваливающимся после ужина сном, я экономно подкармливал нежаркий огонь каменной твердости сухими сучьями кедрача, сушил портянки, свои сапоги и ботинки американца, отходя иногда босиком, наощупь за границу кольца света и тепла в поисках сухих прутьев, а больше просто для того, чтобы прогнать сон. Потом сидел, глядя в огонь и на подсыхающие спину и пятки Федерико: его короткие - по колено, суконные штаны, и ноги в длинных, по колено же, зеленых носках-гетрах, уже не казались нелепыми и не раздражали, а только забавили слегка. Нормальный мужик. Как ни крути, а среди баранятников их (нас!) все-таки больше, чем среди прочих сословий охотничьей братии : дров бы еще : ребята на лагере беспокоятся наверно, не спят : водку оставшуюся выпьют с расстройства :
Я проснулся от холода, как и уснул - сидя. Костерок угас, сизые угольки помигивали в темноте, слабо освещая почти касающийся их зад компаньона, свернувшегося в позе эмбриона под курткой. Хэбэшка на плечах, сукно портянок, оставшихся на коленях, отволгли от росы. Небо посветлело то ли от пробившейся сквозь тучи луны, то ли к рассвету. Шевелю огонь и смотрю на часы - уже четыре. Подъем, Федерико! Кипяток, вместо заварки - горсть брусничных листьев, завтрак приходится отложить до лагеря. 'Дон' вертит головой, возвращаясь в реальность, потягивается и вдруг улыбается, тянет правую руку и показывает мне большой палец: Красота! Отель 'пять звезд'! 'Крестного отца' он в этот момент напоминает мало: кепка съехала набок, в седой щетине на щеке застряли стебельки ягеля, одежда пропахла дымом.
Светает. Зыбкий купол уютной полусферы света и тепла от костра растворился, мы торопливо (скоро ребята пойдут нас искать) обуваемся, сидя на кочках ни в какой не в выемке, а просто посреди ровной, чуть покатой к ручью тундры.
Путь до 'нашей' реки не занимает много времени, едва выйдя в ее долину, видим, как вдалеке начинает подниматься дымок - повариха готовит ранний завтрак для поисковой команды. Сворачиваю левее под сопки, на ровную ягельную тундру - здесь нас скорее увидят, пару раз с интервалом стреляю в воздух, смотрим в бинокли. Нас заметили, стоят на краю увала, собравшись у трубы на треноге. Теперь идем не спеша, американец даже на ходу заводит разговор 'за жизнь' - прошедшие сутки сблизили нас, пытаюсь отвечать про семью, профессию, работу и Горбачева с Ельциным - ну это же самый верх откровенности! На берегу Энычаваяма, напротив лагеря, ломаю отработанный порядок форсирования водных преград: вешаю рюкзак и карабин Федерико на себя спереди, он сам по команде, ухватившись за раму, с изумлением карабкается на мой рюкзак сверху, устраивается, упершись коленями в торчащие в стороны бараньи рога, а на середине реки начинает что-то говорить, заглушаемый шумом потока, пока я, часто переступая, сопротивляюсь течению. Смысл сказанного становится ясен, когда я протягиваю ему карабин на правом берегу: зря я разрешил тебе, Вова, такому лосю, резать трофей на медальон - надо было в полный размер снимать и тащить! Пропускаю этот комплимент мимо ушей.
Мы с достоинством поднимаемся по тропинке на увал, к палаткам. Остальные с искусственным спокойствием ждут у стола. За несколько шагов до него видим две бараньих головы на земле за 'кают-компанией'. Я поворачиваюсь спиной (трофеем) к аудитории под ее одобрительные реплики. 'Сколько у тебя, Пол?' - скрывая напряжение, задает вопрос мой клиент и, услышав ответ - 'восемьдесят восемь', вдруг хохочет во весь голос, показывает беззлобный 'фак' соотечественнику и орет: 'Мой - девяносто шесть!!!' и тут же: 'Фаина! Водки мне!'.
