1998 год
Почему записки не совсем счастливого человека, спросите вы?
А потому, что я полюбил.
Женщину, кого же еще?
Ну, полюбил и полюбил, скажете вы, многие любят!
Безусловно, но эта любовь развернула мою жизнь трижды на сто восемьдесят градусов, подняла и бросила вниз, причем на сколько вверх и на сколько вниз я пока так и не понял, оттого-то меня до сих пор не покидает ощущение того, что живу я не в своем измерении теперь. Счастливо живу, но не в своем:
До сих пор я и не думал, что можно так - до полной потери собственного 'я'. А потому: Отношения определенно накладываю отпечаток на свободу личности. А я к этому не привык. И это удивительно. И жизнь твоя меняется. И то, к чему привык, вроде по-прежнему радует, но: Есть какой-то осадок на душе, вроде как измена, причем двойная, и ЕЙ и САМОМУ СЕБЕ:
После этого события в моих дальнейших записках появилось просто море всякой лирической мути, однако, вывернуться перед читателем настолько наизнанку я не готов, а поскольку из песни слов не выкинешь, то все, что считаю нужным, буду заменять многоточием.
С уважением, искренне ваш, и всё такое:
Процесс осмысления потребности перевооружения занял всю зиму, что мне нужно я до конца так и не понял, переодел ИЖ-18 в орех с английской ложей и поставил целик. После пристрелок пришел к мысли обрезать чок, но так и не решился. Выправив в очередной раз зеленку, объездил все магазины и пересмотрел всё самое штучное-расштучное из имеющегося ассортимента. От отечественной оружейной промышленности веяло унынием - за серебряной всечкой, гравировкой и ложами монте-карло СТК 'Стрела' скрывались кривые стволы, неровная пайка и не шлифованные поверхности. Поэтому, после почти двух месяцев метаний, в начале апреля, я все-таки определился, в основном, благодаря статье М.М. Блюма в 'ОиОХ' и, зажав в потной ладошке тоненькую пачку стодолларовых купюр и взяв в спутники Йуррика, я поехал искать по магазинам 'самый дешевый БРАУНИНГ-ГОЛД'. Проездив полдня, нашли искомое в 'Охотнике' на Баррикадной. О-о-о! это изящество линий! Эта точность подгонки! Переливы структуры ореха! Звонкий, какой-то, иностранный лязг затвора: Обнюхав, обсмотрев и проверив всё, что можно в четыре глаза и четыре руки, прижав к сердцу заветную коробку, я вышел на залитую солнцем улицу и вздохнул счастливо - вот она радость обладания тем (кем), чего (кого) желаешь!..
Обмывали мы покупку у меня, так хорошо, что я и не помнил, как Йуррика до метро провожал:
:..
Ревность - чувство мне хорошо знакомое. но как можно ревновать человека, если он едет в тир, пристреливать новое ружьё! Да, милостивые государи, я такой! Не могу я ехать на охоту, не зная, как бьет мое ружьё! В Кузминках трубы тогда не было, пришлось ехать в Кольчугу на Волоколамке. В прохладе подземного тира инструктор проверил внешнюю опиловку и кольца и подтвердил мою уверенность, что ствол - экстра-класса! Пристрелка неэкспансивными полевскими болванками это подтвердила, всё-таки цилиндр, это не чок! А браунинг - не иж! Для очистки совести, вкрутив насадку, бахнул дробью пару раз, но это было лишь для очистки, главное - пулей бьет как по ниточке, одна в одну!
:
Ну и ладно, тогда напьюсь! Электричка идет уже полчаса, мы все, как не странно, собрались вовремя и вместе, за окном уже темнеет, пятница, открытие раннее: Все после рабочей недели, уставшие и напиться не получается - за Гжелью все спят богатырским сном и только я пялюсь в темноту сквозь запотевшее стекло вагона.
:.
По вагону идут менты, косятся на спящих по лавочкам товарищей, я не сплю, в обнимку с ружьем контролируя периметр - всё нормально, менты! Проскрипел что-то динамик, понятно одно лишь слово 'Туголесье', ага, расталкиваю товарищей, шатаясь, стаскивают двухпудовые рюкзаки с полок. Потолкались в тамбуре и вывалились на заиндевевшую платформу, освещенную луной.
- Вам надо освежиться! - Йуррик тянет из рюкзака новую бутылку.
Освежиться и вправду не мешает, после тёплого вагона бьют зябки.
Путь до базы недолог, всего-то четыре, с небольшим, километра по асфальту, яркий свет фар проносящихся машин и звёздное небо. Генка не спит, в ночь перед открытием спать ему не дадут, на базе лёгкий разгуляй, всего-то пятеро за столом. Выписываем путевки, пока еще в сознании. Лёха-Афган с Сашкой уже сидят за столом, звенят стаканами 'за охоту'. Йуррик тянет из рюкзака очередную бутылку. Веселие в полном разгаре, однако, открытие уже скоро!
- Вы что, ханку жрать приехали!? А ну быстро выходи строиться! - выталкиваю из-за стола уже осоловевших товарищей. Самого меня водка почему-то не берет, только весело и жарко, и думать хочется только о предстоящей охоте, о десяти весенних днях.
:..
Генка, подогретый водкой и моим энтузиазмом, помогает вытаскивать охотников, а потом заводит свой 'ушастый' запорожец. Была, не была, подброшу вас до: До куда смогу, короче. В запорожце есть только водительское сиденье, остальные сняты, поэтому, в салон влезают все наши мешки и мы сами, правда вповалку.
- А рессора не лопнет?
- Да и :. с ним! Доедем, не боись!
Луна светит как фонарь, По асфальту с адским грохотом (похоже и глушитель тоже снят) без фар (чтоб менты не заметили, ага), а после по черной, уже разбитой дороге среди заиндевевших полей. Болтает на ухабах ужасно, я всеми силами стараюсь не повредить ружье, хорошо, что жесткий кожаный чехол купил! Застреваем раз и два, и тут проявляются неоспоримые преимущества запорожца-внедорожника - мы вчетвером (Генка за рулем), легко вытаскиваем машину из торфяных ям. В третий раз уже застряли на повороте, там, где кончается ЛЭП. Дальше уже только пешком, так как лужа здесь по пояс. Вытолкав и развернув Генку, навьючиваем мешки.
- Ну, ни пуха!
- Ген, а как же ты обратно?
- Нормально, пустой он у меня вообще летает!
Прежде, чем тронуться в путь, слушаем тарахтение 'зэпора' в полях, вроде не буксует: Что ж так холодно-то? На мне поверх свитера - штормовка, надо двигаться, поддернув лямки рюкзака, топаю вслед мелькающим огонькам фонариков. Выворачивая ноги, оскальзываясь на наледях, топаем вереницей по черной каше, по обочинам - сугробы с черными осиновыми стволами, выше все теряется во мраке и дальше - сияющий купол звёздного неба. Дыхание стынет, нос замёрз. Как перебрались через канал в темноте, я вообще не помню, видимо в этот момент организм 'сломался'. Наконец, чуть не выхлестав глаза ветками, в начинающих сереть рассветных сумерках, добрались до вагончика. Всё на месте, окна не выбиты, даже какие-то дрова возле печки навалены. Адский холод. Раскапываем в сугробах нашу заначку, заранее занесенную за две недели до открытия. В жарко натопленном вагоне вяло копошаться уставшие мужики, раскладывая спальники по нарам, неугомонный Йуррик 'накрывает поляну' наливает из выкопанной бутылки водку в кружки, а она вываливается комками: Как сказал потом Генка, температура в ту ночь была минус девятнадцать градусов: Занимается заря космической красоты, вся команда храпит по нарам - какое открытие - лёд кругом и снегу: вам по по пояс будет:
:..
Но я же не зря взял маскхалат!
Пусть лёд кругом, пусть мужики спят, но в каналах-то вода есть! А есть вода - будет и утка! Белые штаны надевать, наверное, смысла нет, собираюсь, патроны во все карманы, закидушка, складная пила, всё, пошли! При ярком свете апрельского солнца утро кажется нереальным, снег везде. Наст такой - хоть на коне скачи! Продираюсь сквозь прошлогодние камыши, у места впадения магистрального канала в озеро - полынья. На ней никого, но место знатное, надо будет потом поставить сеть на вьюнов. Ноги почти не проваливаются. Идти легко. Хруст, правда, на всю округу. Пусто и голо, зима вокруг. За разобранной узкоколейкой - торфяные карьеры, тоже все во льду, но за ними - магистральный канал с переходом из березовых стволов, сами осенью мостили, топаю туда, стараясь шуметь поменьше, за каналом клюквенники и там могут быть тетерева: Перед каналом, кусты, белое поле с редкими метелками камыша и тут, десять метров всего до перехода оставалось, они начали взлетать: Не все сразу, но видимо, все утки, что были на тот момент в угодьях: В одном месте: А у меня в руках новый браунинг с полным магазином: И этот баланс и прикладистость: И я один, никто не смотрит и торопиться некуда, ибо десять метров и снег вокруг: Первый. Второй и третий. Четвертый селезень после попадания частит крыльями, добавляю последним выстрелом, метров пятьдесят уже, хорошее ружье, хорошие патроны - падает, врезаясь в снег и крыло и хвост с черными завитушкам перьев торчит: Стая заходит на круг, я спешно заталкиваю в магазин новые патроны и маню истошно с надрывом. Короткая поводка, удар, и расписной, желанный, в светло-сером пере крякаш, падает на гладкую белую скатерть карьера: Наст тает под яростными лучами весеннего солнца, лёд на карьере звенит длинными иглами, дробится и оседает: Ходить по такому льду - надо быть полностью на всю голову больным, а бросать добычу никак нельзя. Собрав четверых серо-стальных зеленоголовых красавцев, чуть не бегом бегу к вагончику, ибо принес в этот раз я с собой верного 'стрижа', весом семь килограммов. Народ у вагона уже проснулся, отходит с похмелья, я со связкой селезней в белом маскхалате произвожу фурор, затолкав в рюкзак лодку, бегу обратно доставать своего пятого селезня, когда такое было, чтобы человек добыл ПЯТЬ селезней за раз!? Мне хватило бы и четырех для фурора, но я же добыл пять! Пороконоебившись с беготней туда-сюда, с накачкой-сдуванием лодки, пробив в игольчато-рассыпающемся льду дорожку для своего 'челюскина', и всё-таки достав пятого крякаша, я иду как победитель, понимая, что не просто опыт и навык, не просто отличное ружье, а еще что-то большее принесло мне такую удачу:
:
Ходить после вчерашней заброски в угодья не особо хочется, но торчать с мужиками за столом и тупо бухать, когда вокруг такая весна, такое солнце и простор, я вовсе не могу.
:.
Все карьеры еще во льду, я забурился аж на Удебное, в 'страну маленьких палок'. Всюду тетеревиный помёт, вытаявшие заячьи катышки и тишина, ни ветра, ни птичьего посвиста, только солнце плавит зиму безудержно и неумолимо. Я опять в белой куртке маскхалата, невидим и неумолим, но утки с каналов уже ушли на полыньи Долгого, да и на Карасове уже разводья: По коренной бровке иду в сторону вагончика, ноги убиты, 'голод' одиночества утолён, хочется к людям, к костру, котлу и водке, разговорам и общению. И тут, метрах в пятидесяти, из камышей срывается черной реактивной бомбой тетерев и летит прочь, провожаемый стволом, далеко! Из озорства, сунув указательный палец в рот, улюлюкаю по-тетеревиному, чуфыкнув пару раз. Развернулся! Летит поглядеть, а я уже присел и изготовился, и ствол с латунной мушкой чуть впереди черного силуэта, грохот и гильза-магнум кувыркается и тетерев тоже, кувыркнувшись пару раз, и роняя перья, падает на бровку метрах в двадцати от меня! Мог ли я раньше мечтать о таком выстреле? О такой удаче и красоте - черный с отливом, краснобровый и лирохвостый петух на белом снегу из-под которого вытаяли чахлые кустики брусники? Мог, но вот осуществить мечту - это вряд ли:
:.
Так и пошло в ту весну, то ли от того, что ружье мне идеально подошло, то ли молился кто за меня:
,
'Я тебя не отпустю', сказала она и: отпустила:
:.
В гостинице на Соколе мы живем уже третий день, ждем рейса и играем в карты. Дорога на Сеймчан в этом году размыта окончательно и бесповоротно, даже переправы с тягачами не работают, а рейсов регулярных туда нет: Но есть надежда. Сопки вокруг порта все изучены, марш-бросок по трассе до Уптара и обратно (так, на речку посмотреть) уже совершен, командировочные в Управлении отмечены - делать нам решительно больше нечего. Вот и режемся мы в 'двадцать одно' 'по маленькой' до отупения, ставка десять копеек, мне нереально везет третий день и поэтому я, как победитель, ежедневно кормлю проигравших пельменями в буфете при гостинице. Пельмени лепит и тут же варит на одноконфорочной плитке древняя бабка, она же наливает водку. Такое времяпрепровождение определенно должно окончиться поножовщиной, но на наше счастье, на Кубаку через Сеймчан везут партию рабочих, канадцы, штук семь крепких парней и за ради такого дела снаряжен рейс - турболет Л-410: Меньше - только кукурузник: На таком я еще не летал, да и остальные тоже. Рано-рано, после обеда, проходим контроль, с трудом протискиваемся с мешками в узенький люк, кое-как распределяемся по салону, стюардессы нет, канадцы особнячком, мы - тесным кружком, пока самолет рулит на полосу, расчехляем кружки и какую-то закусь, разлив, ждем взлёта, чтоб при двойном ускорении опрокинуть - она так лучше вовнутрь проваливается и ощущения другие. 'Элка' круто взмывает вверх, как ракета, синхронно намахнув, мы шуршим копченой неркой, закусывая: От наших манипуляций, от запахов водки и рыбы, от перегрузки двоих канадцев начинает безудержно рвать: Хорошо, что полет недолог.
:.
Тренировки, закладка новых эталонов, переговоры в авиаотряде, предварительное дешифрирование. Живем на прошлогодней квартире, дикие люди, спим на полу, питаемся водкой, мыться и по нужде ходим на реку и в лес - воды нет, и санузел в этом году не работает.
Бесконечная возня с имуществом, заброска у нас опять вертолетная, лимит по весу не такой строгий, как в прошлом году, но всё-таки:
Комары, очень много комаров, в поселке, в квартире, в лесу и на реке. Чтобы как-то спастись от них и от духоты, перебираюсь с Альбертом на склад - там, в сарае, выметаем мусор и натягиваем над лежбищами из спальников марлевые полога. Спать гораздо приятнее, но по ночам в наш открытый со всех сторон сарай приходят собаки. И Альберта хрен переслушаешь - вещает всю ночь как радио.
:.
То ли от грязи, то ли от сквозняков у меня развился жуткий конъюктивит, утром после сна минут пять приходится отмачивать засохший гной, иначе глаза не открыть. Приходится всё время носить тёмные очки, чтоб глаза не болели. После ежевечернего марш-броска в порт и обратно (моцион, километров восемь, чтобы форму не потерять) я выхожу на центральную площадь в своем 'таксаторском' жилете со звёздами и чёрных очках и вижу всю нашу банду (Карася с Альбертом нет) в обществе местных сеньорит и компания очень веселая.
- Добрый вечер! - говорю я как можно официальнее, - документики, пожалуйста!
Сеньориты растворяются в кремовом тумане белой ночи.
- Сука, я их на по@баться почти развёл! - Жора маленький кидается на меня с кулаками, но я уворачиваюсь, а Йуррик ловит его за руку.
- Вы чё, парни, вы чё? - мычит Лёнька, Жорик орёт и вырывается, редкие свидетели кипеша подтягиваются поближе, надеясь поглядеть на драку.
- Жорик, я пошутил!
Местные бубнят слаженно: 'мужики, мириться надо', хорошо, что прямо тут на площади есть 'супермаркет'. Берем с Жориком две бутылки и лимонад какой-то - запивать. Пущенная по кругу бутылка кончается быстро, к началу второй из сумерек вновь возникают сеньориты. Они жеманно отказываются, дескать, мы водку из горла не пьем!
- Момент, - произносит Йуррик и, хлопнув пустой бутылкой об парапет, получившейся 'розочкой', вырезает из пластиковой бутыли донышко, изящно наполняет и протягивает, преклонив колено, сеньоритам получившийся 'кубок', - Прошу!
Все хохочут, знакомятся, опять посылаем гонца, кто-то из местных приглашает всех 'в гости': Кто ходит в гости по утрам?.. Час ночи, сеньориты сверкают глазами и сережками, 'в гостях' - магнитофон и фарфоровые чашки, мы отчаянно отплясываем под 'Чашку кофею', дым коромыслом, запомнить, как кого зовут невозможно, но все как братья. Сеньорит осталось две, одна высокая с перманентной завивкой, вторая, с которой танцую я, пониже и шея ее пахнет духами и 'Дэтой'. Наташа, бабка у нее была ламутка, от этого глаза чуть раскосые и скулы высокие: Голова кружится, то ли от водки, то ли от близости женщины:
:..
Вернулся очередной гонец. Башляем по очереди, Йуррик уже куда-то свинтил по-тихому, Жорик еще держится, наверное только на сигаретах, Лёнька сидит остекленевший: Среди местных - красавец-дальнобойщик, душа компании, девки льнут к нему по очереди и обе сразу, парни уважительно слушают, он выше всех и пьет мало и явно клеит Наташу: Мне должно быть все равно - ведь у меня в Москве своя осталась, но сколько выпито:
:.
Неожиданно из разговоров рождается конкурс по армрестлингу, единственный стол заставлен бутылками и какой-то закуской, поэтому, соискатели ставят локти на табурет и. стоя на коленях, пытаются 'приложить' друг друга. Дальнобой выше всех и всех легко укладывает - он явный фаворит. Но я тоже люблю эту забаву и у нас в экспедиции только ВВК, главный инженер, однажды сумел меня приложить. Начинаем бороться на левых. Соперник мой неимоверно силён, жмет как танк, но и я не зря железо тягал и кроссы бегал! Боевая ничья отмечается очередным возлиянием, дальнобой завёлся, требует реванша на правых. Все присутствующие на вечеринке болеют в основном за моего соперника, мне же вожжа под хвост попала и кажется, что если я его положу, Наташа уйдет со мной, сомнений нет:
Я плохо соображаю, что происходит, кто-то из 'знатоков' объясняет правила, девки повизгивают, мы с дальнобоем, его, кстати зовут Артем, хороший парень, раскорячились посреди кухни, правые руки сцеплены, левыми держимся за табурет, три-два-раз! Начали! Таксатор, не посрами экспедицию! Дикие крики и ругательства, тяжелое дыхание соперника - напрасно разрешили держаться свободной рукой за табурет: так он меня не сломает, хоть тяжелее меня!
ХРАНК! Табуретка разломилась пополам, мы падаем, оба, у каждого в руках по половинке! Зрители и болельщики хохочут, хлопают нас по спине, ни одного знакомого лица, где все мои? Опрокидываем с соперником по полстакана 'за ничью', снова магнитофон и танцы, лицо Наташи близко-близко и свет полночного солнца пробивается через светлые волосы:
- Поехали со мной, у нас родятся дети, мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день:
- Глупый, ты что здесь делаешь? - она улыбается, а глаза ее далеко-далеко.
Я с трудом понимаю, что происходит, внезапно могучая рука дальнобоя отрывает меня от партнерши и удар в скулу опрокидывает через всю комнату навзничь.
Звук как выключили.
Не успев подняться, ловлю бросившегося на меня дальнобоя и 'проваливаю' его, уклонившись влево. Он по инерции влипает в стену. Приняв на правый кулак кого-то из новых друзей (лица не разобрал, а имени не помню), вижу Наташу, она стоит у раскрытой двери и что-то кричит. Перепрыгнув через тело и через чью-то вытянутую ногу, выскальзываю в дверь и грохочу берцами по ступеням, третий этаж, хорошо не споткнулся. Включился звук, сзади какая-то возня и грохот падения, хлопнув дверью на пружине, бегу в розовом свечении начинающегося дня и сердце бухает как молот.
Остановился отдышаться у какого-то забора, сзади никого, костяшки разбиты в кровь, челюсть болит, но погони вроде нет. Неожиданно вспоминаю, что сегодня мой день рождения, зашибись празднуем! Сориентировавшись на местности, топаю домой, комариный рой сопровождает меня веселым гудением. На квартире 'все цыганы спят беспробудным сном'.
-Сучьи дети, подъем! Куле бросили меня?!
- Дяденька Антон, чего шумишь? - Йуррик, как самый первый сдрисьнувший со вчерашней вечеринки, первым и откликнулся.
- Если вместе пить начали, надо всем вместе уходить, а вы, кондомы, меня бросили!
- Мы ж думали, ты там тетиньку на 'тутули' разводишь, вот и не стали мешать.
- Ага, развел, вон морду всю расковыряли! Хватит валяться, пошли, день рождения у меня!
Вытащить из спальников удалось Жорика и Йуррика, остальные как брёвна невменяемые, а может притворяются. Ну и ладно, на троих пока сообразим.
В 'супермаркете' продавщица хмурая, денег у меня немного, берем поллитру и какой-то компот из персиков, запивать. На берегу Сеймчанки, на серой гальке среди зеленых кустов, под неожиданно серым небом (куда солнце подевалось?) я праздную свой очередной день рождения. Помятые, но такие родные лица товарищей. Кружку взять не догадались, а выливать компот жалко. Йуррик, свернув с горлышка пробку, лихо закручивает 'по часовой' и, запрокинув голову и дёргая кадыком, пьет первую за мое здоровье. Смотреть на такое, после вчерашнего, невмочь, разум протестует и Жорик 'кормит рыбок': Умылся, поворачивается и тянет руку: нормально, прочистился, теперь пойдёт!
- Ну, Антон Батькович, за твоё здоровье и долгих лет! Как говорится, чтобы елось и пилось, и хотелось, и моглось!
- Короче, за 'ЛОСЬ'!
Мы сидим, давим комаров, я хвастаюсь ночными приключениями и мне хорошо, и совесть меня не гложет, а ведь я чуть не изменил!.. А - пофиг! Чуть-чуть не считается!
:.
А нехрен было отпускать! Я сам себе таксатор, тут хоть что делай, я уже уехал и теперь 'сто дней до приказа!' Пьем ребята!
:..
Праздник продолжается на том же берегу Сеймчанки, вся партия в полном составе, у нас шашлык, костер и каша с тушенкой. Всем весело, но я уже не могу, я уже хочу скорее в лес, потому, что проходя всякий раз мимо почты (приходится бегать в магазин 'за добавкой') я неимоверно хочу заказать переговоры с московским абонентом и услышать ее звонкое 'аллё':
Так хочу, что уже и водка не берет:
:
В очередной заход за водкой, встречаю Наташу, чуть припухшие глаза смеются, при дневном свете она еще красивее.
- Привет, ты как?
- Нормально, а ты?
- Ты что, вообще без башни, они же тебя убить могли!?
- Я тогда серьезно говорил!
- У меня дочка: Два года.
- Я тебя и с дочкой возьму:
Она притягивает мою голову и целует в пропахший водкой рот, а после, уходит, не оглядываясь, и короткая юбка колышется из стороны в сторону. На губах вкус 'Дэты'. Пора в тайгу, пора:
:
Вертушка, рубя лопастями воздух, несется на восток, распугивая медведей на горной тундре. Лёту до нашей точки всего минут сорок, весь салон забит барахлом и двумя раскоряченнымии по диагонали 'казанками' - нашей и Маслова, сидим кто где, Маслов вообще к летунам в кабину залез. Но перед этим по традиции всем накатил. В голове толкаются мысли о предстоящем сезоне, о той, что осталась ждать, о той, что ждать не захотела и о жизни вообще.
:..
- Давай сюда! - силясь перекричать рёв моторов, Маслов машет мне рукой из кабины, - куда сажать тебя будем?
В руках у Маслова снимок, в лобовом стекле блестящая ртутно лента Балыгычана в зелени чозений и обрывы сопок цвета охры. После пары минут колебаний - как тут оценишь, где то самое, лучшее место, я тыкаю пальцем в явно возвышающийся над зеленой массой насаждений лиственничный выдел - сюда! И коса широкая, и основное русло. А вот там в заливчике сети ставить можно: И сопка с северо-востока от ветра закроет. Осоловевший Лёнька согласно кивает и капитан, заложив лихой вираж так, что что-то бумкнуло и повалилось в куче вещей, заходит на посадку. Иэхха, доброе утро, Вьетнам!
Вытаскиваем из распахнутого чрева вертолета наши мешки и ящики, аккуратно всем миром выдернули 'казанку', чтоб масловское барахло не вытаскивать, бочку с бензином не забыть! Курсаков, директор лесхоза, полетевший с нами с целью оценки пожарной обстановки, активно помогает таскать, не гнушается выпить с нами, а после окончания разгрузки доверительно сообщает, что наконец-то решил вопросы, к новому году сдаст дела и переедет на материк: Только вид у него при этом не радостный, а какой-то потерянный: Все его поздравляют, расспрашивают как и куда, а он, проживший здесь всю жизнь, рассказывает о родне в Волгограде, о том, что детей надо учить и в глазах его тоска. Думаю, если бы было можно, он с радостью остался бы с нами здесь, на прогретой солнцем косе. Виделись мы с ним в последний раз - осенью он был в Магадане, а после умер от сердечного приступа, так и не успев уехать: Светлая ему память, хороший был мужик!
Посидев на прощанье на перевернутой 'казанке', ручкаемся и обнимаемся со всеми, помогаем забраться по трапу начальству. Вертушка свистит моторами, раскручивая винты, песок и мелкие веточки разлетаются, кто-то машет рукой из иллюминатора - не разобрать! Поднялась и ушла на север, на устье Коркодона, подарив, наконец долгожданную тишину. Шумит струями Балыгычан, комары зудят и мы вдвоем, слегка пьяные молчим: Как же я теперь три месяца? С Лёнькой ведь об этом не поговоришь?
:..
Коса размером чуть побольше футбольного поля. Посередине - небольшой завал, у него мы и ставим двухместную палатку-времянку, барахло до поры накрыли брезентом, можно жить! Коренной берег высотой метра два, трава, лишайник, хвощ и редкие кусты шиповника. И лиственницы тридцать на тридцать с полнотой больше единицы: Давно я таких насаждений не видел! Прямо жалко рубить, а придется - если палатку воткнуть место есть, то для антенны придется 'просеку' рубить. Но рубить мы будем завтра, а сегодня первым делом - рыбалка, а то на консервы-концентраты уже до тошноты приелись. Спихиваем на воду 'казанку' и оп! Первый нежданчик! Или при погрузке-разгрузке зацепили или проглядели в лесхозе, когда брали, но дно пробито в двух местах и течет: Не сильно, но течет.
Ладно, разбираться будем завтра, а пока надуваем 'омегу' и на вёслах ставим рвань-трёхстенку ниже косы в заливчике, а потом, переплыв основное русло, лесочную 'финку' в протоке за островом. Протока неглубокая, шириной метров сто, прозрачная вода и видно, как по песчаному дну медленно проползают какие-то рыбы. У меня прошлогодняя спиннинговая снасть, на приманку - новомодные виброхвосты и твистеры из подкрашенного силикона. Лёнька по старинке гоняет 'железо'. Но поклевок нет. Совсем. Может это не хищники, каталки? Ответ приносит утонувшая тетива 'финки'. Пока мы плавали туда-сюда по протоке, в сеть набилось килограммов двадцать разноразмерных щук. От двух до пяти: Почему же на приманки не ловится? Озадаченные этим вопросом, мы протрясаем сеть и еще полчаса-час плаваем по протоке и хлещем в воду в два смычка. Тетива опять под водой, а у нас ни одной поклёвки. Снимаем сеть вместе с рыбой и, отбиваясь от комаров, гребём на табор. Похоже, с голоду не умрём:
Тюкаем топорами, вжулькаем пилой, 'повесили' листвянку 'на тридцать' - еле сдернули с помощью лодочного фала. Расчистка произведена, чтобы не валить лишнего, от мешающих антенне веточек избавляюсь с помощью браунинга - отстреливаю дробовыми патронами. К концу второго дня у нас стоит каркас на двух венцах, готовы нары, стол и пол из жердей настелен. Натянуть бы палатку, тем более небо хмурится, но сил нет, все в смоле и комарах мы сидим в дымокуре на косе и ужинаем щукой: Другой рыбы нет.
:.
Лёнька, устав от стройки, уходит в маршрут. Я остаюсь чинить лодку. Из инструментария - ножовка по металлу, пассатижи, напильники, молоток. Как с этим набором положить заплатку? С помощью таксаторской смекалки! Заколотив поплотнее в лиственничный чурбачок гвоздь соответствующего диаметра, я с помощью напильника изготавливаю сверло-перку. Катая чурбачок между ладоней можно довольно быстро сверлить отверстия в алюминиевом днище: На заплату идут куски жести, вырезанные из литровых банок от томат-пасты, подложка - ткань из ремкомплекта надувных лодок. Клепаю заклёпками из алюминиевой проволоки, ее у нас в избытке, с разорённой ЛЭП еще в Зырянке килограммов десять размотали. Получается коряво, но надёжно. К Лёнькиному возвращению у меня всё готово, остается оттащить казанку на воду. Не течёт, урра! Навешиваем мотор и отправляемся 'кататься', естественно вверх. Мотор ревёт как истребитель на взлёте и не тянет совершенно. При детальном осмотре выясняется, что где-то про:люблен винт регулировки холостого хода: Или вывалился при погрузке-разгрузке, или при обкатке в бочке на складе не заметили отсутствие, вещь-то дефицитная, Жора-конь мог на рыбу поменять: Вернулись, пройдя два поворота на вёслах - чего технику зазря насиловать? Лёнька, несмотря на фиаско с мотором весел, он надрал бересты в своем маршруте и уходит жарить рыбу и варить бархатные листы, чтобы вязать короба под ягоду: Блин, какая ягода, мвы без транспорта! Напряженно соображаю, что же делать, за ужином приходит озарение. Взяв тот же гвоздик, зачистив его и поместив в бумажный стаканчик, плавлю в ложке свинец от грузил, а после заливаю. Получается гвоздик в обоймице из свинца. Далее - напильник в руки и потихоньку, по микрону, постоянно примеряя, подгоняю диаметр и, смазав маслом, в сто проходов, нарезаю резьбу на свинце прямо в отверстии карбюратора. Свинцовые стружки, комары лезут в глаза, Лёнька давно храпит в палатке, а я подгоняю винтик: Закончил прецизионной посадкой острия в гнездо, алмазный надфиль и наждачная шкурка и много терпения.
:.
Я пью чай, похолодало, и комар пропал, солнце за сопкой, ночь, но терпеть до завтра мочи нет!
Навесив мотор, завожу и: УРРА! Строит! Выставляю обороты, регулирую малый газ, клохчет потихоньку, выплёвывая в воду синий дым!
- Паааедиим, красоотка, кататься, давно я тебя паджидал!
Лёнька наверняка проснулся, а может, нет, я, клацнув передачей, уношусь за поворот, мотор поет, дюралька звенит, хоть и с булями, но пустую ее можно вывести на глиссер, и я мчусь вверх перекат за перекатом, уворачиваясь от торчков, и вспоминая на ходу приметы глубокой воды:
:..
Вернулся я под утро сплавом, спалив бак бензина:
Мощнейший антициклон из Якутии. Еще и полнолуние.
Связи нет, один хрип и визги.
Днями достраиваем табор, соорудили крытый лабаз на высоте пяти метров - теперь медведь продукты не потравит, когда в заход уйдем. А по ночам я сижу у костра и слушаю, как личинки усача грызут лиственничные баланы и думаю:
:
Или шатаюсь по окрестностям в поисках лосей. Лосей нет. Даже следов. Уже трижды безуспешно я пытался влезть на гору, но распадки оканчиваются где-то на середине и дальше - голый склон и каменистая осыпь: Надо на лодке поискать место для подъема.
Массово вылетели слепни и мошка, в лесу комар загрызает, но от комара хоть 'Дэта' спасает. А слепни все руки изрезали - надо перчатки из старой энцефалитки сшить. Подстриг напарника налысо. Смотались вверх по реке на рекогносцировку, нашли брошенные бараки и обзавелись там:
- всевозможными гвоздями;
- досками;
- бочкой на двести литров без крышки и дна для коптильни - теперь можно рыбу впрок готовить .
От жары, ветра и солнца лица и руки у нас стали цвета бастурмы.
:
Каждые полчаса выбегаешь на реку, чтобы выпить кружку воды. Работать здесь - нужно иметь очень здоровое сердце.
Провел ТО мотору - технику надо содержать в аккуратности. Лёнька после обеда повёл меня за берестой. Налазились по острову вдоволь, бересты наснимали высочайшего качества - толстая, плотная, ровная, несколько целиковых трубок объемом литров на восемь - можно вёдра для воды делать. Ягодных кустов, однако, совсем мало, что без варенья делать будем?
:..
Лёнька варит уху и матерно ругается. Ругается на жару, на слепней, на рыбьи кишки, что выскальзывают из рук и падают мимо котелка, снова на жару: От этой жары жизненный график сместился, колматимся в основном по ночам, днём же сидим в дымокуре или осыпаемся под пологом. От избытка жизненных сил - питание обильное, - бегаем по косе кругами. Круг выходит метров триста, в начале круга подхватываешь камень размером с футбольный мяч и бежишь, перекидывая с руки на руку, а в середине круга - бросаешь. Кучка камней растёт с каждым днём. А после купание. Только вот купаться приходится с осторожностью, а то меня слепень жиганул в причинное место, так теперь ширинка не застёгивается:
- И рыбы у нас полно, и место хорошее, табор отстроили, а как-то не радует всё! - Лёнька поджарил тост над костром на палочке и поливает его сгущенкой.
- Просто ты парень устал в индейцев играть! - а я не устал, интересно?..
:.
Один из парадоксов Севера - чем хуже, тем лучше! Чем труднее условия, тяжелее работа, хуже погода, тем лучше я себя чувствую, и тем больше мне здесь нравится. Целые сутки провел на ногах, не спал, колматился и так и распирало от сознания собственной крутизны: Даже собирался взять дневник и написать:
:.
Рано-рано, после обеда, поплыли мы на двух резинках подъем на гору искать. Заодно спиннингом похлестать протоку. Я впереди, а Лёнька метрах в ста сзади. Проплыли почти всю протоку, а подходящего распадка, чтобы влезть на обрыв нету.. . И тут прижало меня по малой нужде сходить: Вылез я на косу, только сделал всё, что надо, поворачиваю голову - а в кустах сохатина стоит! Веточку жует и на меня вроде как не смотрит.. . Потихоньку, по миллиметру, взял из лодки браунинг, дослал в магазин еще один патрон, затвор передернул, вскинулся - а нет, далеко.. . Коса открытая, я на ней как блоха на лысине. Впрочем, ветер ко мне дует и сохатый делом занят.. . Начал подходить по шажку, гляжу, а штаны-то у меня не застёгнуты! А, ладно, не потеряю! Подошел уже метров на семьдесят, из-за кустов мне видны лишь окорок и голова. Ладно, пуля Бреннеке, вроде рикошетов не даёт.. . Стрелил через кусты. Сохатый глянул в мою сторону - и ходом по дуге в остров! Пару раз боком в кустах мелькнул - в этот бок я оставшиеся три пули и выпустил. Четвертой попал - аж перекувырнуло его, копыта выше кустов взлетели, пыль столбом! Пуля прямо в сердце попала - повезло. Или ствол хорошо выстрелил: Ствол - 'Браунинг Голд', сужение - цилиндр, пуля 'Ротвейл Бреннеке' 40 грамм, патрон - испанский 'Халкон', прицел - шариковая мушка и планка: Расстояние сто метров, промеряно таксаторским шагом: На удивление жирный лось. Рожки бархатистые, небольшие.
Лёнька подплыл, радости-то, радости! Опять мы с мясом! Сплавали на табор. Вернулись на казанке с мешками и бачками, в два ножичка ошкурили-разделали, Лёнькина Мора, да мой Южный Крест, до реки перенесли (всего-то метров триста), да на табор перевезли. Четыре бачка мякоти, килограмм стопятьдесят, да рёбра, рёбра закоптить решили. Уделались как бобики, Лёнька спать пошел, а я стал погреб копать, да рёбра вялить. Всю ночь копал и коптил, коптил и копал, пока прохладно и мухи нет. Утром Лёнька сменил меня, я спать пошел, а он копал. Дорылся до мерзлоты, сделал дренаж, накат из брёвен и крышку из досок - землянка, да и только, жить можно! Только холодно...
:..
В самый разгар возни с мясом слышим рёв моторов на реке. Засуетились, а впрочем, напрасно - крым и казанка ходом прошли вверх без остановки, два капитана лишь удивлённо на ходу обозрели наш табор и всё. Снова тишина. Кто эти люди, откуда? Ладно, надо мясо пожарить. Лук, приправа, соль, порезанное кусками размером с грецкий орех, мясо маринуется часов двенадцать. На артельной сковороде кулинар-шефповар Лёнька жарит шашлык с применением растительного масла. Запах дурманит голову, есть после всех напрягов хочется неимоверно, предыдущая порция жареной печенки проскочила на 'ура', но с тех пор почти полсуток минуло. Садимся к сковороде и пытаемся есть: Что такое, пережарить не мог, может, не дожарил? Мясо не то, что не жуется, а просто от слова совсем! Но есть то хочется! Минут через несколько Лёнька плюнул недоеденный кусок и поставил вариться кашу. Я же из чистого упрямства подчистил сковороду, но зубы у меня к концу трапезы шатались и стучали друг об дружку:
- Он наверное умирать в те кусты пришёл, причем из Среднеколымска, лось этот: А тут ты со своим браунингом! - Лёнька озадаченно ковыряется в зубах щепочкой.
- Однако, варить надо, чем дольше, тем дольше: Или котлеты вертеть!