Последняя реплика крайне удивила всех, поскольку до сего момента потомок итальянцев употреблял исключительно какое-то редкостное португальское красное сухое, извлекая периодически заветные бутылки из своего обширного кожаного чемодана. Сейчас видимо наш напиток показался ему более уместным. Повариха, подхватив со стола едва начатую поллитровку, чуть замешкалась, отыскивая подобающую случаю посуду, но Федерико, не мудрствуя лукаво, подсунул ей чайную чашку, а когда та, налив положенный 'дринк', попыталась отнять горлышко бутылки от края, придержал его пальцем, пока чашка не наполнилась почти до краев. Я уже освободился от рюкзака и приготовился скромной дозой, вместе с остальными поддержать самого удачливого члена нашей команды. Короткий тост из его уст не заставил себя ждать, и посуда мгновенно опустела. Ни я, ни 'дон' не могли, конечно, знать, что последняя простая водка была выпита 'конкурентами' вчера вечером под свежую печеночку, поэтому сейчас мы пробовали уже крепчайший напиток домашнего производства. Выпив, мой компаньон по-гусарски крякнул, промедлил с закуской, опустился на раскладной табурет и вдруг начал падать лицом вниз. Сто пятьдесят граммов качественной поварихиной самогонки на пустой желудок срубили его, измотанного трудной охотой, как беспощадный удар меча, направленного тренированной самурайской рукой, так, что Пол с Сашей едва подхватили тело.
Я успел еще посмеяться над хлипкостью гостя, расспрашивая заплетающимся языком товарищей про их охоту и пытаясь рассказать им про нашу, но после второго тоста коварный меч настиг и меня:
Выбрался из палатки я уже к вечеру. Тень от ближнего хребта только что накрыла лагерь, а левый край долины еще играл всеми красками ранней осени. Отпрепарированные трофеи лежали рядком на досках у костра, засоленные шкуры - рядом с палаткой-кухней, - ребята, понимая мое состояние, закончили и мою часть работы. Был накрыт стол, запах жареного бараньего сала с луком вышибал слюну. Напряжение последних дней растворилось без следа, на смену ему пришло удовлетворение выполненной достойно сложной работой, покой и такая желанная, долгожданная беззаботность. Далеко впереди, еще только завтра в обед, маячили вертолет и бонусы, а ближе, осязаемо - уйма времени для безмятежных разговоров о прошедшей охоте, и дюжина мерных тридцатисантиметровых хариусов, которых я успею соблазнить самодельной незамысловатой мухой собственного производства, из красного петушиного пера. Мы скушаем их наутро малосолеными под пятьдесят граммов блиц-настойки на золотом корне, его Михаил Александрович со знанием дела крошит сейчас в бутылку НЗ. А грибы-ягоды:что ж, подождут до следующей охоты.

Сентябрь 2012г. Петропавловск-Камчатский

О пользе бывших жен.

Тот сезон запомнился самой комфортной в моей жизни заброской: в один день, да что там день - за считанные часы - я оказался за сотни километров к северу от областного центра, у зимовья, ставшего в очередной раз моим до новогодних праздников, и выгружал из грохочущего вертолета на блеклую тундру нехитрые пожитки охотника-сезонника, поглядывая на добротную, крытую пластами лиственничной коры избу. За обратный борт, судя по отношению экипажа, можно было не переживать, заказчик был - солиднее некуда, и обходилось все это удовольствие очень даже недорого - в пару соболей и медвежью шкуру с желчью.
Совсем непривычным было другое. Обычно, ранее и всегда потом, я промышлял в одиночку. В этот раз со мной был напарник - жена Татьяна.
Поберегите эмоции. Во-первых, она - охотовед по образованию, имела кое-какой опыт полевой жизни и уже добыла самостоятельно, как раз в мае того самого года, своего первого медведя. Во-вторых, сам хозяин участка, приютивший меня в уголке своих безбрежно обширных владений, промышлял в основном в компании своей благоверной, увлеченной природой женщины, педагога по образованию и призванию, которая, будучи хорошей знакомой, и стала живым примером моей половине. Идя по жизни пессимистом с романтическим уклоном, я надеялся, что ее присутствие не повлияет кардинально негативно на результаты промысла, но слегка освежит наши отношения, ощутимо преснеющие в последнее время под напором житейских неурядиц.
Десятидневка до начала сезона пролетела в хозяйственных хлопотах и недалеких, неутомительных походах по намеченным по опыту прошлых охот однодневным путикам. У стены избы выросла поленница дров, на наскоро выстроенный лабазик легли прихваченные кусачими позднеосенними ночными заморозками десяток зимних, черно-красных кижучей - будущая приманка. Перебранные и отлаженные капканы повисли до поры вдоль невидимых пунктиров промысловых троп у проверенных уловистых точек и просто гирляндами на местах полуденных чаевок - на случай непредвиденных постановок в сезон. Крупная выдра уже пожертвовала свою шкурку в наш семейный бюджет, пара глухарей отправилась в наваристую лапшу, соболя отметились густыми набродами на продержавшейся сутки первой пороше. И только медведи никак не напоминали о себе.
Место, долина реки Еловка, полностью отвечающей своему названию, плоское среднегорье, покрытое массивами и замысловатыми по форме пятнами чистых и с примесью лиственницы и каменной березы перестойных ельников, не было по-настоящему 'медвежьим углом' в это время года: нерестилища уже опустели, голубика и шикша на тундрах вдоль основных притоков скисли и почти осыпались, редкие куртины рябинников и кедрового стланика на закрайках водораздельных полян в этом сезоне зверье урожаем не порадовали.
На нашу главную 'медвежатницу', годовалую первопольную западницу Сарму надежды было мало. Взятая в самой столице из-под дипломированных зверовых собак, она, в первую свою встречу с косолапым нынешней весной, не проявила к нему ни малейшего интереса, а на добытого тут же взобралась верхом, оберегая от колючего весеннего наста свои потертые лапки. Сейчас она отрабатывала еду по мелочи: налаяла уже несколько белок, носилась за глухарями и накоротке азартно загнала на елку невышедшего еще, тощехвостого соболька, чем нас конечно порадовала.
Надеяться оставалось на берлоги - прошлогоднюю, в которой перезимовал нетронутый мною косолапый, и свежевыкопанную, найденную случайно в откосе прибрежного елового увала, предусмотрительный хозяин которой догуливал предзимье где-то неподалеку.
Утром второго ноября в первом от дома капкане в дупле обломанной лиственницы уже сидел молодой наивный соболек. Подвесив его рядом в ветки огромной ели, мы бодро (день уже прожит с пользой!) зашагали вверх по реке по первому из двух, заряженных к тому времени путиков. Путь планировался недолгий - кольцо около десяти-двенадцати километров, поэтому в рюкзаке, кроме чаевки, пары капканов и топора ничего не было. Белкам и соболям потертыми стволами из-за моей спины грозила видавшая виды, но вполне рабочая 'бээмка' 16-го калибра. 'Лось-4', к которому я уже успел привыкнуть на медвежьих охотах как к собственной конечности, висел сейчас за плечами у Тани. Она тоже управлялась с ним неплохо, а нужен карабин был, в основном, на случай появления на водораздельных тундрах остатков многочисленных в прежние времена табунов северных оленей, сильно прореженных теперь военными летчиками секретного полигона.
Заметно поматеревшая со времени прилета, наша лайка носилась где-то вокруг. Однако, в ее беготне улавливалась теперь определенная осмысленность: она появлялась периодически на виду, всегда спереди или сбоку, проверяя направление и скорость нашего перемещения и снова исчезала рысью или легким галопчиком, наматывая неустанно километры таежного чернотропа.
Уже низкое в эту пору солнце начало валиться за полдень, когда мы, почаевав, вывершивали краем матерого леса обозначенный справа нешироким аласом ключик. Капкан, установленный в мыске тайги, почти упиравшемся в ручей, обнаружился свисающим на цепочке из дупла корявой, приземистой лиственницы. Пока мы общими усилиями пытались выяснить причину и виновника пролова, отбежавшая только что в ельник собака обозначилась третьей за сегодня полайкой. Первые две осели в кармашке рюкзака комками беличьих шкурок, поэтому, вслушиваясь в приглушенное хвоей гавканье, я насторожил-таки капкан, сунул в дупло прут с глухариным крылышком, тщательно установил порожек и только затем догнал жену, уже скрывшуюся в сумраке древних деревьев, под лапами которых не растаял ночной иней.