К слову сказать, недели через две, солонина, отлежавшись в бачках на холодке, 'помягчела' и стала вполне пригодной к тривиальной кулинарной обработке и лось 'ушел' к концу августа весь:
:..
В чем разница между сном и явью?
Во сне я был на балу с красивой женщиной, танцевал с ней вальс и мазурку (во сне у меня неплохо получалось), был ужин, мы ели что-то необыкновенно вкусное ножом и вилкой, пили вино, и расставаясь, я целовал ей руку: А наяву - я сижу на брёвнышке у костра и палочкой достаю из консервной банки остатки сала от свиной тушенки и мажу им свои ботинки, чтобы кожа была мягче и не намокала:
:
Скрип уключин на реке, стук металла о камни, разговор. Это два балыгычанских аборигена идут вниз ' мулём' - оно и понятно, бензин у них не казённый. Помахав от костра чайником, приглашаем пристать.
Коренастые, прокопченные кострами и провяленные солнцем, за пятьдесят оба, руки твёрдые как деревяшки:
- Константин Афанасьевич!
- Петро:
Очень приятно: Разговор сперва на общие темы, официально-вежливый, но ко второму чайнику расходимся, опять же блины и сгущенка у нас, 'деды' сдают вырубки в верховьях, куда они ездили за жимолостью, приглашают к себе в гости. Сами они из Солнечного, что километрах в пятидесяти ниже по течению, мы туда всё равно с табором сплывать планировали, поближе к осени. Посёлок у них брошенный, но Пётр Корнеич - смотритель на окладе, зарплата и пенсия ему идут: Всего в поселке живет четыре мужика (один лесник) и Люба: Жена Корнеича: Я прямо заинтригован:
Прощаемся сердечно, набулькали гостям в дорогу бачок бензина 'на всякий случай'. После отъезда гостей Лёнька оседлал 'ветерка' и помчался на вырубки за жимолостью, квас ягодный поставим, варенья наделаем, ага: Я же потихоньку стал в заход собираться, а то с этой жарой убийственной воды в реке совсем не осталось, а вверх по реке смотаться надо непременно, Джагын нас ждёт!
:.
Дождь. Комары.
Еще один пример из жизни, показывающий насколько бытие определяет сознание.
Выполз утром из спальника - брр, мерзость! Китель и штаны сырые, портянки сырые, комарья в палатке целый рой, на улице льёт как из ведра. Под навесом из полиэтилена у костра сидит Лёнька и варит котел мяса. Настроение омерзительное.
- Однако, надо ставить печку! - говорю:
- А х:, поставим!
Лучший способ поднять настроение - двигаться! Хватаю топор и иду рубить здоровенный балан, что лежит в конце косы. Отрубив пару кусков по два метра, притаскиваю их к костру. Стало чуть теплее. У Лёньки доспело мясо с горохом. Надо кушать. Но сперва - водные процедуры! Раздеваюсь и ныряю в перекат, а потом, выскочив, минут пять бегаю по пляжу и ору разные песенки, чтобы согреться. Сидя под навесом хлебаем восхитительно вкусное варево: соленая лосятина, горох, лук и перец. Когда доедал вторую миску, облачность подняло, подул ветер, комары пропали.
- Ну вот, теперь и печку ставить незачем, сейчас на ветерке, да на солнышке сами обсохнем!
- Ну ты и бичня колымская! - Лёнька смотрит с веселым недоумением.
После этих его слов я всерьез задумался: Раньше для меня это было бы наивысшей похвалой. Ведь это значит, что я стал здесь своим, стал прочно и окончательно, я могу спать под кустом, довольствоваться необходимым минимумом вещей и продуктов, быть как северная собака! Меня вообще всегда поражала похожесть бичей и северных собак - видимо у них одинаковое выражение глаз, выражение тоски и спокойствия, а еще уверенности в бессмертии собственной души: И вот, если я стал таким, если мне хорошо здесь при любых условиях, значит я могу здесь остаться насовсем, живым или как Кирюха Маслов, не важно: А как же семья, работа, как же она?..
:
Я начал выделывать лосиные камуса, чтобы сшить себе мокасины:
:..
Дождь кончился, разъяснило, вода прибывает. Завтра уходим на Джагын:
Середина июля, протока Старый Джагын.
Лучше всего вызреваешь в заходе. Надо чаще плавать, благо бензина у нас море-разливанное и мотор пашет как зверь. А то сидишь на таборе, сам киснешь, мысли киснут и не видишь ничего.
: Дошли мы до устья Джагына, поставили квартальный столб и, переплыв на другую сторону, на косу, устроились пить чай. Коса шириной метров сто, устроились на завале у кустов, костерок дымит-потрескивает, комариков ветром сдувает, и мы сидим - хлебаем чай с жимолостью и сухарями хрустим. Портянки и сапоги тут же на солнышке сушатся. Глянул я поверх кружки влево, против солнца и оторопел. Ё-моё! Прямо на нас по косе медведь шлёпает, метров семьдесят всего и на с вроде как не видит: А ружьё-то в лодке, метров за сто! Я кружечку аккуратно поставил и рванул к лодке как спринтер босиком по камням, на медведя не глядя. И только выдернув из чехла браунинг и перебросив патрон, обернулся. Медведь был уже метрах в сорока и лицо у него было очень удивлённое: От моего трёхэтажного медведь пулей рванул в воду и в пять секунд переплыл Балыгычан. Выскочил на обрыв как большая мокрая собака. Я рявкнул ему вслед, а он встал на дыбки и смотрит. Морда круглая, уши круглые. А потом влез в кусты, где погуще и начал на нас оттуда рыкать и отдуваться. Мы и ругались на него, и в миски колотили, а он всё не уходит. Я даже мелкой дробью хотел поверх кустов вдарить. Собрались и дальше вверх пошли, а он вышел на берег и смотрит вслед. Я-то ружье под рукой держу и всё оглядываюсь назад - не удивительно, что в перекат на полном газу впоролся. Лёнька выскочил и поволок 'казанку' через мель, а я спиннинг взял и стал улово прокидывать - авось ленка поймаю. Гляжу - Лёнька мне рукой машет, к себе зовёт. Лося увидел. Топает к нам бычок-шильник, от комаров отмахивается, на нас - ноль внимания. Напарник мой телевик настроил, и ну снимать - и в анфас, и в профиль. Крайнее фото метров с пятнадцати сделал. Что ж они все здесь глухие-то!?
Один из капризов природы - вода в Балыгычане стала прибывать лишь на вторые сутки после дождя. Как мы доплыли до Старого Джагына, затаборились - так она и поперла. И за ночь поднялась почти на полметра. При таком уровне мы бы все перекаты ходом прошли, а так за день натягались, что твои бурлаки:
Сумерки, мы лежим у костра на раскатанных спальниках, варим лосятину. Подкапывает дождик, а на другом берегу медведи рыкают и гоняются по кустам друг за другом. Романтика:
:.
Чем мы здесь занимаемся, на что тратим силы, накопленные от поедания мяса и ягод!? Мы вытесываем из толстенных лиственниц фаллические символы и пишем на них несмываемой краской черт его знает что означающие цифирьки: Заплыть и залезть в адские дебри и там. потному, в комарах и смоле, свалить 'на пень' высотой полтора метра дерево, которое росло здесь может быть триста лет, обтесать его в соответствии с ГОСТом и, написать на нём номера кварталов, и обозначить на карте, где это произведение таксаторского искусства стоит. И зачем? Чтобы это столб стоял там, пока не сгниёт и лоси с медведями удивлялись!
:
Какие же злые комары!
:
Дождь лил двое суток без перерыва. Мы вовремя смылись из захода и теперь кисли в палатке, делая эпизодические вылазки за дровами. Вода прибывала медленно и неотвратимо, но нас это мало беспокоило - всё барахло с косы мы перетащили на коренной берег. Двадцатого, после сеанса связи, я полез заправлять керосином лампу, но у нее почему-то оказался мокрым фитиль: Положил его сушиться на печку, а стекло взял и вышел на берег, чтобы повыть: Накатило что-то. Провыл матерым. Потом, чуть повыше, волчицей и так и эдак, и вернулся в палатку. А в палатке печка топится-потрескивает, приемник чирикает по-немецки и Лёня мне что-то рассказывать начал. А на улице ветер и дождь хлещет. И какой-то еще звук, не понять:. А потом доперло - волки! Под скалой, совсем рядом. Матёрый ревет как бугай, волчица соловьем разливается, да прибылых то ли два, то ли три, по голосам не разобрать. Я им снова в ответ провыл, так они такую волынку завели, почти на полчаса без перерыва. Мы уж и чаю попили и спать легли, а они все пели:
Утро. За стенкой палатки Лёнька вжулькает пилой.
- Вода, однако, прёт, паря!
- Бочка у нас не уплывет? - спрашиваю.
Уходит, слышно как хрустят сучки под сапогами. Я потягиваюсь, чешусь, ворочаюсь, вылезать из спальника под дождь категорически не хочется. Вдруг в палатку врывается Лёнька и с матюгами начинает натягивать болотники.
- Бензин-то у нас уплыл, паря!
ЁПТ! Пулей вылетаю из-под полога, волглая одежда, волглые сапоги, бегу вслед за Лёнькой. Тальник на земляном обрыве, куда мы выкатили бочку, весь залило, бачка, бутыли нигрола и кастрюли с мясом не видать, среди кустов лазает по колено в воде Лёня и щупает дно палкой.
- Нету?
Нет. Двести литров бензина, восемьсот деноминированных рублей, плюс сорванная работа - новый бензин нам можно доставить только вертушкой: А лодка!? Лёнька кидается по тальнику на мыс. Стоит! Ну слава тебе: А то еще бы и лодка с мотором, полный шванцер, на восемь тысяч бы влетели:
- Может попробуем на моторе догнать? - с сомнением спрашивает Лёня.
- Где ты её догонишь, она уже к Колыме подплывает!
- Пойду по берегу пройдусь, может бачки по кустам где встряли:
Выхожу вслед за ним на берег. Мутная вода Балыгычана стремительно несется у ног, плывут коряги, хлопья пены. Лёня ломится по берегу через заросли шиповника. Гляжу ему вслед и вдруг замираю: Неужели?!
- Лёёнькааа!!! Вот она!.. В заливе!.. . Где сети ставили!..
Собственно уже залива никакого нет, косу залило, лишь торчит небольшой островок с корягами и вот за этим островком, в хлопьях пены колыхается наша бочка. Уплывет ведь, зараза! Ломимся сквозь тальник к лодке как два лося. В запале чуть было не рубанул тесаком по тросам, рубить концы!, но вовремя одумался, теперь-то уж догоним. Сплываем на веслах, мотор заводить боязно, все в корягах и бкурунах, срубишь шпонку - унесет к ибиням! Тихое умиление и радость, готов прямо расцеловать мокрый зеленый бок бочки. Ба, а у завала в пене виден и ярко-красный бачок с бензиком и бак с мясом, наверное и бутыль с нигролом там же. Выкатываем бочку на островок и подплываем к завалу. Блин, в бачке даже полощется кусок мяса. Собираем весь бутор, кряхтя затаскиваем в лодку бочку, заводим 'Ветерок' и на малых колматим вдоль тальника.
Все обошлось.
Потери: утонул шланг для перекачки бензина (ну может еще что по мелочи, но это заметим лишь потом).
Вывод: везет новичкам и дурачкам, однако, удивительно что так везет. Где распиздяйство - там начинается романтика. Ведь дали нам по связи вчера штормовое предупреждение. Дали. А мы не вняли.
Теперь вода прет по два сантиметра в час (я поставил футшток), Лёнька бегает по табору с нивелиром и измеряет уровень поверхностей, где выше, где ниже и куда в первую очередь вода потечет. А осталось всего сантиметров семьдесят и зальет палатку. Придется вахту нести и если что строить помосты на деревьях (лабаз-то мы соорудили маленький, только под продукты). Или надуем лодки резиновые, загрузим вещами и привяжем к деревьям (конгениально!):
Весь мат в диалогах я убрал, отчего описание событий несколько потеряло блеск, но ведь это могут читать дети:
Балыгычан ревет желтым потоком. Хуанхе, мать его. На струе чётко виден горб. Кажется, что в такую воду по руслу мог бы подняться небольшой корабль. Текки Одулок к примеру: По всему лесу бегут ручьи, Лёнька хотел выйти на марь - не смог. А дождь всё подсыпает помалу и вода прёт вверх. Вечером Нина на связи, слышимость на удивление.
- Мальчики, грибы уже пошли, вы там за грибами не ходили?
- Нам ходить некуда. Весь лес затоплен, островок сухой остался пятьдесят на пятьдесят! - финал фразы Лёнька произносит, отключив тангенту.
Ходить действительно некуда, ручьи бегут вокруг палатки, под печкой лужа. Третью ночь сплю в обнимку с браунингом - стволина длинная, пристроить некуда, а разобрать лень. Вода прибывает по пять миллиметров в час и при таком темпе через сутки нас затопит окончательно. Весь день занимаюсь какой-то ерундой - делаю ТО мотору, в карбюраторе почему-то полно воды и песка, отстаиваю и фильтрую бензин, а потом перешиваю старый энцефалитный костюм, любимое занятие таксатора! Новые комплекты из дрянного х/б, комары прокусывают на раз, а старые изорваны и рукава-штанины короткие.
:..
Уже месяц, как я уехал.
:
Вся огромная пойма Балыгычана затоплена. Что это было - таксаторское счастье или многолетний опыт и интуиция? Выбрать для палатки единственный оставшийся сухим пятачок?..
Жёлтая вода подмывает корни и огромные тополя и лиственницы с ужасающим треском и всплеском падают в реку.
Дождь перестал.
Вода остановилась. И медленно пошла вниз.
:
Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.
:..
Ты появишься из двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.
Приснились первый и последний куплеты, хожу целый день, напеваю по кругу, как закольцованная магнитофонная лента:
:.
Решились сплавать на таксацию. Брёвна вроде больше не несет, однако течение очень сильное. Спустили лодку, воду отлили, навесили моторчик, не спеша, как бы оттягивая момент отплытия, уж больно дико выглядит река. Господи, благослови, оттолкнулись! Мотор завёлся как часы, жужжит, а лодка стоит на месте как впаянная : Прогрел моторчик, прибавил газу - поползла родимая! Три километра скреблись больше часа, техника против стихии слабовата, однако!
Прошлись по гарям, поели голубики, влезли, наконец на нашу гору, четыреста пятьдесят метров над уровнем моря и оттаксировали всю округу в бинокль с точностью сто процентов. Брусники на горе полно, но это не главное. Главное - покой и тишина. Тишина. В долине Балыгычан ревёт, завалы лопаются с пушечным грохотом, деревья в воду падают, каждый куст ветками по воде хлопает и вся эта симфония половодья давит на уши так, что мы с Лёнькой стали разговаривать на полтона громче, орем как два глухих. А на горе ничего этого нет. На восток - горная страна тянется, всё сгорело, лысые макушки с островками стланика, розовые от закатного солнца. На север - Балыгычан, вся пойма до самых гор водой залита, по зимнику вода ходом бежит с перекатами, в бинокль видно. На западе Громада высится - тысяча триста метров над уровнем, фиолетовая и солнце за нее садится, а небо над ней золотисто-зеленое. И циклон из-за Громады щупальца тянет. А на юге всё в дымке, но небо чистое и в нём огромное белое облако в форме наковальни. Так бы сидел и смотрел вечно! Но комарья столько, что особо не засидишься, да и темнеть уже здорово начало. Вниз до табора домчали минут за пять, лодка стрелой летела - восемь лошадей 'ветерка', да Балыгычан в попу подталкивал. Приплыли, правда уж заполночь, пока поели, то да сё, уже и темно стало совсем. И тут я увидел ЕЁ! Первую звезду! А это значит - осень уже:
:
Сначала звёзды, потом - заморозки, потом жёлтые листья, снег, а там и:
:.
Вода со вчерашнего вечера упала почти на полметра, темп хороший. Небо хмурится, но дождя пока нет, это тоже хорошо. Начал закладывать тренировочную пробную площадь (ТПП) - самый 'денежный' вид работ и ходить много не надо. Поставил угловые столбы и разрубил визиры, это вместо зарядки. Всё-таки для душевного равновесия необходима физическая нагрузка, чем больше - тем лучше. А для 'умственной' работы не хватает сосредоточенности, мысли где-то далеко:
:..
Провозился с блинами до поздней ночи, Лёнька уже храпит во все завёртки. Ездили сегодня за жимолостью на вырубки, заодно посмотрели возобновление и захламлённость. Набрали два ведра пополам с красной смородиной и уделались как бобики. И вообще день сегодня был весь какой-то неправильный, День Военно-Морского флота. И мотор работал кое-как, хотя ТО ему я третьего дня сделал, и жара была несусветная, и комарья со слепнями до черта, и ягода тяжело собиралась, костер плохо горел и блины пригорали: Еще на обратном пути на полном газу на корягу влетели так, что маховиком китель на правой руке распорол, ладно саму руку лишь чуть задело: А потому, что нефиг плавать без колпака на моторе, ТБ 'по Маслову'!
:..
Водичка у нас падает, уже открылась коса, и я устроил банный день и постирушку. А то во время наводнения приходилось из ведра обливаться - очень неудобно и 'не берет'. А тут - нырнул, намылился, снова нырнул, а после на ветерке постоял-обсох, всё как надо на Севере. Сейчас вот мотор переберу и поплывем вниз, в заход к Солнечному, а то работа из-за наводнения стоит, а в начале августа Начальник на проверку приедет и нас вы:, отругает, одним словом:
Нина на связи сказала, что в штабе для меня письмо лежит:
:
Вышел перед сном почистить зубы, а в тарелке с блинами сидит наша таборная мышь. Я конечно закричал, затопал ногами, унес блины в палатку: А потом подумал, оторвал от блина кусок, выложил на бревно у костра и сказал как в той сказке: 'Мышка-мышка, принеси мне весточку:'
:..
Сна ни в одном глазу.
Однако, надо в заход уходить, пойдем вниз:
Солнечный ветреный день, настолько ветреный, и настолько солнечный, дающий стойкое ощущение праздника. Табор прибран, продукты залабазили, собрались еще накануне - вроде всё? 'Уходит 'коломбина' от причала!.. ' Я на вёслах, дядя Лёня на корме со снимками и карточками таксации, без мотора вниз пойдём, чтобы бензин экономить, да и при сплаве мулём больше интересного увидишь:
Рыжие сопки каменистыми осыпями спускаются в Балыгычан. Вода после наводнения еще не совсем очистилась и из-за отражений сопок тоже выглядит рыжей. Течение бодрое, скучать не даёт, опять же наводнение новых завалов намыло, пару раз зазевавшись влетел, хапнули адреналина полной ложкой, когда струя начинает налезать на борт и вдавливает прижатую к завалу лодку в глубину: Кое-как отпихались шестами. На широком спокойном плёсе, любуясь открывшейся панорамой с величественным задником Громады на фоне небесного ультрамарина, я погрузился в мысли о том:
:..