Голос лайки вдруг вскипел пеной хрипоты от азарта и злобы и сразу остыл, вновь равномерно и звонко призывая хозяев.
- Соболь наверно, соболь! - Татьяна едва заставила себя пропустить меня вперед. Да, такого голоса Сарма ни разу еще не отдавала - я на ходу перезарядил курковку, поменяв глухариную 'двухнолевку' на 'тройку', чуть не пороняв в спешке скользкие патроны в мох.
Почти пробежав еще пару десятков метров, я наконец увидел среди стволов собаку - она, равномерно, но злобно гавкая, рысила краем прогалины в елках, описывая широкий полукруг, повернула обратно, глядя куда-то над самыми моховыми подушками, а палевая ость на ее спине стояла дыбом от ушей до корня хвоста, нехарактерно распущенного в полукольцо! И вдруг, убивая эйфорию предвкушения легкой и желанной добычи, в один миг пробудив незнакомый большинству людей, но дремлющий где-то в подсознании каждого первобытный страх, совсем рядом взревел хрипло и глухо невидимый зверь:
Замешательство было секундным - не одного мишку мои пули отправили прежде 'на верхние тундры', - выковыривая из нагрудного кармана пулевые патроны, я шагнул в сторону с прогала, пропуская вперед жену, которая уже стаскивала с плеч карабин:
- Медведь! Заряжайся:!
В момент, когда хрустнули взводимые курки двустволки, лайка сделала выпад, скакнула назад, как отброшенная невидимой пружиной, а у основания замшелого бугра посреди поляны мелькнуло темное звериное рыло, выдохнувшее хриплое 'фухххх'!
Берлога! Как кстати! Выход на юг, там, где сейчас собака: Позиция для карабина вот там, справа-сзади бугра, за валежиной: Я молча показал Татьяне ее место, а выбирая, где быть самому, укладывая в левую горсть два запасных пулевых патрона, краем глаза наблюдал, как ободренная нашим появлением лайка, злобно взлаивая, подалась вперед, постепенно исчезая в челе, взлетела оттуда вновь, как вытолкнутая невидимым поршнем, и вдогонку ей, расчесывая светлые гачи, мелькнула смертоносным хуком когтистая лапа: Собака зашлась уже не в лае - в истеричном беззвучном хрипении, снова по сантиметру подаваясь к берлоге, стелясь по мху, широко расставив передние лапы, зверь ответил ей рыком, от которого адреналин ринулся в кровь, угрожая напрочь снести потраченные уже азартом остатки рассудка - такая близость зверя нечаста, именно берлога дает прочувствовать ее, и хочется позже повторений ощущения этого, когда косолапый рядом, в метрах, а ты не спасовал и добыть его пробуешь!
Место для стрельбы укромное показалось далековато, метрах в пятнадцати от чела слева, сзади выход видно не было вовсе, поэтому стал я прямо посреди поляны, метрах в семи-восьми слева-сзади берлоги. А выстрелить поторопился из страха за собаку - она от азарта обезумела вконец, лезла в дыру все глубже, чудом упреждая ответные рывки медведя, когда тот показывал уже из-под земли голову и левую переднюю лапу по плечо.
Эмоции чуть стихли, дистанция для гладкоствола была самой рабочей, была и страховка в виде человека с карабином, на которого я действительно полагался. Поэтому я разрядил курковку, как только зверь в очередной раз рванувшись за надоевшей ему вконец тварью, показал голову и шею по плечи. После первого выстрела он, уже начавший прятаться в свое убежище, вдруг метнулся, рыкнув, за лайкой, молнией перескочив выгреб.
Промахнуться нельзя было даже с закрытыми глазами, так близко было, и так велика была туша, хотя и движущаяся - пуля из левого ствола полетела в цель: Несильно, игрушечно хлопнул справа 308-й:
Медведь неожиданно не упал. Даже не дрогнул. Он несся за собакой. А та, также нежданно осмысленно, взрывая подушку сфагнума, описывала по поляне неширокую окружность, заворачивая зверя влево и обратно к берлоге, под пули хозяев.
Влево - это ко мне.
Зверь все не падал, а я все ждал этого и запоздал с перезарядкой. На половине циркуляции он увидел меня и, задрав мох, остановился как вкопанный метрах в десяти: взгляд маленьких глазок уперся прямо в мои, дав понять, что сойти за еловую корягу мне уже не удастся.
Время замедлилось. Или это сознание фиксировало детали с небывалой четкостью несколько секунд? Собака медленно останавливала свой галоп, оглянувшись уже на отставшего неожиданно противника:лапы зверя, подгибаясь, сжимались в мощную пружину для стремительного броска: уши прижались к голове:взгляд стал еще осмысленнее и холоднее: а я, держа БМку под цевье левой рукой, правой горстью водил снизу вверх у спусковой скобы, ловя несуществующую рукоять затвора 'Лось-4', - раз и второй:
Вот именно так. Разум выключился на секунду. Не страх, а какая-то отупляющая растерянность от мгновенной смены ролей в этом блиц-спектакле и включившаяся некстати, наработанная мышечная память не оставили мне шансов успеть перезарядиться. Выжить, то есть. Мыслей о ноже не было.
Из левого плеча припавшего для атаки зверя взлетел полуметровый пыльный фонтан (мех был забит сухой легкой супесью со свода берлоги), как через вату толкнул барабанные перепонки близкий выстрел, медведя свалило на правый бок в момент броска, он продолжал отталкиваться задними лапами, передними хватая недосягаемого меня, но конечности уже не слушались его, бесполезно болтаясь в воздухе, задирая моховое одеяло в неопрятные валы, глазки вращались, обнажая белки, челюсти перемалывали чахлый кустик жимолости вперемешку с моховищем.
Большим пальцем правой руки я нащупал-таки ключ на шейке приклада, курковка переломилась, но рука вдруг ослабла, и ствол, выдавив из казенника латунные донца стреляных гильз, мягко ткнулся в мох у сапог.
Собака лаяла свирепо у самого медвежьего зада, не решаясь, однако, сделать первую в жизни хватку по косолапому, которого все не покидала жизнь.
- Молодец ты - я тихо произнес это, обернувшись в сторону Тани, спонтанно, вместо 'спасибо', - только долго что так?
- Целилась. Первый-то непонятно куда:
Взял карабин, подошел к лежащему теперь на левом боку, хватающему кочку клыками зверю со спины и выстрелил в шею у затылка, сунув ствол в шерсть. Из дыры пошел дымок, медведь затих сразу же, Сарма вцепилась в тушу, сотрясая ее неимоверной силы рывками, перебралась постепенно от гач к голове и впилась в выходное отверстие на горле. Через минуту из опасений за целостность шкуры ее пришлось отгонять хворостиной, а сука, перемазанная в свежей крови, кашляющая шерстью, все не могла угомониться, стараясь исподтишка хватануть тушу.
Разделывать закончили к сумеркам. Кроме шкуры в рюкзак почти ничего не влезло. Перед уходом я слазил в берлогу: длинный, почти двухметровый ход чуть наклонно вел в полутораметрового диаметра сухую и уютную камеру больше метра высотой. Толстая подушка мха и лесной ветоши на дне хранила тепло зверя и его запах, и была еще не закончена: посреди логова лежали два правильной формы шара, скатанных из лесной подстилки, втащенных внутрь для окончательной 'отделки'.
Снаружи смеркалось и мы заспешили к избе, держа направление на гаснущую четверть небесного свода, стараясь до темноты выйти на кромку плотного леса из-под сгребающих под себя темень матерых елей. Жена, не заметившая в азарте охоты моего замешательства, не пережившая этого мимолетного чувства беспомощности, все пересказывала на ходу что она видела, слышала, как целилась и стреляла. Я же, несмотря на удачу, полного удовлетворения от прожитого дня не чувствовал: нудной зубной болью сверлило сознание ощущение допущенной непоправимой ошибки, основательно подкосившей мой рейтинг медвежатника в моих же глазах.
Наша лайка, нахватавшись теплой жирной медвежатины, уснула у распластанной туши, в основании елового ствола накрепко и пришла к дому лишь под утро, разбудив меня недолгой суетой в будке за стеной.