Да к чёрту, греби, давай! Мужик ты или кто?! Налёг на вёсла так, что забурлило за кормой, и Лёнька удивлённо поднял голову от снимка. И метрах в пяти позади вдруг, звонко хрустнув, обрушился в воду толстенный тополь, хлестнув по середине реки кроной. Мы аж подпрыгнули, и лодка закачалась на волнах. А если бы не грёб я?.. .
- Ты это, давай под берегом больше не плавай, а!.. - Лёнька даже сбледнул с лица: Впрочем, я, наверное, тоже.
Сторонясь завалов и нависших дерев, зорко посматривая вокруг в надежде подозрить лося или медведя (хотя зачем - мяса у нас невпроед пока), превозмогая тяжесть в натруженных руках и спине, но, не прося о смене, я к вечеру довел свою 'казанку' и 'пассажира' до: До Самого поселка не пошли, встали километрах в трёх выше, чтоб осмотреться. Если на воде с ветерком всё было прекрасно, то на берегу комары прямо шкуру спускают, никакая 'Дэта' не помогает и жара: Поэтому, быстро растянув на косе палатку и отварив на ужин лосятины, немного полюбовавшись вечерней Громадой (здесь ее отовсюду видно), мы отправились спать. Залезая в спальник, слышу скрип уключин и ощущаю качку, морской волк:
:
Как же прекрасна жизнь!
Пока Лёнька готовил завтрак (при тридцати с лишним градусах и комарах - это еще то удовольствие), я переплыл на другую сторону и поставил столб. Из-за комаров я поставил его рекордно быстро, в такую комариную пору вообще начинаешь двигаться быстрее, как горностай. Взмок и устал, но выброс энергии положительно влияет на настроение! И каша с мясом, и чай с блинами! И снова весел я и бодр!
Уже часа три, потея, лезем в гору - зачем? Наверное, чтоб осознать, насколько ничтожен человек в окружающем его пространстве. Огромная, белая снизу, серая сверху чайка-бургомистр уже несколько раз начинала кружить над нами, недоуменно кося черным глазом поверх ярко-оранжевого клюва. И кружит эта презренная тварь, совсем не прилагая усилий, мы против нее два червя, улитки, ползём еле-еле в комарах и паутине, а она уже парит над лентой Балыгычана и нашей лодкой:
Сверху хорошо видно, что раны нанесенные человеком Природе затягиваются меньше, чем за десятилетие, дороги и вырубки зарастают, умирают посёлки, а горы стоят как стояли, реки текут и лес растёт, как рос и до появления здесь человека:
:
Лето кончилось. С севера нагнало туч, и Громада вся ими закрыта. Холодно, но комары не пропали - мелкие, рыжие, как Чубайс и такие же противные. Как следует заправившись варёным мясом, отправляемся в Солнечный, знакомиться и на таксацию. На главном русле стоят 'крым' и 'казанка', это 'пристань', а сам посёлок километрах в трёх выше по Булуру, видимо во избежание затоплений. По накатанной грунтовке мы входим в этот памятник советскому строю, и нас встречают пять или шесть разномастных лаек. Двухэтажные бараки, стёкла не выбиты, двери на месте, но аборигены живут в балках, а Костя Афанасьичь вообще в бочке. Как Диоген. Так зимой теплее. Знакомимся со всеми за исключением лесника - он сейчас 'ушел' на Колыму, чтобы на попутной барже подняться до Сеймчана и получить зарплату, задолженную ему за полтора года: По зимнику до Колымы километров сто двадцать, лодки у лесника нет:
- Да небось на заимке сидит, лосей караулит, браконьЁр, шишкарь-кукурузник! - Корнеич похоже не слишком высокого мнения об этом представителе нашей отрасли:
Люба полная и отдышливая, огорошивает первым вопросом после знакомства:
- А как там у Пугачёвой с Киркоровым, разошлись или нет?..
Люба, да откуда ж я знаю:
Идём в балок к Корнеичу, разговоры разговариваем, Люба потчует нас щами на тушенке необычайной вкусноты, капуста у них своя! И картошка! Даже арбузы в теплице посажены! Хорошо наводнение до теплиц не поднялось, а так почти к балку на лодке Коронеич подплывал. О наших приключениях в пору большой воды наши новые друзья слушают с неподдельным интересом. Однако, за один раз обо всём не договоришься и не переслушаешь, прощаемся, пообещав навещать, опять же, ниже Солнечного работа предстоит. Наверное перебазируемся. А может нет: В целом поселок производит гнетущее впечатление: дома, котельная, детский сад, сквозь траву, лишайник и голубику еще видны плитки мостовой, ветер свистит и горы синие вдали: Уходим на таксацию, собаки провожают нас. В тайге веселее.
Вернулись на табор, холодно, дождь, комары. Лёнька, поколматившись, решает плыть в поселок - ночевать. Я не противлюсь, психология малых коллективов:
Лежу в палатке, дождь барабанит по брезенту (прошлогоднюю капроновую мы сдали на склад) и читаю Есенина. На день рождения ребята подарили мне томик с дарственной надписью на титульном листе: 'Ловкому индейцу, опытному охотнику, верному другу от краснокожих братьев-соплеменников на добрую память!' И подписались: Правда, племя наше совсем небольшое, всего шесть подписей:
:.
Лёнька вернулся утром и говорит:
- Поплыли домой!
- Мы же в заходе! - я говорю.
- Да фигли тут делать, погода дождливая, никуда не сходишь! - отвечает он.
- Ну, так лежи в палатке, материалы обрабатывай!
- Ага, книжек почитать нету, инструментов и бересты нету, выпить не взяли:
Твою мать! А впрочем, только свернули табор - дождь пошел. И сильный! И поливал весь день с небольшими перерывами. И ветер северный, холодный-холодный. Так вот шесть часов и колматили под дождём без остановки. Я старался выжать из мотора максимум и видать перестарался - за километр до табора мотор сдох. Правда, как положено колымскому ветерану, работал до последнего. Начал сбоить, когда мы перекат сложный с прижимом проходили, а я на него ору: 'работай, гад!' и матерно в три этажа еще!.. И ведь работал, пока из переката не вылезли. Только похоже от таких напрягов у него подшипники на коленвалу поплавились - клин жесткий, за маховик не провернуть: Лёнька побежал вперед на табор костёр разводить и спирт, а я оставшийся километр лодку против течения на вёслах и волоком, под дождём, бегом по колено в воде: Однако, здоровый стал, вот что значит по косе с камнями бегать - резьбу на болтах сворачиваю, лодку против течения бегом тащу: Надо будет из лиственничных кряжей штангу сделать.
:
На таборе всё спокойно, костер пылает, спирт разведен, мясо варится, Лёнька уж и стол накрыл.
- В следующий раз, как в заход пойдем, бери с собой все свои книжки, все игрушки, кукол тряпичных бери, чтоб больше таких подвигов не совершать!- я, возможно, излишне резок и непримирим, но мокрый насквозь и за:банный вусмерть, как я могу быть терпелив и мягок?!
Лёнька похоже обиделся, но спирт, он всё нивелирует в малых коллективах:
:..
Наутро я приступаю к детальной разборке нашего многострадального 'ветерка'. Приступаю с трепетом душевным, ибо, если погорели подшипники - шванцер, как говорит Йуррик, без мотора тут ничего путного уже не сделаешь. А вертушка среди лета не полетит т новый мотор нам начальство не пришлёт: Кошка бросила котят, пусть : как хотят: Единственный вариант - перебазироваться в Солнечный, там МТС брошенная, авось найдутся подшипники:
Не на коленвалу, а в редукторе подшипник сгорел! А редуктор этот в прошлом году у Маслова стоял на двенадцатисильной голове: Стало быть, нагрузка на него была полуторная! Что ж за жизнь! Пойду Лёньку еще на бутылку разведу, надо же как-то нервы успокоить!
Я отдыхаю на пляже: На галечном. В телогрейке, заросший диким волосом, морда обгорелая на солнце. Сегодня до нас дошел антициклон, из-за которого я двое суток не спал - мучился головной болью. Луна светит по-осеннему. Летом луна желтая, как сыр, а к осени белеет и светит как уличный фонарь жестким, неоновым светом. Я сижу у костра, гоняю чифирок и наблюдаю за человеком на лунном диске - он тоже котелок над костром повесил. Сегодня день был посвящен работе и промыслу. Я сплавал вниз на 'омеге', поставил столб, который мы проскочили, поднимаясь под дождём, попутно кинул сети. Лёнька ходил в радиалку и принес котелок голубики и мешок стланиковой шишки. Шишка еще зеленая, засмолённая, орех молочно-восковой спелости. Теперь у нас на таборе два бурундука, три белки и таборная 'коренная' мышь: Ополоумели от запаха и ярятся на мешок. Нам бы горностая теперь на табор, а то когда шишку съедят - за крупу и макароны примутся, это точно: Остаток дня составлял авансовый отчет, а на связи-таки выпросил у Нины новый мотор! Ну как выпросил - начальница пообещала, может даже с двенадцатисильной головой привезут, когда Начальник на проверку приедет и будет по участкам летать:
:.
Встал по холодку в шесть утра, при том, что спать улёгся около двух, побегал по пляжу, потом поплыл проверять сети. На пять сижков попалось килограмм тридцать щук и каталок. Надо что-нибудь придумать с расстановкой сетей, чтобы сигов попадалось больше, а каталок меньше: Потом пластали и солили рыбу, потом завтракали мясом с лапшой (соотношение мяса и лапши - четыре к одному
. После завтрака поплыли доделывать Лёнькину ТПП. Потом Лёнька остался таборить, а я пошел на таксацию. Прошел десять выделов весь в комарах и колючках, срубил семь моделей (а в пойме они толстые и высокие) и уделался как последняя б: Вернулся около пяти вечера, обед подействовал как удар колотушкой по затылку - упал на ложемент и отрубился. Лёнька говорит, что я кричу во сне. Потом обсчитывал карточки таксации до самой темноты, пока не сдохла счетная машинка. Связи не было - одни помехи. Прилетит - не прилетит Начальник.. . Потом свил из бересты рог и битый час учился в него трубить, чтобы лосей по осени подзывать. И волков. Лёня сказал, что вою я с душой и с выражением, удивительно, что не пристукнул меня за мои рулады - концерт я задал еще тот, выл, пока луна за сопкой не скрылась. Вот такой день:
:
Только что пришел с таксации, искупался, попил чаю, посидел на косе - солнышко и ветер. И понял: я не хочу отсюда уезжать. Совсем. Не именно из этого места, а с Севера вообще. Потому, что:
:
Видимо осень уже пришла:
:..
С севера движется громадная чёрная туча, воздух насыщен электричеством, которое поддерживает организм в состоянии крайней нервозности, мышцы подергиваются, хочется куда-то бежать, что-то делать:
:
Хорошо, что табор в лесу, а то сорвало бы палатку нахрен! Неужто вторая волна наводнения будет!?
:.
Всё ребята!
На нас положили, в просторечии, забили болт! Или провернули на: Называй как хошь - суть не меняется. Мы никому не нужны. Начальник к нам в голубом вертолёте не прилетит, мотор не привезет. И хлеба тоже. Денег нет, а это знак тревожный. Могут осенью и зарплату поприжать, и отпускные с полевыми, такое уж бывало. На моторе они к нам не поднимутся, бензину пожалеют, и Нина к Маслову на Коркодон рвётся и Начальника туда же изо всех сил тянет: Стало быть писем, продуктов и нового мотора от них ждать не приходится. Впрочем, к нам на Балыгычан собирался лесничий Мурашкин, лесника своего в Солнечном проведать. Нина ему вручила запасную ногу для 'ветерка' и что-то из нашей продуктовой заявки, на связи я толком не разобрал, то ли лук, то ли макароны: Но выехал ли он или когда выедет - неизвестно. Здешние мужики на словах круты, а так могут менжеаться до осени: Ждать да догонять - хуже не бывает. Поэтому начинаем готовиться к худшему сценарию. Поставил на косе положок и начал усиленно готовить хачирку из всего, что попадается в сети, помимо сигов. На авансовый же отчет и возможную проверку - забил болт. Подобное отношение начальства убивает всякое желание работать. Погода стоит дрянная, парит весь день, где-то поблизости хороший пожар, дыму нагнало, аж дышать трудно. Комарье нарождается новое, злое и голодное. Полнолуние. Спать совершенно невозможно. Пожалуй, надо на Громаду залезть, для разнообразия, но Лёня ленится.
:
Открутили в очередной раз 'белоус'. Я солдат-мотор крутил, Лёнька слушал, и лицо его на глазах мрачнело и вытягивалось.
- Мать-перемать колымская! Имеют нас, как хотят, как последних проституток! Закинули в тайгу, никакого технического обеспечения! Участок огромный, крутись, как хочешь! - Лёня еще много разных слов наговорил, но цензура не пропустила:
- Что там, что, не томи, нам очень интересно, Лёничка?! - отсылка к Ерофееву не вызвала улыбки и чело напарника не просветлело.
- А то, что Мурашкин вообще в Магадан свалил, чтоб Нина до него не до:! - Лёнька вылез из палатки и забренчал чайником, - Иди, чай пить будем!
Варенья у нас - кастрюля полная, блинов я целый таз напёк, прорвёмся! А как распогодится - свернем табор и поплывём в Солнечный, к людям, авось и мотор там починим.
:..
Главное - не унывать, от уныния болезни! Хлопот конечно с этим переносом табора будет много, но обстоятельства вынуждают. Но и денег поднимем.
:
Есть темы на которые можно говорить с людьми, а есть такие, на которые нельзя: Вот с Лёнькой можно говорить о ремёслах и лесе, о рыбалке и работе, о бабах: С Йурриком - о ружьях и охоте, о бабах: С Масловым вообще говорить нельзя - его можно только слушать: Нина, Правкин - они хоть о бабах и не говорят, но разговориться по душам мне с ними как-то не случалось. А вот Володя Карасев - единственный с кем можно говорить о любви и о жизни, вот только трезвым я его практически не видел. Он наверное и пьет потому, что задумывается о любви и о жизни:
:
Осень. Холодно и дождь. Витаминовна на связи сказала, что в поселке было плюс пять, у нас вряд ли теплее: Комарья нет, поэтому, пользуясь случаем, весь день собираем на мари ягоду. Всё мокрое, пальцы на ветру стынут, но как же красива Громада, закутанная облаками и общий фон со скудными красками: зеленой, серой, сиреневой, голубой - притягивает взор и заставляет любоваться. И небо низкое с рваными тучами, которые чуть подсвечены розовым: Вот за такие дни, за такое небо я особенно люблю Север! Почему же я не художник?
Однако, лето в этом году не скучное!
Лёнька кричит во сне. По полотнищу палатки какой-то лёгкий шорох, как будто падают лиственничные хвоинки. Поплотнее закутываюсь в мешок и снова засыпаю:
Серый, приглушенный свет, холодно, так что из спальника вылезать не хочется. На улице - неспешное кружение первых в этом году снежинок, полное безветрие. Тринадцатое августа: Зарядку делать в такую погоду - одно удовольствие, тело не потеет, комаров нет. Купаться, правда, в такую погоду уже не так приятно, но надо. Надо и сети проверять и это действо в такую погоду положительных эмоций не вызывает совсем. Однако в сетях - одни сиги. Осень.
К обеду снег сменился дождём, а это уже совсем не весело. Сидели в палатке, я обрабатывал карточки таксации, а Лёня шил кроссовки (второе любимое занятие таксатора). А часов в осемь вечера началось. Ветер вдруг рванул, засвистел, завыл неистово, звонко хрустнув, упал тополь на другом берегу и налетел шквал снега. Снежинок уже не было, с неба валились какие-то белые холодные лепёшки. Сопка напротив табора исчезла за сплошной пеленой. Наши листвянки-удочки разом наклонились так, что казалось, не выдержат, сломаются. Однако выстояли. Круговерть эта продолжалась около часа, а сейчас разъяснило и звёзды сияют совсем по-зимнему. Снег на сопке лежит и не тает, а сиверко задувает такой, что на пляже и пяти минут не выстоять. Лёнька весь день рассекает в меховой шапке и ватных штанах.
:.
Осенний хлад. После обеда ходил за голубикой. Верхушка Громады в снегу, как Килиманджаро и за нее зацепилось белое снеговое облако. Грустно отчего-то. Даже Лёнька заметил. Что-то ты грустный, говорит, уж не заболел ли? Пришлось свалить здоровенную сухостойную листвянку и всю ее распилить-поколоть на чурбачки для печки. Труд совершенно напрасный, столько дров нам не нужно - завтра отплываем на Солнечный со всем табором. Но настроение улучшилось.
Как вкорячить в 'казанку' полтонны барахла и бочку с бензином? И чтоб при этом можно было грести? Нет, Лёньке в его сцепку из двух 'омег' тоже кой-чего влезло, но основной груз у меня. И, признаюсь, гений изобретательности меня не покинул - затолкал всё так, что, плывёт и не переворачивается: Правда, к висящему на корме мотору не подобраться: Но и зачем он нужен - перекаты совсем обмелели, где опасные завалы, вроде помню, пойдём мулём потихоньку. Лёнька отстал уже на втором перекате и я весь день предоставлен самому себе, говорю сам с собой, сам себе отвечаю:
:
Шесть часов гребли, красота Балыгычана отвлекает, солнце и ветер попутный, рукоятки вёсел отполированы до зеркального блеска, ноют спина и плечи, пора напиться чаю, да Лёньку подождать. Пристаю на косе у завала, где поуютнее, палю костерок, чайник носиком посвистывает, сижу - на природу любуюсь, а ладненькая, вёрткая коричнево-черная норка пытается стащить соленого сижка, прямо у меня из-под носа, не стесняясь. Так бы всю жизнь сидел и никто мне не нужен:
:.
Доплыли до 'пристани' без приключений, на удивление, видимо лимит неудач и неурядиц временно исчерпан: В посёлок пришли налегке, взяв только личные рюкзаки и пуховые спальники - остальной бутор оставили в лодках, укрыв понадёжнее. Аборигены нам обрадовались - шутка ли, впятером в лесу куковать! А теперь в посёлке семеро!
- Петро Корнеич, принимай в свою команду!
Лёнька разводит пузырь, оформлять прописку, Люба что-то вкусное на стол собирает, наши сиги и варенье, солонина тоже тут. За праздничным столом, однако, не все жители - лесник по-прежнему где-то пропадает (в лесу, где ж ещё?), а пятый член общины по фамилии Задарько после взаимных представлений скрылся в своей избушке и больше мы его не видели: Психология малых коллективов. За бутылкой да разговорами просидели мы до часу ночи, Корнеича с Афанасьичем не переслушаешь! Жить нас комендант определил в балок на 'главной улице' - металлический утеплённый кунг шесть на три с тамбуром, печкой, нары и стол, окошко стеклянное: Если застрянем тут - зимовать можно! На радостях да с устатку натопили печку так, что угорели от жары - спали с открытой дверью. Это вам не в палатке под снегом!