Сон после этого уже не вернулся, и я нехотя вспоминал до рассвета картины и звуки вчерашней охоты, неудачную стрельбу, непростительную паузу с перезарядкой, секундное состояние прострации, чуть не стоившее мне здоровья или жизни, свалившуюся ниоткуда дикую усталость, которая не дала вчера даже почаевать толком - я уснул по приходу, едва откинувшись на нары передохнуть из-под рюкзака пару минут.
Обе мои пули попали в медведя в угон: первая пробила навылет шкуру и мышцы шеи у основания черепа слева, у гортани, ровно так, что не задела лежащие глубже сосуды. Вторая прошла в левой подмышке, хоть и проделав в шкуре аж четыре дырки - две на трицепсе левой лапы и две на левой стороне груди, вдоль ребер, - но не причинив зверю практически никакого урона. Первая пуля из карабина прошила верх шеи перед холкой, выше позвоночника.
Порадовала без оговорок только собака: высокая наследственность пробудилась в ней от пережитого в тот день, добытый зверь оказался первым в череде многих, чью кровь она попробовала на вкус за свою недолгую жизнь.

Несостоявшееся. О вреде бывших жен.

Лабаз удался: широкий дощатый помост с планкой под ноги, хотя и был сооружен экспромтом метрах в пяти от земли на древней, разлапистой каменной березе, легко вмещал двоих стрелков, не скрипел и имел отличный обзор. Не хватало только хотя бы каких-нибудь завалящих ступеней, но и времени до конца дня оставалось совсем немного. Влезать на него пришлось 'по-тарзански', цепляясь за выступы и неровности корявого ствола. Оружие, вещи и подсветку я подал на веревке.
Мы еще не успели толком устроиться на постеленном на доски старом ватном одеяле, а вечер уже обозначился легкими сумерками, движение воздуха остановилось, по очереди замолкали пичужки. Парковый каменноберезник с редкими кустиками жимолости и рябины среди обильного южнокамчатского травостоя не спеша погружался в темноту и тишину. Пара комаров, одуревших от неожиданной для конца августа, совсем не ночной и вообще не камчатской двадцатичетырехградусной жары, жалобно нудели где-то на спине. Тихий Океан притаился метрах в шестистах, приглушив басовитые удары наката, но его близость выдавала стопроцентная влажность воздуха, оседающая каплями пота под надетой на голое тело энцефалиткой.
Тишина стала почти стерильной, через нее явственно доносился шелест опарышей на туше задранной накануне медведем совхозной коровы. Туша лежала на боку метрах в 15-ти перед лабазом и еще угадывалась в темноте по белым полям на шкуре. Опарышам было так хорошо, что за неполные с момента убоя сутки они переполнили брюшную полость коровьих останков, и сплошь покрывали землю на полметра от падали. Оттуда изредка наносило плотным, как вата, запахом тухлятины, от которого текли из глаз слезы и хотелось немедленно сбежать с засидки.
В напарники ко мне напросилась:жена. Наши образование и увлечения во многом совпадали, однако, на эту охоту она попала вопреки моему настроению, после долгих уговоров, препирательств и обвинений в гендерной дискриминации. Отказываться я устал. В конце концов подумалось, что в тепличных условиях этой ночи, без пешего похода, просто сидя на лабазе, она не сможет найти повод начать ныть и упрекать меня в чем бы то ни было.
Ружей поэтому у нас с собой было два: ИЖ-27, на которое я впервые в жизни поставил сменную пару коротких пулевых стволов, и МЦ 21-12 - в качестве 'огневой поддержки'. На тот момент еще цел был СССР, поэтому на двустволке красовался 'ненадеванный' до сих пор прибалтийский фонарь для ночной стрельбы. Возможно кто-то из старых охотников помнит это, продвинутое для своего времени, чудо техники с выносным выключателем-планкой на цевье и носимой отдельно тяжелой аккумуляторной батареей. Стволы я пристроил по обе стороны помоста. На ижевке при переноске позвякивали антабки и пряжки на погонном ремне, поэтому ремень я снял, а в прорези антабок сунул куски березовой коры.
Охота началась.
В лабазном сидении может быть не так просто найти увлекательную составляющую. Не каждому интересно часами не двигаясь, разглядывать темноту и вслушиваться в тишину. Меня этот процесс, как и стояние на номере в загоне, увлекает всецело, я отдаюсь ему ответственно и со знанием дела, прекрасно понимая при этом, что закончиться он может просто ничем.
Татьяна была не из тех. Кипучая натура оказалась несовместима с теснотой настила, неподвижностью и беззвучностью - через каких-то полчаса она заерзала, завертелась, вопросы, по теме и абсолютно несвязанные с подкарауливанием стервятников, посыпались громким шепотом в мое левое ухо. Судя по следам на близлежащей грунтовке, медведь был весьма солидным и мог убояться даже ничтожного количества децибел шума у своей добычи, о чем я попытался как можно более спокойно сообщить напарнице. Однако, еще через полчаса она уже абсолютно уверилась в ошибочности своего решения участвовать в этом безнадежном 'сидении на дереве'. Тем не менее, просто озвучить мысль о том, чтобы покинуть наш насест ей не позволили профессиональная этика и, надеюсь, совесть. Она лишь поинтересовалась возможностью 'прилечь'. И, с моего согласия, почти осуществила свою задумку - размеры настила и постеленное одеяло позволяли сделать это даже с некоторой долей комфорта и без опасения свалиться, однако, уже выпрямляя ноги, толкнула за моей спиной приклад вертикалки.
Случилось то, что должно было неминуемо произойти - ружье нырнуло вниз, я только запоздало успел махнуть правой рукой вдогонку ему и дефицитному фонарю:
По-обезьяньи, с трудом глуша рвущиеся наружу, соответствующие ситуации, фигуры речи, спустился вниз, готовясь столкнуться с худшим. Жене повезло - ружье торчало у комля, воткнувшись в землю стволами почти по самое цевье. Фонарь был на месте и цел.
Путь наверх я проделал с еще большим трудом, с двустволкой без ремня, всунутой за пояс на спине.
На лабазе перевел дух. Эстетическая составляющая процесса была безнадежно утеряна - гнев и раздражение сменили владевшие мною пять минут назад почти полное благодушие и спокойствие. С практической точки зрения, лазая туда-сюда по стволу и сдавленно матерясь, я, с большой долей вероятности, зверя подшумел, да еще и свежо наследил под березой. Следовало бы подумать об эвакуации.
Однако, через минуту почти угасшая искорка охотничьего азарта вновь разгорелась пламенем увлечения. Все-таки за оставшиеся полночи еще многое могло произойти.
Чтобы это многое происходило со смыслом, следовало решить проблему куда более сложную технически, чем удаление грунта из чоков: ведь в процессе инцидента был начисто оторван жиденький провод, соединяющий фонарь и аккумулятор. Причем, как и полагается, - в самом 'подходящем' месте, почти заподлицо с планкой выключателя:
С горем пополам, при помощи ножа мне удалось наощупь чуть вытянуть из выключателя кончики тонюсеньких медных проводочков и кое-как соединить их с питающим проводом. Для изоляции я вложил между проводами спичку. И уже почти заканчивал фиксировать хлипкую скрутку куском тесьмы, вынутой из капюшона энцефалитки, как вдруг от почти уже забытой убоины донесся явственный тяжкий вздох:
Злополучный фонарь едва не выпал из моих рук: Мы замерли: Вздох повторился, донесся явственно шорох - тушу явно кто-то теребил. Шорох сменился хлюпаньем и фырканьем - этот кто-то лакомился там чем-то вкусным: Времени на установку прибора на стволы и очистку их не было.
Медленно-медленно, наощупь суя подсветку в руки оцепеневшей жене, я еле слышно нашептал ей в самое ухо блиц-инструкцию: ':наведешь на звук:вот выключатель:включишь, когда я скажу:', так же медленно, наклонившись влево, дотянулся до заряженной заранее пятизарядки, поднял ее наизготовку, двинул лепесток предохранителя и, прицелившись в доносящееся чавканье, шепнул:
- Давай!