Наутро, со слегка больной головой, Афанасьич заводит бульдозер: БУЛЬДОЗЕР!!! Маленький, шустрый, сухой и колючий как сушеный окунёк, Костя Афанасьич ловко управляется с оранжевым монстром и мы все весело едем на пристань, собаки весело шныряют поперёк дороги, я сижу 'на броне' с браунингом, так на всякий случай. Придорожные кусты шиповника все в инее и жизнь прекрасна. Имущество наше никто не тронул, сгружаем всё на 'пену' (сани-волокуша) и бой-бульдозерист гонит назад в посёлок. Переезд состоялся! За переезд Лёнька разводит еще бутылку. Стол не накрываем, на берегу Булура, там где выбрали место для кухни, на ящике из-под макарон режем рыбу, Афанасьич приносит булку хлеба, ХЛЕБА! - здесь они сами себе пекари, была бы мука, а Корнеич нарвал в теплице огурцов, ОГУРЦОВ! Задушевно общаясь сидим, наслаждаемся погодой, комара ночными заморозками поприжало, Булур журчит: Я неспешно ковыряю погребок под бачки с мясом, завтра стол с лавочками сделаем и будем жить:
Вдруг, как всегда на Севере, тишину разрубает лопастями вертолёт! Что за?.. Антенну мы не натягивали, последний сеанс связи пять дней назад, кто это может быть охотнадзор или с прииска? Летит со стороны Глухариного, с севера.
- То Мурашкин вас ищет! - глубокомысленно изрекает дед Костя.
Ага, забегал-засуетился я, бачки подальше в кусты прятать, а Лёнька с дедами пошел к вертушке - она чуть повисев, садится на площадку перед детсадом: Чудеса: Запыхавшись от беготни тоже иду к вертолету и, о, жизнь таёжная, сколь богата ты на сюрпризы! Рядом с Лёней и дедами возле оранжевого винтокрыла стоят Нина и Начальник, беседуют и жмут всем руки!
Начальник жмёт мне руку и не отпускает, а второй, тем временем лезет в нагрудный карман и достаёт оттуда: Не письмо, нет, значок 'За сбережение и преумножение лесных богатств' и наградное удостоверение красного цвета:
- Вот, поздравляю!
- Награда нашла героя! - шутит-поддакивает Нина
Все в полном недоумении. Из разговора становится понятно, что и как. На моторах начальство дошло до Коркодона, к Маслову, но то ли от свежего воздуха, то ли от пищи таежной, Начальнику стало плохо (аппендицит, или панкреатит, или еще чего - нутро болит и тошно) и ничтоже сумняшеся из Сеймчана вызвали санрейс: А поскольку, посещение нашего табора и проверка в планы не входила, то ничего для нас - ни мотор, ни продукты, письма, ничего этого они с собой не взяли: Только значок у Начальника в кармане: А в Солнечный залетели так, на всякий случай по пути. На пять минут. Отдали мы Витаминовне авансовый отчет, письма нежные, да баночку варенья (бачок солонины она брать отказалась), да и помахали вослед улетающей оранжево-голубой шайтан-машине: И что тут теперь делать? Витаминовна, видимо понимая всю нелепость ситуации, на прощание шепнула: 'вы тут уж как-нибудь заканчивайте:' А как-нибудь да без мотора - это дешифрирование: Лёнька с расстройства еще одну бутылку развёл. Докончив погребок, напились и наелись и после у нас в балке (чтоб 'без баб', как сказал Корнеич) до часу ночи резались с дедами в домино. Они нас с Лёнькой шесть раз 'козлами' оставили! Стоя под опрокинутой чашей звёздного неба я с особой ясностью ощущаю всю бессмысленность нашего существования, но чёрт возьми, как же хорошо! Здесь и сейчас, я на своем месте, вот обустроимся и пойду вниз по Балыгычану на резинке, не работу делать (нет, работу, конечно сделаю) а ЖИТЬ и ОХОТИТЬСЯ! И на Громаду залезу, даже если Лёнька со мной не пойдёт!
Снег идёт, идёт второй день и не тает, а всего-то двадцатое августа.
По ночам мороз.
Надо в заход плыть, а погоды нету:
:.
О чудо, беру назад все свои слова о необязательности колымских мужиков! Приплыл-таки вчера лесничий Мурашкин со своим зятем Вовкой-бурятом (я сперва подумал, что он якут). Это километров двести с гаком вниз по Колыме и скорее самосплавом, чтоб бензин сэкономить, а после вверх по Балыгычану килОметров сто двадцать: Да под снегом: Привезли они нам 'ногу' для мотора, макароны, лук, карамельных конфет и писем целую пачку! Живём теперь! Мурашкин поначалу строил из себя начальника строгого, отягощенного обязанностями, но после подобрел и мы провели вместе пару увлекательных дней, посвященных восстановлению нашего мотора, поиску лосей (зря чтоль Анатоль с Вовкой в такую даль пёрлись?), посиделкам и уже традиционному для нас забиванию козла. Однако, всё имеет свой конец и свое начало, пора 'проверяющему представителю' отчаливать восвояси. Ранним утром на 'пристани' мы собираемся в дорогу. Я накачиваю 'омегу', а Мурашкин с Вовкой загружают 'крым' дарами леса - лося мы не нашли, но какие-то подозрительно тяжелые бачки предоставил лесник: пристроив в лодке свой карабин, Анатоль напоследок огорошивает меня заданием:
- Слышь, Антошка, говорят в верховьях Древнего (это ручей такой, с Громады сбегает) лес растёт такой, что шапка с головы валится, белку не разглядишь! Сходил бы ты, посмотрел, что за лес, а я зимой технику пригоню, спилю его:
Я понимаю, что это в чистом виде под:ка, пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что: Типа, вы московские, покажите на что способны: А по снимку в этом месте - облако:
Гости отчаливают, гребут гребями - экономят бензин. Перед тем, как скрыться за поворотом, Анатоль машет мне рукой. Семь футов:
Докачав 'омегу', пристраиваю рюкзак, в рюкзаке у меня кроме пухового спальника - лист полиэтилена, коврик-пенка, марлевый положок, котелок и кружка, полфунта чаю, соль, сахар, крупы кило, банка сгущенки на всякий случай, мешочек сухарей, топор и килограмм варёной лосятины: И браунинг с запасом патронов. Иду налегке - обратно пешком подниматься придётся, по косам или по зимнику, там видно будет. Ну, помогай Бог! Лодка весело бежит, солнышко светит, и берега золотиться начали. Я почти не гребу, только правлю, торопиться мне некуда, опять же Мурашкин с Вовкой где-то впереди, а догонять их нет никакой охоты.
:..
Где-то на полпути, километрах в пятнадцати от Солнечного, вдруг опять затянуло окоем, тучки стали побрызгивать дождиком и я затаборился, пока не влило как следует или снег не пошел. На высокой галечной косе у завала натянул положок, поверх него плёнку и лежу в спальнике - балдею под шорох капель. Даже без чаю - в дождь не едят! На другом берегу, на илистой отмели устраивается на ночлег семья гуменников. До них метров пятьдесят, у меня есть патроны 'нулёвка-магнум' и ствол должен добить, но: Не хочется проливать кровь, лосятина у меня есть и забавные они такие, под моросящим дождём:
:
Около ноля, ветер задувает и я, закутавшись плотнее, отхожу ко сну. Спокойной ночи всем!
Наутро, по счастью, без дождя, продолжаю сплывать. Балыгычан для сплава на резинке не сложен совсем - только не зевай. Отгрестись от любого завала можно, а где сплавом пройти нельзя - можно обнестись посуху. Встретились пара таких мест, где струя под прямым углом бьет в завал и проход узкий, и клоктуны-буруны - такое место что вверх, что вниз только на моторе проходить можно и то моторист отчаянный должен быть. Поэтому - сваливаешься заранее в протоку (если она есть) и по перекатикам, по перекатикам: Бывает, перекатики мелеют настолько, что даже резинка не проходит. Вот тогда, лодку на плечо и до глубокой воды ножками. А после, второй ходкой, рюкзак. Во время одного из переходов по галечной косе ощущаю чей-то пристальный взгляд, прямо шерсть на спине дыбом! На всякий случай, досылаю пулевой патрон и, после лязга затвора, из кустов выбегает здоровенный лосище, роги-лопаты! Это он стоял, смотрел, пока я лодку отнёс, да за рюкзаком вернулся!
- Эй, чу! - вскидываю руки, отгоняя, здесь мясо нам не нужно.
Развернувшись на задних ногах, лось скачет прочь, оглядываясь. Чего ему надо-то?
Плыву, наслаждаясь видами и стараясь не думать о том, как придётся подниматься, особенно, если вода из-за дождя подпрыгнет. Сверившись в очередной раз со снимком, поднимаю голову - опять знакомый! Лосяра, которого я шуганул пару километров назад, медленно спускается с крутяка в воду. Солнце красиво расцвечивает обрыв, заросший шиповником и смородиной, красиво расцвечивает мокрую лосиную шкуру, оранжевые лопаты рогов со светлыми, будто отполированными кончиками отростков. Ох и хорош! Течение небыстро несет меня прямо к стоящему по грудь в воде сохатому. Эй! Эй, эй, ты чего! Выдергиваю из чехла браунинг, а лось, взбрыкнув и подняв фонтаны брызг, делает короткий скачок в мою сторону! Расстояние уже метров десять, пулевого патрона жалко, а дробь пока перезаряжу, это ведь не двухстволка!
- Уходи, к своей лосиной матери!
В три прыжка выскочил на обрыв, и исчез, только лодка моя на волнах закачалась. Тишина, хариус всплеснул в поднятой со дна мути. Дааа, гон у них, это понятно, но не до такой же степени!
На тихих плесах над песчано-галечным дном стоят косяки рыб. Стоят 'слоями' - отдельно толстые, толщиной с руку, каталки, отдельно хариусы и я жалею, что не взял с собой спиннинг.
Спустился до устья Обнаженного - здесь граница нашего участка. Ощущения одиночества нет, мне никто не нужен. В расцветающей красками осени я - частица мира, даже рябчики меня не боятся. Поставил квартальный столб, сходил на таксацию.
Костёр из плавника стреляет в небо искрами, над головой время от времени проносятся невидимые утки, я пью чай с голубикой и наблюдаю движение спутников на черном-черном небе. Иногда черноту перечеркивает метеор, но мыслей в моей голове нет, и я не успеваю загадать желание.
Наутро, заложив в пойме эталон 'для Мурашкина' (пусть удивится), я начинаю подъем. Лодку по косам тащу бечевой, перекаты все не проходные - приходится переплывать. Мошка на солнышке неистовствует, и я стараюсь идти быстрее. Однако, скорость подъема не высокая, этак я за день до Бриза не дойду! Хочется есть, лосятину доел утром, поэтому браунинг наготове заряжен дробью и я наготове, но случай представляется лишь под вечер, когда в удивительно красивом месте на крутой излучине я удивительно красивым дуплетом сбиваю двух удивительно красивых свиязей, а потом гонюсь за ними, уносимыми течением, на лодке, теряя отвоеванные у реки и пространства метры:
Встаю на галечной косе, напротив тополиного острова, от пестроты осенних красок рябит в глазах и кружится голова (а может от усталости?). До темноты, пока варится утиный суп, успеваю набрать в острове пару кружек охты (повезло, до сего дня я ее здесь не видел) пополам с красной смородиной. Надо еще завтра в дорогу поднабрать.
По холодку, пока мошка не проснулась, добежал до устья Нижней, зайдя на лодке повыше, до первого переката, и выбрав место поприметнее, устраиваю лабаз. Ну как лабаз? Одна фикция, шнура у меня нет - просто сдул и скатал лодку, да привязал повыше, отдельно от остального барахла. Да гильзы стреляные разбросал и 'дэтой' вокруг побрызгал: С собой беру ружьё, топор, кусок полиэтилена, чифирьбанку с чайным припасом: Сгущенку и пару сухарей, больше нету: У меня очень странное настроение - я смотрю на мир как бы глазами другого человека, отстранённо и всё, что я делаю, направлено на то, чтобы усложнить себе жизнь. Или я хочу настолько устать, чтобы отвратить себя от этой работы. Или просто скормить себя медведям. Одно я знаю точно - я не хочу отсюда уезжать. Совсем. Вот загадаю: если раскурочит медведь мою заначку и придётся выходить по зимнику и стрелять в воздух, пока в посёлке не услышат - останусь здесь! Корнеич оформит:
Продравшись через пойменные дебри, выхожу на террасу, здесь идти полегче, компас не нужен - горы впереди, на них и ориентируюсь. Вывалившись на зимник, некоторое время стою, поглядывая влево и вправо, видно далеко, вдруг, кто интересный пройдёт. Потом по зимнику на север, чуть больше километра, чтоб не ломиться через ивняки с ерниками. Зимник идет границей редколесья и мари, весь заболочен, как по нему летом пройти сто двадцать километров до Колымы? Враки северные. Хотя: А потом - на запад и вверх. Небо серенькое, прохладно, облачко вялых комаров и мошки болтается где-то сзади и мне хорошо и легко и мыслей никаких. Дошел до кедрового стланика, а на нём и кедровки и медведи! Шишка уже вызрела и я ем кедровые орешки вместе с кедровками и медведями. Двигаюсь я в сторону от необходимого мне направления в надежде залезть повыше и в бинокль посмотреть, что за лес там собирается рубить Мурашкин. Правда, от устья до верховьев Древнего километров двенадцать, но увидеть 'секвойи' в десятикратную оптику смогу. Но не тут-то было! Дойдя до открытых прогалов горной тундры, понимаю, что верховье закрыто от меня отрогом Громады и деревьев я не увижу: Мог бы догадаться, ведь всё идёт к тому: Начинаю спуск, предварительно набив карманы и карманы рюкзака шишками. Еды-то у меня мало, а с орехом веселее: Поскольку, иду налегке, погода способствует и задача быстрее покорить не стоит - иду не спеша, опять же, чтобы не вспотеть. Из одежды на мне свитер поверх тельняшки и летнее х/б, в самый раз для неспешной прогулки по холодку, главное не потеть. На слиянии Древнего с Нижней очень живописная галечная коса, окруженная вековыми лиственницами, большой завал, песочек - всё так и манит остановиться и затабориться, опять же рябчики в пойме свистят, я их слышу даже через шум ручья. Повесив рюкзак на выворотень, я тихонько крадусь по террасе, здесь шиповник и рябина и я ем красные ягоды вместе с рябчиками: Вернувшись к рюкзаку с тройкой рябушков (а больше и не нужно), я первым делом развожу костер, пусть побольше углей нагорит для нодьи. Нодью я здесь никогда не видел и даже не слышал, чтобы местные ей пользовались. Зато я видел ее на картинках в книжках: Приладил над костром котелочек с рябчиками, изладил балаган. Без всякой жалости нарубил лиственничного лапника с уже подвявшей хвоей. С неба изредка подсыпает снежок. Бревна нодьи, три штуки, креплю кольями, благо грунт позволяет, напихав в щели головней, пристраиваюсь на лапниковый лежак и заливаясь слезами (ветер крутит и дым в глаза) съедаю двух рябчиков с бульоном. Один остается на завтрак. Нодья разгорелась, убираю клинья и, помыв котелок и вновь пристроив его у огня, наконец-то снимаю сапоги. Портянки парят на рожнах, зорко слежу, чтоб не прогорели, как высохнут - обмотаю ими колени. Под головой рюкзак, лиственничная лапка пружинит, браунинг с полным магазином пуль пристроен рядом - от удовольствия хочется вытянуться на километр! Чаю бы еще:
Ночь - хоть глаз коли, разбойничья, волчья. Шумит ручей, шумят лиственницы, роняя пока редкие желтые хвоинки, небо чёрное, звёзды - редкие. Нодья моя горит замечательно, бок, который к огню, аж шкворчит от жара, бок другой - подмерзает, ветер холодный пробирается через щёлки в навесе. Поэтому, приходится вертеться непрерывно, чтобы не превратиться в термопару. Или в однобоко поджаренный антрекот. Неожиданно, за ручьем вспыхивает медвежья драка или мама учит пестуна. Лязгнув затвором, напряженно всматриваюсь-вслушиваюсь в кусты и ночной шум. Треск шагов и рычание удаляются в сторону Древнего, туда, куда мне завтра идти. Однако.
Наблюдаю или полет НЛО или пуск баллистической ракеты с Чукотки. Нечто, гораздо быстрее самолёта (а самолеты здесь и не летают), на чудовищной высоте, сопровождаемое огненными протуберанцами перечерчивает черное небо с северо-востока на юго-запад: Мне не одиноко и не страшно, мне необычно: Я неотъемлемая частица этого мира. Поправив костер, продолжаю медленное поджаривание разных частей тела и пытаюсь заснуть, но сон нейдёт, я лишь погружаюсь в какую-то полудрёму и вижу сны, но мозг при этом контролирует всю вселенную вокруг меня. Наверное, так спят собаки:
Преодолев небольшую марь и склон с рединой и кедровым стлаником, я наконец-то выбираюсь на горную тундру. С неба сыплется мелкий снежок, истошно орёт кедровка. Тишина и умиротворение в царстве кедрового стланика. Березки совсем пожелтели, ерник стал красным, а молодые топольки окрасились таким нежно-салатовым цветом, что просто глаз отдыхает. Я ем на ходу кедровые орехи вместе с кедровками, иногда по склону попадается перезревшая голубика, и я ем ее вместе с медведями. То, что медведи здесь, подтверждают раскопанные норы пищух и кучи переваренной стланиковой скорлупы пополам с голубикой. На фоне низкого, какого-то бесцветного неба, ослепительно сверкает заснеженная верхушка Громады. Это мои дни, мои золотые денёчки! Ноша моя легка, ноги идут сами собой, и нет никаких сомнений! И даже не верится, что где-то есть люди и сам я пришёл из мира людей. Жаль, что у меня нет такой шубы, как у медведя, а то ночевать у костра не слишком комфортно - вертишься всю ночь:
Дойдя до границы гольцов, я долго стою и смотрю на раскинувшееся под ногами осеннее разноцветье Восточно-Сибирского Редколесья. Выдел, посмотреть который я пришёл, внизу передо мной и чётко видно, что во всём насаждении всего десяток 'секвой', высотою больше тридцати метров: Деревья и впрямь исключительные, но хватит их, разве что на один сруб: Хорош бы я был, если бы Мурашкин пригнал сюда свои трактора. Спускаться смысла нет. Фотоаппарат, чтобы сфотографировать удивительный для Севера биотоп я не взял, а лишний крюк, я себе позволить не могу. Как и восхождение на Громаду: Без еды и спальника, без дров, на гольцах я скорее всего сдохну, на самый крайний случай - заработаю пневмонию. Это я хорошо осознаю своим от всего отрешенным мозгом. Поэтому, разворачиваю стопы в обратном направлении, предварительно заполнив, с помощью бинокля, карточки таксации. Время два часа, в восемь стемнеет, идти мне, правда, под гору, но: Там в самом конце марь, а силы будут на исходе. Ладно, не успею до своей заначки дойти, так хоть с дровами ночевать буду!