Как при фотосъемке со вспышкой, ослепительно-белый сполох высветил в угольно-черной тьме утоптанный пятак белой травы, черно-белую шкуру на коровьей туше, левым боком к нам черного медведя с белыми глазами, уставившегося видимо на мое 'давай', у которого с морды и из пасти валились белые комки опарышей:медведь оказался мордой не в ту сторону, куда я рассчитывал, я повел стволом и:свет погас!
Не успев прицелиться, я выстрелил, туда где был стервятник, услышал чуть правее этого места странный свист и бульканье и поняв, что пуля сделала свое дело - свистит воздух, выходя из простреленной грудины, а булькает кровь, повернулся к 'прожектористке':
- Ну ты что?!
- Да я же думала, что нажмешь, он щелкнет и будет гореть! Я же не знала, что надо нажать и держать!
- Ну свети!
Луч света зашарил по притоптанной траве, развороченной падали и ближним березам. Медвежьей туши на виду не было. Уполз, видимо, подальше, в рябинки вон те...
Я собрался было сбегать взглянуть на трофей. Однако, выслушав доводы половины, решил не рисковать. Для страховки вначале следовало бы привести в порядок второе ружье. А вдруг зверь еще не дошел? А вдруг калеченный фонарь опять откажет? А вдруг придет еще один медведь? Этот был не очень большой, не похож он на владельца вчерашних следов на дороге.
Про второго медведя конечно слишком. А в остальном да, торопиться, наверное, не следовало.
Срезанной березовой веточкой я проковырял отверстия в земляных пробках в двустволке, вытряс из стволов землю, зарядился снова. Проверил еще раз фонарь. Послушал поднявшийся легкий ветерок. И понял, что потерял интерес к процессу. Ну какой тут может быть медведь, после такой суеты со стрельбой? Выдержал еще полчаса и, посмеиваясь про себя над запоздалым охотничьем рвением Татьяны, замершей памятником на краю настила, решил подремать лежа, в ожидании скорого уже рассвета.
Задавленный весом медвежьей лапы треск сучка под лабазом позади нашей березы донесся, когда я почти уже коснулся локтем желанного одеяла. Жена обернулась с округлившимися глазами, тыча пальцем вниз, я застыл на спине, задрав ноги и опершись локтями на доски. Зверь подошел совсем неслышно! Он был почти под нами, но позади и слишком близко, чтобы попытаться развернуться для стрельбы.
От азарта, напряжения и неподвижности у меня стали подрагивать конечности: зверь был так близко, что я стал слышать, как он выдыхает просканированную порцию воздуха и даже почувствовал исходящий от него запах зверя и старого рыбьего жира.
Тянулись секунды.
Мы победили - он сделал хорошо слышимый шаг в сторону убоины. Еще один - теперь он наш! как вдруг внезапное 'фффухх' ударило по натянутым нервам, треснули ветки внизу, сотрясли землю и мгновенно затихли позади лабаза прыжки тяжеленной туши.
Рассвет забрезжил как-то вдруг. Вокруг сразу стало серо и видно. Пискнули птахи. Прохлада потянула со стороны вулканов.
В очередной раз я спустился на землю, принял вещи и напарницу. Вначале, не выпуская оружие из рук, оглядел подножие 'нашей' березы. Ну вот она, чтоб тебя... ! Стреляная гильза из МЦ, выброшенная затвором. В нее буквально ткнулся носом местный хозяин. Вот и трава содрана - так скоро он крутанулся на задних лапах! Поживет еще. Беда коровам.
Первого давай искать скорее, раздулся уже небось в таком тепле! Зажимая нос, я подошел к падали, которую опарыши заметно объели за ночь. Метрах в двух от нее начиналась и тянулась по направлению к кустикам рябины на несколько метров широкая смачная полоса .. . жидкого медвежьего помета. Вот это свист, вот это 'бульканье крови'! Полоса примятой травы хорошо читалась в сторону океана, но и через пару сотен метров кровью так и не окрасилась. И этому повезло.
Мы вернулись к служебному 'газону' и отправились на доклад в контору, последствия которого ничего хорошего, для меня по крайней мере, не сулили - руководитель Камчатоблохотуправления отвечал летом головой за сохранность коровьего племени наравне с главным областным аграрием.