Гонки с самим собой и с солнечным светом - обычное занятие на Севере. Сам себя подгоняешь, а кому ещё!? Каждые два часа хода по-быстрому развожу костёр и чифирю, благо заварки в достатке у меня. Холодно. Внизу, в пойме Нижней, натыкаюсь на тракторную, бочки через каждые пятьсот метров, зимой, что ли пробивались? Из ерникового куста с треском и грохотом взрывается куропачий выводок, и я одним выстрелом выбиваю пару, а дальше у меня в магазине пули! Ага, живём! Но времени на приготовление пищи нет, как-то разом стемнело, а может просто облака к земле прижались. Взглянув на часы, превозмогаю себя в очередной раз и радостно топаю по хлюпающим кочкам. Я в заходе и на ужин у меня приглашены куропатки! Ага, вот и зимник! Еще немного и я перебредаю Нижнюю, на пределе, чуть не залив болотники, видимо, 'чёрная вода' пошла. Дальше всё совсем просто и неинтересно. Заначку мою медведь не раскурочил - не нашел? Что я там насчёт дальнейшей жизни загадывал? Быстро накачиваю лодку и выплываю на простор реки из сумрака пойменных зарослей:
Ярко пылает костер на косе, куропачий суп съеден, чай как голенище сапога чёрен и горек. Сахару нет. Нет палатки, сухарей. Я неожиданно ощущаю навалившееся на меня одиночество. И холод. В сгущающихся сумерках, внимательно исследовав снимок, сплываю на пару километров вниз (а помнишь, как поднимался!) и пристаю к правому берегу в том месте, где почти вплотную к Балыгычану подходит зимник. Теперь торопиться некуда - зимник сухой, хорошо накатанный, даже в темноте не собьёшься. Вот только Бриз надо будет как-то форсировать, будем надеяться, что брод не глубокий. Скатываю в рюкзак лодку, укладываю сверху остальной шмурдяк, вес килограммов двадцать - хорошо, быстрей пойду! Проверив пули в магазине браунинга и в газырях на жилетке, попрыгав, чтоб проверить, что ничто не трёт и не бренчит, взглянув на часы (половина девятого), я делаю первый шаг: А сделав первый шаг, самое трудное - суметь остановиться! Восемь километров до посёлка я прошел за один час сорок минут. Без рюкзака, конечно, шёл бы дольше. Спит посёлок, спят собаки, только бестолковый кобель лесника взбрехнул и затих. Подхожу к нашему балку - опа, дверь заперта! Ну, дядя Лёня, извини, придётся разбудить!
- Сова, открывай, медведь пришёл!
Покопавшись и пошуршав, сколь положено, напарник открывает дверь в жарко натопленный домик.
- Вызрел, таксатор? А я думал, ты раньше прибежишь!
- Оголодал я, дядя Лёня, на диких-то харчах, чем угощать будешь?
Покопавшись и побренчав посудой на пищеблоке, отчего все собаки наконец-то проснулись и устроили перелай, я притаскиваю в балок кастрюлю с вареной лосятиной и гречкой. На столе светит керосиновая лампа, стоят кружки и Лёня скептически разглядывает на просвет бутылку с коричневатой жидкостью.
- На калгане и кедровых орешках!
- Ну, с возвращением!
У Корнеича сушилка - куб с ребром три метра, обтянутый металлической сеткой, не марлей (где он такую раздобыл?). Он в нее залезает через дверцу. И почти все вешала уже заняты - а что еще делать, у него в Сучках внуки-спиногрызы, да собак зимой кормить надо. Вот и бегает он каждое утро с удочкой на Булур, да по Балыгычану. И приносит почти всегда целый рюкзак хариусов: Осень же уже наступила! Вот и я объявил выходной, взял Лёнькину удочку, рюкзак под хариусов, ружье: Еду и чайный припас брать не стал, только соли щепотку на всякий случай - хариуса присолить, если припрёт совсем, воды же из реки попить можно. Собаки Корнеича, как обычно, за мной увязались - привыкли, Корнеич пока с ними не ходит, соболя бить еще рано, а мои пробежки за глухарями им самый кайф. Быстро, шумно, молодежно! Опять же мясо вареное я с собой на день беру и с собаками делюсь поровну: Вверх по Булуру решил заходить по зимнику, до впадения Рябчика, там избушка лесника должна быть, заодно посмотрю: А потом спущусь вниз с рыбалкой. Солнечный ветреный день, золото с лиственниц летит густо, как снег, засыпая колеи зимника. Простор и синева неба, простор мари, что тянется аж на десять километров и уже вся расцветилась оттенками красного, а за марью горы начинаются, отроги пурпурно-золотистые от арктоуса с голубикой и лиственницы, а сами горы сине-фиолетовые с кипенно-белыми макушками, остатками последнего снегопада. Зимник петляет, поднимается на мерзлотные бугры и спускается в лощинки-мочажинки. Собаки шныряют где-то по ерникам, вроде взлаяли где-то, но нет, не слышно, да и отвлекаться на глухарей-куропаток не хочется, я ж за рыбой пошел: Вдруг, на одном из увалов, из кустов вываливается лосиха, метров двадцать всего, ветер от нее. Замираю, тащить ружье из чехла вроде как и можно, в поселке еще шестеро и солонины последний бачок подъедаем, но лосиха: Красивая. Развернулась и с топотом умчалась по колеям. Остроносые следы копыт заносит желтыми хвоинками. Примчались собаки, Белка - умная, покрутилась на следу и легла в лужу, остыть. А Огонёк с лаем умчался по лосиному следу: Дурачок. Разве ж лося в ерниках догонишь: Шагать до Рябчика еще километра три, мне становится безудержно лениво и рыбачить-то когда? А здесь зимник почти вплотную к Булуру подходит и он блестит за кустами так маняще: Я проламываюсь сквозь ивняки и первым делом осматриваю пойму вверх и вниз - вдруг кто интересный рыбачит или пьёт? А после, захожу в низ переката и разматываю удочку. Почти сплошной ковер опавших листьев и хвоинок обтекает мои сапоги и ниже, разбивается всплесками жирующих хариусов. Мушка у меня привязана самовязанная, 'по книжке', из петушиных перьев и ниток, как живая, с крылышками. Я запускаю ее в поток, поддергиваю и играю по-всякому, однако, хариус то ли не видит, то ли не нравится она ему, моя серая подёнка: Хотя сам кормится и всплески по всему потоку. Скрепя сердце, привязываю вместо мушки-красавицы лёгкую оройчанку и пару прошлогодних уродов, из собственного курчавого волоса на отводных поводках. Не успели приманки пробить плывущие листья, как всплеснуло, рвануло леску и первый хариус упруго заходил на леске. Удочка Лёнькина стеклопластиковая, ГДРовская, с безынерционной катушкой, рыбачить с такой - сплошное удовольствие! И я рыбачу, забыв о времени и обо всём, отвлекаясь лишь на укусы мошки, да медведей (их пока нет, но вдруг появятся). Спускаться вниз с рыбалкой не самый правильный вариант - муть от сапог и спугнутая-сорвавшаяся рыба уходят тоже вниз, но мне всё равно, среди этой осенней красоты, которую мой мозг даже зафиксировать не в состоянии, я весь сосредоточен на вываживаемом хариусе и хочется, чтобы эти мгновения длились вечно. Собаки давно убежали обратно в поселок, а зря, рыбы у меня уже полрюкзака! Ниже и ближе к поселку хариусы уже более сторожки, видать поднаколоты Корнеичевыми крючками, ну и ладно, тем интереснее! Однако, когда ловиться начала уже откровенная мелочь, я свернул рыбалку. Рюкзак уже округл и тяжел, солнце скатилось к сопкам, в тени лиственниц холодно и мошка меня уже не достаёт. Я голоден как волк и хочу чаю, поэтому, выбравшись на зимник, весело топаю к дому по прибитому дождями песку колей, засыпанному лиственничными хвоинками. Хорошо день провел, в одиночестве и на рыбалке, а то жизнь поселковая (много людей, много разговоров, много еды, работа камеральная) как-то плохо влияет на самочувствие, раздражительным становлюсь:
Цветы - весной,
Кукушка - летом,
А осенью - луна.
Холодный, чистый снег - зимой.
Играли с дедами в домино и выиграли! Они 'козлы' три раза, а мы только два! Корнеич даже обиделся, как так?! Они - профессионалы, мы - залётные любители и вот на тебе!
Раннее утро, золото хвои и серебро инея, каплями крови брусника по обочинам и собаки с мокрой шерстью в пурпурных ерниках скачут, ищут, ловят кожаными носами запахи. Мы уже километрах в шести от посёлка, уже поднимали куропаток, но куропатки так, баловство, мы ищем глухарей. Магазин браунинга забит 'тройкой' и 'нулёвкой' на дострел и собаки, видимо, это чувствуют - по куропаткам короткая угонка и всё:
Грохотом обвала поднимаются, одна за другой и все сразу, копалухи, и еще не перелинявшие петушки, бью первым в кучу, и одна вываливается, подлетевший на махах Огонёк, схватив её, треплет, рассыпая пёстрые перья, остальные четыре заряда вылетают в белый свет как в копейку. Белка скачет по ерникам вслед за улетевшим выводком, и, через мгновения, я слышу ее звонкий лай. Посадила: Дав пинка Огоньку, я отбираю птицу и, запихивая ее на ходу в рюкзак, перезаряжая магазин, бегу-крадусь к купе высоких лиственниц на редине возле которых крутится Белка и Огонёк туда скачет. Под белой собакой, что птица, что соболь, сидят крепко, подкравшись на дистанцию и выцелив среди уже редкой хвои глухариный силуэт, бью сидячего, и вдогонку по слетевшему - далеко всё-таки. Собаки срываются и метров через сто ловят подранка. Тут уж поспешай, задерутся, а после Белка в азарте и сожрать добычу может! Разогнал пинками, а после похвалил и угостил, отхватив ножом от своего обеда по кусочку вареной лосятины. Ну вот, мы с добычей!
То и дело встречаем соболей, но мех еще летний. А собакам что? Главное - соболь! Корнеич говорил, до сорока штук за сезон брал! Без 'бурана' я даже представить себе не могу, какая должна быть концентрация зверя или какие круги нарезать надо: Устав сгонять соболюшек и снимать собак, я плюнул на эту беготню и двинул прямо через марь к сопкам, благо уже рядом они. На склоне, на высоком отвале зимника, наслаждаясь видом на золотое море тайги, я варю чай и жду собак. Слышно, на грани слышимости, истерически захлёбываясь, Огонёк, видно под корягу соболя загнал, и Белка редко - устала уже. Котелок вскипел, заварка заправлена брусничным листом и багульником. Из-за поворота дороги, прихрамывая на все четыре лапы, появляется Белка, нюхает воздух, но я высоко сижу, и ветер относит дым костра в сторону, не видит меня. Остановилась и взлаяла с чувством, с обидой: 'Где ж ты, горе-охотник, для кого я соболей загоняю!?'
- Белочка, сученька, иди сюда!
О, собачья чистая душа, о, всепрощение! Когда ж мы люди так научимся?! Мы сидим рядом у костра, жуем вареную лосятину и ждём, когда ж Огонёк набегается-налается вдосталь:
Вы заметили, что в моих записках практически исчезли многоточия?.. И я заметил. Мать-тайга, спасибо!..
Осенью, в дождливый серый день,
Проскакал по городу олень,
Проскакал по городу тюлень,
А за ними проскакал пельмееень!..
Вот привязалось, хожу и пою по кругу, как чукча:
От нефиг делать я поставил сети километрах в трёх от посёлка по Балыгычану. Ну как от нефиг?.. Захотелось мне медведя в ловушку поймать - ага, рассказов Корнеича наслушался, он их по весне 'на жЁлчь' ловит. Подновил я ловушку, что в километре от посёлка, троса поправил, а на приманку что? Рыба! Подходящая яма под скалой, где мы табором стояли, бензина у нас - море разливанное, главное не ленись! В нитяные сети идут щуки-каталки, их на приманку или жарим себе под настроение, а в лесочные - сижки и хариусы, этих на засолку. Очень правильный моцион ежедневно получается: до пристани туда-обратно шесть километров, да по реке туда-обратно шесть, ружье верное со мной, мало ли кого по дороге увидишь: Перекаты обмелели, Корнеич с Афанасьичем на своих 'вихрях' их не проходят, только протаскиваться могут, а я на 'казанке' с 'ветерком' летаю с ветерком - было бы воды на две ладони:
Даже не позавтракав сегодня побежал, только чаю попил, поэтому ем чуть подмороженные ночными заморозками ягоды шиповника. На этих ягодах глухари по осени наедают сало толщиной чуть не в палец, надо и мне к зиме: Собаки со мной сегодня что-то не пошли. Солнце пробивается через уже редкую хвою и листья, иней на обочинах тает и я чуть сбавляю ход, уже не так холодно. Выхожу на пристань, здесь прибрежный тополёвник разбегается в стороны широким прогалом, лодки в широком заливе, за заливом галечная коса и основное русло и по этой косе, под синим-синим небом, на фоне воды и жёлтых лиственниц, освещенный особо выгодным светом восходящего всё выше светила, бежит огромный рогач-буюн: Бежит не спеша, почти идёт, сквозь шум реки я слышу, как цокают копыта по гальке и со шкуры его падают бриллиантами капли, видать только реку переплыл. Стрелять с места - далеко, переплыть протоку не успею, подшумлю, как взять-то его?! Но на самом деле на тот момент в голове мыслей не было вовсе, глаза и мозг видели картину мироздания всю и сразу и я лишь загнал патрон в патронник, а пятый в магазин досылать не стал, не знаю почему. А ноги меж тем уже несли меня левее, туда где протока чуть по уже, и как я ее перемахнул, не вымокнув - мне до сего дня неясно: А олень, меж тем, меня уже заметил или услышал и помчал по косе к основному руслу. А я наддал как спринтер, в болотных сапогах с ружьем наперевес. А он с шумом обрушился в поток и поплыл на ту сторону и вниз - уж больно течение в перекате сильное. А я уже стою у воды и сердце колотится где-то в горле и мозг включился тут, и я поправил дыхание, вздохнув глубоко несколько раз и вложил ружье в плечо: Над прицельной планкой я видел рога и косящий глаз и в этом глазе не было страха - он верил в себя, в свои ноги и в то, что ширина Балыгычана в этом месте метров пятьдесят иль более: Зацепил копытами дно и запорхал как бабочка, я даже не думал, что северный олень так может! И тут детище Джона Мозеса Браунинга показало, на что оно способно! Три пули, все по корпусу, я видел как летит шерсть и видел, что он умер после первого попадания, но остановиться смог только после третьего: Лежит серым бугорком, рогов коричневая коряжка и вокруг такой простор и столько света, что хочется кричать от восторга и от бессилия запечатлеть ВСЁ ЭТО хоть в словах, хоть на холсте или на фотоплёнке:
Я перейти залив так и не смог, пришлось ломиться по ивняку гораздо выше, потом бежал все три километра до посёлка. Собаки первые догадались, по выстрелам, и встретили меня на полпути. И Костя Афанасьич видать услышал - сидит у нас на пищеблоке и хитро щурится:
- Здорово, Антошка, ну что, заводим бульдозер?
- Заводи Афанасьич, я пока чайку попью.
- Кого грохнул, браконьЁр колымский?
- Оленя, вишь, пофартило мне, прямо на пристани положил, однако! - я стараюсь подделывать северный говор из озорства, но понимаю, что иной говор не подошёл бы к моменту.
Съев Лёнькину кашу и напившись чаю, мы трясёмся на оранжевом чудовище по дороге и пустая 'пена' громыхает сзади на тросе. Собаки уже давно умотали вперед и переплыли реку, 'сторожат' добычу, слизывая кровь. Поскольку олень, на нашей лодке переплываем перекат, и начинаем разделывать. В разгулявшемся дне бабьего лета свирепствует мошка. Олень очень жирный, с очень хорошей шкурой, вот только рога еще не дозрели, покрыты мехом (я тогда еще не знал, что его можно ободрать и высушить-выморить на солнце трофей). Поэтому, помимо мяса, забираю шкуру - буду выделывать себе на коврик-подстилку. Собаки остаются жрать бутор, а мы гордо шествуем обратно в посёлок. Делимся со всеми обитателями, Корнеичу - спину, Косте - грудину, Задарьке - лопатки, а у лесника своего мяса в достатке. Засолили бачки, шкуру я на раме растянул в библиотеке, чтоб мошка мездрить не мешала, а тут Люба позвала пельмени кушать: Ах Любушка-голубушка, мастерица-чудесница, каждый пельмень чуть не с кулак размером, бульоном и жиром сочится да с острой перечно-чесночно-томатной затиркой! Ах!.. . Лёнька бутылку выставил: После - домино: Я стою в морозной темноте и любуюсь полярным сиянием, в голове моей 'прохладно и пусто':
:.
Чёрт, сети-то я сегодня так и не проверил! И до ловушки не сходил: Впрочем, попадись медведь - собаки его за километр услышат:
Я брожу по этажам и квартирам, двери все нараспашку, местные 'мародёры' уже не единожды прошерстили брошенные за ненадобностью вещи, но то, что с их точки зрения бесполезно, может весьма пригодиться таксатору: Вот книги, например. Я мездрил оленью шкуру на полу в актовом зале, в перерывах перебирал разбросанные повсюду книги и удивлялся. Советское правительство ничего не жалело для своих граждан, особенно, для их культурного развития: Полное собрание Гомера с потрясающими цветными иллюстрациями, 'Песнь о нибелунгах', Исландские саги, Лонгфелло, Толстой, Тургенев, многие книги с неразрезанными страницами: Стащив полный мешок в наш балок, я пустился в рейд по квартирам, тем более Лёнька уже давно прошелся и набрал всяких хозяйственно-бытовых нужных и не нужных в тайге вещей. На улице дождь и ветер, по стёклам стекает вода, а я внутри чьего-то мира, правда брошенного в спешке, всматриваюсь, вслушиваюсь и представляю как тут жили, любили, рожали детей: Странные и непривычные мысли, странные ощущения, поневоле примеряешь ситуацию на себя. Вспоминаю, как Мурашкин в первый день бегал по посёлку (он не был тут с момента его закрытия), что-то искал, не нашёл: Хороших книг я тоже не нашёл. Нашёл и притащил на пищеблок штангу, килограмм на сорок, сваренную из колёс от дрезины и лома. Вот теперь можно расширить комплекс утренних физических упражнений.
Дед Костя Афанасьич нам уже как родной - даже харчуется с нами. Особенно сдружился с Лёнькой на почве бытового пьянства. А нынче, за завтраком, видимо засидевшись в своей бочке, пока дождь лил, Афанасьич предлагает сходить за брусникой. Лёнька ленится, а я завсегда готов. Собрались по-быстрому, перебрели Булур и шлёпаем по тракторной в гору. Дед в голос рассказывает что-то увлекательное, его неиссякаемый оптимизм и чувство юмора делают любое повествование эпичным, даже как Задарька на танцах бабу охмурял-охмурял, а она ему не дала: На чем зиждется оптимизм Афанасьича мне не ясно, семьи и детей у него нет, живёт в бочке в жопе мира, годы: Денёк сентябрьский серый, ветреный, сиверко ерники к земле гнёт, сшибает с них пурпурные листики, Белка где-то по кустам шарится: И тут на обочину лось выходит, метров пять всего: Встал за куст и смотрит, роги небольшие, отростков пять, сам жирный такой, шея толще тулова и ветер от него дует.
- Дед, смотри, сохатый!
- Где? - увлеченный разговором Афанасьич по привычке смотрит вдаль, то что лось может быть за ближайшим кустом ему и в голову не приходит.
Браунинг мой в брезентовом чехле, клапан на шлёвку застёгнут. Я чехол с плеча потянул, тут сохатый и ожил. Рюхнул утробно и, опустив голову, пошел на нас.
- Ах, епт! - дед его тоже увидел и, скаканув в сторону тоже ружье с плеча потащил. Как я клапан расстегнул, ружье выдернул, и затвор передёрнул - я не помню, а только сохатый за это время лишь пару шагов сделать успел. Вскинуться я не успел: Из кустов с визгом вылетела Белка и лось, ухнув, локомотивом попёр через кусты. Я за ним лишь стволом повёл - мяса то у нас полно, хотя лось хороший, молодой, жирный: Собака скоро отстала, вернулась - пена с языка каплет. Жирная она, у Афанасьича-то. Вся эта сцена заняла секунд пять, не больше, а только лось на нас страху нагнал. Хоть Бреннеки у меня тяжёлые и заряд усиленный, а только попал бы я по мозгам с первого выстрела навскидку - вопрос! А на второй выстрел на таком расстоянии времени не было бы:
А брусники мы в тот день набрали по два ведра, уродилась брусника в этом году. Крупная:
Снова дождь идёт, облака низкие-низкие, а за облаками гуси летят, кричат-прощаются. Это к снегу:
На связи Витаминовна сказала, что деньги есть и вертолёт за нами пришлют числа пятнадцатого:
День сегодня был пасмурный, серенький и березы вдоль реки были такого яростно-желтого цвета (иначе и не скажешь), что на фоне еще зеленых лиственниц, на них приходилось смотреть как на солнце, прищурив глаза. А листья с тополя падают с таким звуком, будто вырезаны из фанеры:
:
Золото с берез сбило на землю ветром:
:..
Странное, похожее на название дурной болезни, слово - 'дефолт': Лёнька целыми днями крутит ручку настройки приемника и матерно ругается: А чего крутить и чего ругаться, если отсюда ты никак, ну никак не можешь повлиять на то, что заработанные тобой деньги вдруг обесценились: Дед Костя, сочувственно кивая и поддакивая, таскал из теплицы огурцы и помидоры на закуску и 'два кислых друга - хрен да уксус' заливали горе традиционным русским способом. А я брал ружье и, свистнув собак, уходил в никуда. И состояние у меня было такое, что встав на тропу, готов был идти сколь угодно долго, всё прямо и прямо и всё равно куда. Собак заматывал до полусмерти, по двадцать пять километров на кардан наматывал: А только, всё равно возвращался: С глухарями, с куропатками - не важно, главное было, заглушая ноги, заглушить в себе тоску и ярость:
:
Мне хорошо здесь, как это не прискорбно: Получается, я врал, когда говорил ей, что:
:..
Ночью приходил медведь - все поселковые собаки до хрипоты лаяли в сторону ловушки, но ни одна не пошла в темноту ветреной ночи:
- А только, бздиловатые они все, - подвёл черту Корнеич, - может Огонёк пойдёт, как подрастёт: Пошли в домино доигрывать!
Медведь развалил бревенчатую стенку, скинул петли и сожрал всю тухлятину подчистую: Здоровый, видать был: Собаки, покрутившись возле ловушки, свалили, а я остался подновлять: Значит - есть надежда, ходит медведь-то:
:..
Живём по четкому распорядку. В восемь - подъем, приготовление пищи, зарядка и упражнения со штангой, водные процедуры и завтрак. Потом, до обеда, а обед у нас в четыре, камеральные работы - пишешь, пишешь, как заведённый! А после обеда - сети и рыба, брусника и охота, вязание туесов из бересты, короче, свободное время. Ужин после связи, в девять, ну а потом - домино! Режемся с дедами до полуночи, чаще проигрываем, но иногда выигрываем и Афанасьич с Корнеичем переживают жутко, ругаются друг на друга - шутка ли, они ведь профессионалы 'игры шофёрской'! Вот так: Витаминовна что-то менжуется - то ли пятнадцатого вывозить, то ли восемнадцатого, шеф её подгоняет, а погода тормозит, да и нам хочется всю эту лабуду в лесу дописать, а то в посёлке пьянки да гулянки, не до того и начальство над душой нависает:
:
Опять дождит:
:.
Облачность немного подняло, в тучах появились разрывы и 'пятая точка' опять зачесалась - перпетуум мобиле, привычка к движению:
- Ну что, пойду я сети проверю?
- Иди уж:
Сети - моя идея, Лёньке рыба не нужна, но на мои чудачества он смотрит снисходительно. Действительно, плавать за три километра на моторе, чтобы заполнять щукой медвежью ловушку, да присаливать ежедневно пяток сижков (а примерно такое соотношение пойманной рыбы было в сетях) - иначе как таксаторской блажью это не назовешь. Но бензина у нас много. Сезон заканчивается - чем бы дитя не тешилось, лишь бы водки не просило:
Навстречу мне ковыляет Задарько, мокрый до нитки, с удочкой на плече.
- Ну как, Иваныч, порыбачил сегодня?
- Да вот, не клюет что-то, - показывает мне пяток хариусов, переложенных травой (Корнеич еще до обеда притащил полный рукзак и покрупнее размером
. Посмотрев на мой браунинг, достает пластмассовую коробочку с папиросами, чиркает спичкой, закуривает. - Послушай, охотник, какая со мной история приключилась: Ловлю я себе рыбу, никого не трогаю и вдруг, выходит на меня сохатый:
- Где? - перебиваю я его.
- Где? А под скалой, где ты сети ставишь, посмотрел на меня, раскланялся, да и ушел в остров, в ивняки:
- А давно ли, Иваныч, может ушел уж совсем?
- Не знаю, может и ушел, часа три как прошло:
Сохатый - это хорошо. В поселке кроме нас с Лёней еще пять человек, да конец сезона - вывезут, народ угостим, да в Москву колбасы неплохо бы отвезти: Махнув на прощанье Задарьке, спешу к пристани, чем чёрт не шутит:
'Казанка' и 'Ветерок-8' - это песня на такой реке. Воды в перекатах - сантиметров тридцать. Весь вытянувшись вперед, держу румпель кончиками пальцев, пытаясь максимально перенести вес на нос лодки, проскакиваю сливы по суху, аки по воде. Корнеич-то с Вихрем эти перекаты протаскивает, энтузиаст! Мельтешит высоко над сопками косяк гусей - осень, однако! А березы по берегам такие ярко-желтые на фоне облетевших лиственниц, что смотришь на них как на солнце, прищурившись. С низкого неба то и дело срывается мелкий дождь пополам со снегом и я прикрываю ружье вторым плащом. Вот и скала, на черной глади омута белеют поплавки сетей, но не до них, сперва посмотрим, не наврал ли Задарько.
Задарькины бахилы оставили на песке корявую цепочку косолапых отпечатков, метров тридцать до заросшего ивняком и чозенией острова, круглые сохатиные следы на прибитом дождем песке, мокрые кусты и низкие рваные тучи:
Тропить по ивняку бессмысленно, все равно подшумишь, поэтому я стараюсь идти чистыми прогалами, зорко поглядывая вокруг., надеясь первым увидеть: Мелкая протока, осенняя вода и гольяны улепетывают от моих сапог в перекат. Солнце выглянуло из-за снеговой тучи, греет почти по-летнему. Присев на корточки черпаю ладонью ледяную воду Балыгычана и пью, пью, а когда поднимаюсь - вижу его: Шильник, он только что вышел из кустов и, конечно же, заметил меня. Локаторы ушей повернуты в мою сторону, но понять кто он не может, солнце слепит. Метров семьдесят, многовато, но ближе не подойти. Медленно поднимаю браунинг, он, уловив мое движение, моментально разворачивается и идет рысью краем поляны, по дуге. КРАНГ! Гильза летит кувыркаясь, по ходу лося фонтанчик воды от удара пули. Спокойнее, спокойнее, ровнее дыхание, хотя какое к чёрту спокойствие, вот когда оно придет, это спокойствие, тогда точно брошу ходить на охоту! После второго выстрела лось споткнулся и через пару шагов шумно рухнул в протоку. Бегу по мелкой воде, кое-где выше колена, стараясь не замочить патроны. Сохатый силится подняться, из раны на шее фонтанчиком бьет кровь, и я обрываю его жизнь выстрелом в голову:
Суечусь, закинув ружье за спину, хватаю задние ноги сохатого и в азарте пытаюсь выволочь его на берег. Двухцентнеровая туша плохо поддается и я отступаюсь, почувствовав, как на руках трещат сухожилия. Однако, надо за подмогой ехать, одному не выволочь, а потрошить в воде - порнография получится. Шлепаю по протоке как слон, хорониться теперь незачем, и через пять минут выхожу к лодке.
Равнув стартер, запускаю ветерка и ходу, ходу! Поплавки сетей укоризненно кивают мне вслед, подпрыгивая на волнах, но не до рыбы теперь! Мотор поет, мы со зверем, мы со зверем! Уж и дождь не дождь и холод не берет, скорей, скорей моя лодка!
Когда я добежал от пристани до поселка от меня валил пар. Лёнька с Афанасьичем (вот пара - не разлей вода!) собирались пить чай.
- Вы чего, на, чай пить будете?
- А чего такого?
- Сохатого я грохнул!
- Ну!?
- Вот тебе и ну, собирайтесь, мясо одному не выволочь!
Засуетились, побежали натягивать сапоги, сливать бензин: А я, тем временем, чайку выпью: Крутой кипяток засыпаю ароматными закорючками крупнолистового чая. Теперь чайник надо 'взбодрить', вновь поставив на огонь и довести до кипения, а после - 'поженить', перелив несколько раз в кружку и обратно. Характерно, что здесь, подобная процедура не придает напитку горечи, а делает его лишь вкуснее и ароматнее.
Афанасьич быстро продергал Вихря, прыгнули в лодку с Лёнькой и собакой - пусть пропердится, ага, толстая она у Афанасьича, - и умчались за поворот с жутким рёвом. Колмачу за ними потихоньку и на первом же перекате обгоняю 'бурлаков'. Разрывы в тучах все шире, ветер крепнет - похоже, к ночи будет мороз:
Три пары рук, два ножа, 'лосёнок маленький, но жирный - не лосёнок, а поросёнок', однако часа полтора провозились. Стремительно темнеет. Моя лодка загружена почти вровень с бортами, даже вёселками не подгребешь. Спарщики, с гордо торчащей на носу Крыма рогатой башкой, стремительно уносятся вниз по течению в осеннюю мглу и морок. С мари на реку ползет туман, пусто, тихо и одиноко. Аккуратно выруливаю на струю и плыву, плыву, стараясь не поймать винтом корягу:
Справа в реку с рёвом вливается Булур. Здесь русло резко сужается, поворачивает и фарватер проходит по узкому и глубокому перекату между двух галечных островов. Но я ни черта не вижу, совсем стемнело, лишь на севере небо очистилось от туч и на нем сияют звезды, однако света от них немного. Эти обормоты, Афанасьич и Лёнька, конечно же, прошли перекат на вёслах и уже причалили к берегу, я же на вёслах идти не могу - вся лодка завалена мясом.
- Мать-перемать, хоть спичку зажгите, не видать же, куда править! - вопль мой глохнет в шуме воды.
Удар и скрежет металла о камни. Моментально выхватываю мотор из воды, и он глохнет. Только бы не срезало шпонку! Днище лодки грохочет по камням - я впилился в остров. Корму моментально разворачивает и меня тащит как севрюгу, боком, на завал. Опасности не видно, но я ее чувствую, она вокруг меня, спряталась за темнотой. Справа пролетают коряги в пенных бурунах и я стремительно несусь на торчащий горизонтально, в полутора метрах над водой, отполированный течением, балан. Не придумав ничего умнее, привстаю и хватаюсь за него руками. Лодку вырывает течением из-под меня, и я лишь успеваю зацепиться за банкетку носками сапог.
- АА! Ёклмн! - крик в темноту, вишу почти горизонтально над черным потоком. Подтянувшись на руках, перебираю по бревну, отодвигаясь подальше от торчащих лиственничных выворотней, подтягиваю ногами лодку и плюхаюсь в нее. Во, блин! Кажись, опять повезло. После завала идет почти полукилометровый плес, течение здесь чуть по тише, и лодка, медленно разворачиваясь, уплывает в никуда. Шарю у себя под ногами, ага, вот он, мотузок, опускаю мотор в воду, накручиваю шнур на маховик и, дождавшись, когда нос развернется против течения, дергаю. Ура! Завелся сразу, но цела ли шпонка? Сбавив обороты, включаю передачу и, о чудо!, за кормой появляется бурун, и лодка медленно ползет против течения. Вот вам и моторчик - восемь лошадей, а два центнера против течения прёт, 'пишшит, но лезет'. А эти засранцы на 'Вихре' налегке раскатывают, у, поубивал бы! То расстояние, что по течению пролетел за какие-то секунды, преодолеваю минут пятнадцать, стараясь держаться самой струи, чтобы не налететь на корягу. Ага, вот они, обормоты, зажгли огромный факел из бересты и дают отмашку. Осторожно вхожу в залив и причаливаю рядом с Крымом Афанасьича.
Злость прошла, ругаться неохота, да и на что собственно ругаться? Здорово захолодало и меня трясет, то ли от сырой одежды, то ли адреналин отходит. Накрываем мясо брезентом - завтра Афанасьич пригонит бульдозер. Забрав ружья и ведро с печенкой, идем в поселок. Белка светлым пятном маячит впереди на дороге, останавливается, чтобы подождать нас, яростно виляет тугой баранкой хвоста. Ах ты, сучня, рада, что мясо добыли? Над головой выпуклая чаша звёздного неба с переливами 'полярки':
Я выходился и вызверился - бегаю как сохатый, ем как медведь, сплю как евражка. Дед Костя, видя, как я посыпаю суп из лосятины брусникой, сказал: 'Ты, наверное, потому такой здоровый, что всюду эту бруснику сыплешь?' Ага:
:
Чёрт, чёрт, как же задолбала неопределенность!
Сначала планировали вывозку на 15-е. Потом на 18-е. Теперь Нина говорит, что вертолёт будет только 21-го: А 22-го она хочет отправить меня в командировку в Омсукчан, собирать материалы на будущий год. Собирать материалы - такая радость мне нужна, как зайцу триппер, но не отвертеться:
Зазимки начались конкретные, сопки в снегу, хвоя с листвянок почти облетела и гуси на юг косяками попёрли, а куропатки уже до половины перелиняли: Самое замечательное время - предзимье. А мы вещи собираем. Афанасьич приволок бульдозером нашу лодку в поселок, сети просушены и упакованы, остатки бензина по справедливости поделены между остающимися мотористами, большая часть имущества упакована - живем на чемоданах. А впрочем, это не мешает мне совершать ежедневные марш-броски в разных направлениях. Что с того, что в ловушку медведь не попался, авось встречу кого интересного, главное - не сидеть на месте:
Этот пес ходит за мной по пятам, улыбается и смотрит лукавыми карими глазами. Корнеич ревнует - говорит, сманил собаку. А я и не сманивал, просто сходил с ним на охоту пару раз да покормил, хотя кормежка не при чем, Корнеич собак 'от пуза' кормит: Пес молодой, хитрый и ласковый, лайка чистых кровей, Корнеич его из питомника выписывал. Белый, как снег, без единого пятнышка, а имени еще не заслужил, первый год ему, кличут пока 'огоньком':
Лежит сейчас в сторонке, смотрит то на меня, как я штангу верчу (40 кг, нашел в брошенном доме), то на Лёньку, он кашу ест, это интереснее. День у нас сегодня выходной, камералку писать не будем, вот счас искупаюсь, поем и будем ноги глушить! Сопки в снегу, зовут, хвоя с листвянок засыпала золотом всё, по реке плывет разводами, а листья с тополя падают с таким стуком, как будто вырезаны из фанеры. Тишина. Погода не самая охотничья, лучше бы ветер, но ладно, по глухарям пройдемся. Белка смотрит лениво, зевает с подвывом и снова растягивается на припеке - вчера умоталась, 25 километров я 'на кардан' накрутил, ей мои охотничьи забавы не интересны, ей соболь нужен, а их пока стрелять рано. Хоть и много их в этом году. Но рано.
Вниз по Балыгычану зимник хороший, по высоким гривам идет, можно и в тапках ходить, если бы не ручьи, брусники по бровкам - пропасть, нет-нет да присядешь пару горстей в рот кинуть. А Огонёк вопросительно смотрит, чего, мол, там интересного? Мелькает по кустам впереди, слева-справа, язык розовой тряпкой болтается и глаза безумно-счастливые. Загонит соболя на листвянку, а она метров восемь высотой всего. Скачет пёс, ствол царапает, кульбиты крутит, аж заходится от лая. Подойдешь - соболюшка щерится, ворчит. Пяткой по листвянке - дыщь! Соболь вниз кувырком и поскакал по ернику, Огонёк за ним, шум, гам, потеха! Набегается, налается, после меня по следу отыщет и с ходу в лужу пузом! Так лёжа и лакает: По глухарям, правда, бестолково работает - поднимет выводок и гонит за горизонт, если и посадит какого, то в редколесье здешнем близко не подойти, хоть собака и белая: Корнеич глухарей этих из мелкашки за сто метров щелкает, мне же только и остается, что на взлёте пуделять: А впрочем, пару к обеду мы с Огоньком замучали, правда все патроны дробовые у меня вышли.
Сели мы с ним на бровку, кусок мяса лосиного на двоих зажевали, из ручья попили - впору и домой возвращаться, а только зовёт дорога, манит: Дойдем до избушки на Бризе, посмотрим что и как, а там и возвращаться можно.
Топаю дальше по зимнику, на орланов любуюсь, гнездо на листвянке размером с дом, как только не падает? Отлетят уж скоро к морю:
Шишки стланиковой в этом году тоже море, наколотили и мы пару мешков, семечки всегда в кармане, веселей в дороге с ними, идёшь, щелкаешь, аж челюсти к вечеру болят! И медведи на шишку привалили, следов много, кучи из шелухи повсюду, опа, вот одна, аж теплая: Огонек подбежал, понюхал, покрутился, а потом нежно так зубами меня за руку взял и в сторону поселка тянет: Ты чего, не ссы, ружье у нас, медведь, небось, сытый:
Дошли до Бриза, солнце уже к сопке склонилось, тени длинные, тишина и прохлада и идти никуда неохота. Так бы и сидел, смотрел на воду, на горы синие вдали, облака над ними аж светятся, плотные, белые: Ветерок подул, золото с листвянок как снег полетело, густо: Дааа: Сделав над собой усилие, поднимаюсь и иду в сторону дома, пёс радостно скачет впереди, метрах в ста. Ноги сами идут, глухари в тороках болтаются, дышится-то как легко, так бы и шел всю жизнь! Видно в крови это. По наряд-заданию мне на сезон положено сто километров буссольного хода, да сто пятьдесят натурной таксации, да пеших переходов пятьдесят (чет мало, как они этот норматив рассчитывают?), а все равно, бегаешь все лето, а особенно осень, то на рыбалку, то вот как счас, в никуда, к горизонту, глянуть, а что там? То брусники поесть, то шиповника, ага: С ружьем правда:
Вдруг из кустов пулей вылетает Огонёк, уши прижаты, хвост между ног, а за ним чёрно-коричневым шаром, медведь, силится на скаку его лапой достать! Заломил на бегу листвянку, то ли почуял, то ли услышал, вздыбился, на меня смотрит. БАНГ! Браунинг у меня из-за спины как-то сам выскочил и вскинулся, позади медведя фонтанчик пыли пуля выбила, он назад запрокинулся и на съёбки! Вторым в бок по 'низколетящему, БАНГ! И тишина, слышно только как синички сисикают, да сучки в лесу трещат: И что тут делать? Собака сдрисьнула, патронов пулевых два осталось, я ж за глухарями шел: Осторожно иду, попутно шаги считая, привычка, через сто два шага взрыт песок, следы, следы и кровь полосой разбрызгана, попал, первым-то: И вторым похоже. Иду как по углям, листвянки чахлые, ерник невысокий, но это ж медведь! Сказать что страшно - ничего не сказать, адреналин бушует, иду: Зачем-то проверяю, как ходит нож в ножнах: Метрах в пятидесяти, замечаю его, идет медленно, шатаясь, стараясь не шуметь, спешу следом, поймать бы его в прогале каком, боком, да поближе: БАНГ! Вижу, из бочины, низко, черт, брызнуло красным, заваливается на бок, силится подняться, пригибая кусты и ломая сухостоины. Последним, четвертым, успокоив дыхание и уняв кое-как дрожь во всем теле, стреляю метров с пятнадцати, сам весь как пружина, лиственницы вокруг тонкие, куда мне если что?.. Ударом пули резко откинуло медведю голову, а он не умирает, возится, шебаршит, чёрт, что делать-то? Нож в руке, я как ополоумел, но, впрочем, не совсем, до дорезания не дошло: Огонёк подвалил, науськиваю его, он ссыт сперва, а после начинает наскакивать, треплет мишука, хорошая, хорошая собака! Все, вроде дошел:
Сколько я мечтал о медведе, сколько ходил: на еду с голодухи, а в основном - шкуру хотелось, на стену и ружье посверху, как у Завалишина, чтобы каждый сразу видел - это охотник, а не абы что: Но радости почему-то нет: И что теперь с этим делать: Стемнеет вот-вот. Ворочаю тушу, пристраиваю поудобнее, медведь, медведица небольшая, килограмм восемьдесят-девяносто, жирная как свинья, шкура хорошая, вылиняла к зиме, ага: Медведей раньше не шкурил, помню, ковром, особенно старательно голову и лапы. Ножик вострый, Южный крест, первый выпуск, мне за него Пушкин, пиздабол колымский СКС предлагал, правда по пьяни: Обснимать медведя - занятие не для слабонервных, кто не верит, пусть сам попробует. Раздетый он точь в точь как человек, особенно руки-ноги, но мне не до сантиментов, солнце уже за сопкой, холодает стремительно, на мне тельник и энцефалитка и я начинаю зябнуть. Нож реально можно поправить о медвежью пятку (это я в одной книжке прочитал). Первая пуля пробила грудь навылет, вышла через позвоночник, вторая - лёгкие, третьей - обнизил и обзадил, выбила на выходе большой кусок из брюха, оттуда торчат кишки и длинные круглые черви шевелятся: Четвертая - расколотила верхнюю челюсть с переносицей. Патроны у меня - ротвейл-бреннеке магнум, пуля сорок два грамма, лось от такой ложится сразу, а эта с разбитой башкой еще встать пыталась: Огонёк суетится рядом, помогает, слизывает кровь, небось будет Корнеичу хороший помощник, он правда, медведей больше петлями по весне: Вырезаю желчь, закидываю тушку ветками, шкура просто неподъемная, 'вытекает' из рук, а у меня только тороки с глухарями, ружейный погон, веревочка в кармане (что за таксатор без веревочки) да ремень в штанах: Но без ремня штаны свалятся. Увязываю тугим тючком, епт, желчь забыл! Так, вроде все. Перекидываю тюк за спину, килограмм двадцать точно,, ружье в руке, глухари в другой, до поселка километров семь и сумерки уже густые-густые. Выйдя на зимник, выкладываю поперек баррикаду, чтоб тушку потом найти. Топайте теперь мои ноги без остановки!
Небо затянуто тучами, холод собачий, ветер в лицо. Огонёк скачет по зимнику, в кусты не лезет - ученый теперь. Сырая от крови спина, ноют плечи, ноги и рука норовит пристынуть к ружейному стволу. Катаю в голове шары мыслей, очень хочется чаю. Лицо кольнула первая снежинка - удачный день сегодня!
На подходе к поселку я был облеплен снегом весь, на земле уже лежало по щиколотку. Вместо тишины и темени - шум, гам, фары светят. Приехали на Урале ребята из Дуката. Почти двести километров по марям и речным руслам, кузов забит бочками с солярой, шмурдяком, собаками. Двенадцать человек, в поселке им делать нечего, Корнеич рыбу вокруг выкосил, лосей мы разогнали: Объясняю им, как найти медведя, пускают стакан по кругу, по 'сто граммов чистого' на брата, хлопнули по рукам, завалились в кузов и с натужным рёвом Урал уполз в метель. Тишина.
- Извини Корнеич, я опять набраконьерил на твоей территории, - живописую Корнеичу события прошедшего дня - он в поселке за старшего, как-никак зарплату от леспромхоза получает, опять же собака его: Он слушает, хлопает себя руками по ляжкам в особенно интересных местах, хохочет. Человек, который ловит медведей петлями и достреливает их из мелкашки: Он ведет нас в жарко натопленный балок, Люба варит пельмени (как знала, налепила сегодня), спирту развели, разговоры, разговоры, Огонёк, как свидетель событий тут же, тянет нос из-под стола, хоть собаке в балке и не место: Далеко заполночь расходимся, дойти б до своего балка, ощущение, что снега уже по колено, круговерть какая-то адская:
:.
Как я вёз полусырую шкуру в Москву, как выделывал ее, дубил в ванне (хорошо, квартира съемная была) - это отдельная история. Потом шкура долго кочевала со мной по дачам-съемным квартирам и за все это время она ни дня не висела на стене, под ружьем: В прошлом году я продал ее, пока не съела моль. И мне до сих пор стыдно. Медведя я больше стрелять не буду.
:..
Трое суток подряд штормовой ветер. Снегу намело сантиметров сорок-пятьдесят. Печка топится целый день. Сидим на чемоданах и играем с дедами в домино. Опять мы козлы. Поспорил с Лёнькой на командировку в Сучки, что буран будет продолжаться четверо суток.
Спать хочется:
:
Снегу почти по колено, в тучах разрывы. Ветер уже не такой шквалистый и мы, после купания в стеклянно-прозрачных водах Булура, варим лосятину на пищеблоке - надоело в балке сидеть. Дед Костя, как всегда с нами, собаки тут же, все чувствуют, что мы скоро уедем: Вчера, прощальным аккордом, играли в домино до потери сознания, прежде, чем потерять, сознательно дали дедам выиграть с разгромным счетом - мы уезжаем, а они остаются с колымской зимой. Вчера же я роздал дедам остатки патронов (не магнум), и оставил Корнеичу свою телескопическую снасть с безынерционной катушкой и мушки. 'Великий рыболов' растрогался до слёз:
Состояние какое-то сумеречное, хочется подхватиться и бежать по этому снегу к горам, на восток, навстречу ветру.
:.
Только уселись хлебать суп, как из разрыва между тучами вываливается 'восьмёрка' и на крутом вираже, чуть ли не касаясь макушек лиственниц, плюхается прямо на дорогу между балками! Ох ты ж какой летун отчаянный, в такую погоду, да так лихо! Момент встречи с людьми после долгой разлуки всегда смазан, ты вроде здороваешься со всеми, всех узнаешь, понимаешь людскую речь, а общее впечатление - суета и сумбур. Нина. Одна, остальные - экипаж и какой-то делец из заготконторы, сразу начинает о чём-то шептаться с Корнеичем. Летуны не торопятся - пока мы спешно увязываем неувязанное, они доедают наш суп, пьют чай и ходят по колено в снегу по посёлку. Потом заталкиваем во чрево вертолёта 'казанку', кое как отряхнув с нее снег и намёрзшую наледь, мешки и ящики, бачки с мясом и рыбой, делаем контрольную пробежку 'по углам' - проверить, не забыли ли чего? И вот он наступил момент прощания: Блин, они мне все как родные, крепкие рукопожатия и объятия, Люба плачет, не скрывая слёз, я вот-вот сам заплачу, но винты свистят, и механик орёт что-то, злобно скривив рот. Тучи опять сплошной пеленой, сыплет снег. Вертушка, подпрыгнув, несётся по ветру, в обход Громады, низко-низко, чуть не задевая макушки тополей по пойме:
:
А Лёньке спор я проиграл - в Сучки ехать всё-таки мне:
Сутки в посёлке - слишком мало, чтобы увидеть всех, кого хочешь:
:..
Поскольку в Сучках у нас никого, из снаряжения не беру ничего, ни спальника, ни робы, ни бушлата - еду во всём цивильном с рюкзаком, большая часть которого занята медвежьей шкурой. Я очень боюсь, что во время транспортировки с грузом она подопреет и мех повылезет: Поэтому, везу с собой, обильно посолив, рюкзак буду держать на холоде, благо холод уже. Лечу попутным рейсом 'христаради', наш лётный друг, МТ, со своим экипажем, по окончание пожароопасного сезона перебазируется в Сучки на зимовку, поближе к приискам и к семье:
Где-то после обеда, мы в порту, провожают меня все, кто еще не уехал, традиционные тосты, традиционная вяленая оленина и лосятина, традиционные наставления Нины (ага, там прямо всё как в сказке, материалы ждут меня), командировочные, деньги на билет до Магадана и до Москвы: Всё, прощай Сеймчан и до свидания ребята, авось в еще увидимся! На прощание Мурашкин даёт мне корешок от лицензии, разрешающий везти медвежью шкуру на законных основаниях, спасибо тебе, Мурашкин! Солнышко светит, сосульки звенят капелью, МТ командует к посадке. Я пьян умеренно, в 'плепорцию', как быть - на месте разберемся! В салоне кроме меня и крохотного щенка лайки - никого, рейс не коммерческий, лететь чуть больше часа, ни протрезветь, ни выспаться! Заложило уши от резкого старта-прыжка, перевалив гребень сопки, опять мчимся низко над заснеженной равниной, солнце сквозь разрывы в тучах подсвечивает её причудливыми пятнами, добавляя к черно-белой основе синеву рек и ручьев, изумрудные пятна стланика и золото не до конца потерявших хвою лиственничников:
- Эй, давай сюда! - механик машет мне из дверного проема.
Разминувшись со вторым пилотом, втискиваюсь в кабину, - садись! - командует МТ.
- Куда? - сквозь шум винтов я толком не расслышал, да и алкоголь в голове шумит.
- Сюда садись! - механик чуть ли не заталкивает меня в кресло второго пилота, протягивает мне наушники:
Знаете, в каждом из нас до старости сидит ребёнок, в ком не сидит, тот и читать это не будет, и плевать, что МТ жестко контролирует моё 'пилотирование' - Я ВЕДУ ВЕРТОЛЁТ! Жаль, фотик в рюкзаке, впрочем, к чёрту, всё равно никто не поймёт, что я чувствую, даже с фотографиями! Десять минут или двадцать, мрачные, заснеженные горы стремительно приближаются, машину начинает трясти и подбрасывать в воздушных ямах. Второй пилот сгоняет меня с кресла и профи, переговариваясь на непонятном наречии летунов, пытаются укротить эту болтанку. Насколько силён ветер видно по низко несущимся тучам. Тучи скребут по голым макушкам гор, серые тучи, чёрно-серые гольцы, ни кустика стланика, ни одной, даже самой корявой лиственницы: После перевала МТ бросает машину в распадок, черные глыбы курумника несутся на встречу, лунный пейзаж, горные разработки, все склоны изрезаны профилями вдоль и поперёк, и, в серости приближающегося вечера появляется Дукат: Как тут могут жить люди?! Однако, живут. После Дуката, обгоняя ползущие по дороге грузовики, мы летим минут пять и, сделав приветственный облёт сопки с локатором на макушке, МТ с ходу сажает машину рядом с выпотрошенным остовом 'кукрузника': Сучки, Омсукчан, если Сеймчан - Сочи на Колыме, то Омсукчан - Колыма на Колыме: Приехали. Мы с МТ проходим в низкое здание порта 'на контроль', второй пилот с механиком, спешно перетаскивают в подъехавший 'уазик' какую-то контрабанду.
- Куда ты сейчас? - вопрос МТ звучит несколько по-дурацки, куда я, в сопки? - Если хочешь, можешь остановиться у меня - жена с детьми в Магадане, квартира свободна!
- Не помешаю я?
- Нет, будешь с собакой гулять! - МТ тащит на веревочке упирающегося щенка, - За ним через неделю только приедут.
Отлично, квартирный вопрос решен, на том же 'уазике' со всем экипажем мы мчимся в посёлок, по пути заехали в магазин и я, на правах гостя, закупаю ингредиенты для праздничного ужина - водку и замороженную оленину. А дальше - веселье завертелось само собой. Квартира МТ, видимо, пока нет супруги с детьми - проходной двор. 'На огонёк' к нам заглянуло человек двадцать, я всех и не упомнил, но с каждым выпил 'за знакомство', поздней ночью, под яркими звёздами и растянутой от сопки до сопки поляркой я выговариваю щенку лайки что-то сокровенное, а он слушает:
:.
Следующая неделя проходит под девизом: 'пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что'. С утра я в лесхозе, ловлю директора, лесничих, пытаюсь раскопать в бардаке кладовок нужные мне материалы предыдущего лесоустройства и свести границы кварталов.
- На хрена тебе это надо? - директор лесхоза худ, резок и ведет себя так, как будто я пытаюсь найти недостачу в бухгалтерии, - поехали лучше в тайгу, у нас три лицензии на лося, бушлат и валенки мы тебе дадим!
Я бы поехал, если б не:
:..
Молоденькая, шустрая как горностай, продавщица 'супермаркета' отпускает мне водку, тушенку, стреляет чёрными глазами, и попукивая от натуги, снимает с верхней полки мешок с крупой - короткая юбка, задравшись до невозможности, обнажает тугие бёдра:
:..
Я сижу за столом у окна и калькирую, калькирую, а после переписываю, переписываю: За окном сопки в снегу, мороз минус двадцать, а маленькая лаечка, лёжа на коврике у двери, печально вздыхает. Отроду ей не больше двух месяцев, однако, она ни разу не написала в квартире, всегда просится: Я разговариваю с ней, когда устают глаза и спина.
Вечером приходит МТ и мы едим ту еду, что я приготовил днём и пьём ту водку, что отпустила черноглазая продавщица 'супермаркета':
:.
Всё! Пороха я уже не изобрету! Всё, что было - откопировано и сведено по мере возможности. Зима в своих правах и если мороз завернёт сильнее, на улицу я в своей джинсе уже не выйду: Прощаюсь с директором лесхоза, он вручает мне посылку 'на материк', я должен найти человека в Москве и передать: Золото? Нет, стланиковый скипидар в аптечных пузырьках: И литровая банка красной икры в качестве платы за траффик:
На центральной площади, в темноте морозного утра, я влезаю со своим рюкзаком в пропахшее солярой нутро японского миниавтобуса, там уже сидят попутчики - пьяный парень и развязная девица и думаю о МТ, о маленькой лайке, о худом директоре и шустрой продавщице: Смог бы я стать для них 'своим', если бы остался?.. Машина трогается и я:
:
На Капрановском перевале, по традиции, шофёр останавливается, и мы все выходим посмотреть на ЭТО, несмотря на мороз и ветер:
:
Чем ближе к морю, тем теплее, сухой мороз сменяется мокрым снегом, короткий предзимний день кончается, во время остановок мы пьем водку и закусываем икрой из подаренной директором лесхоза банки. В Карамкене уже вусмерть пьяный парень спит, а его развязная девица лезет ко мне на заднее сиденье целоваться: А ну-ка шеф, тормозни, нам выпить надо! Дождь пополам со снегом, не видно ни черта, как он ведет машину?! По счастью, в Стекольном попутчики шатаясь сходят в темень и дождь и до Сокола я еду один, за окном на заснеженных склонах чёрные проталины:
:.
:..
:.
Открыв глаза, я всем своим существом ощущаю её присутствие: Темно, тихо, лишь дыхание и тепло тела: Ты ЭТОГО хотел? Да! Чтобы вместе, чтобы рядом: А за окном дождь и там, под дождём, в жёлтых камышах Шушмора неслышно бродят лисы, стряхивая с огненно-рыжего меха холодные капли и утки срываются с кряканьем в темноту:
:
Ступив на мокрую платформу Туголеса, я привычно поддёрнул лямки рюкзака и пошёл навстречу ветру. Горечи и сожаления о том, что все люди как люди, а я под моросящим дождём топаю, Бог знает, куда и зачем, нет. Я дома, я на полевых: А почему Туголес? Так, надоело по полям топать, а здесь, кружной дорогой до Карасова, всё карты торфяные да каналы вдоль идут, может повезёт и уток зазевавшихся подниму. Дождь перестал, ветер усилился. Еще не совсем облетевшие берёзы и осины дарят ощущение дежа-вю, второй раз за год встречаю предзимье на охотничьей тропе. После лосей, оленей, медведей, зачем мне нужны эти утки? А вот нужны, потому, что оправдание 'соскучился по свободе и вольному ветру' не материально, а утка с яблоками:
:..
Иду уже часа четыре, осенний день короток, пропуделял два раза по неудобно взлетевшему тетереву и всё: Никого, только снегири посвистывают, снег скоро: Последний участок перед вагончиком я проходил в сумерках. Тропа идёт по болоту, но поздней осенью болото почти пересохло, иду не спеша, знаю, что насобирать дров для печки смогу и в темноте. Метров за сто слышу шум и какую-то возню, дымком потянуло, ага, кто-то есть. Дымит костер, дымит печка в вагончике, у костра на груде валежника Сашка Рошальский жулькает ножокой, по всем правилам жулькает, лицом к главной тропе, чтоб подходящих гостей увидеть. А с той стороны, откуда я иду, к вагончику никто и не ходит. Скруглив и без того неспешный шаг, тихо-тихо я подошел и гаркнул: 'Бог помощь!' Молча, бросив ножовку и не оглядываясь, Рошальский рванул по тропе как сайгак:
- Саня, вернись, я всё прощу!
Остановив свой бег и присмотревшись, Сашка шаркает болотниками обратно.
- Сука, подловил, я чуть не сдох от страха! Ты откуда?
- Да с Туголеса, по картам прошелся для разнообразия.
- Ну, ты лось! С рюкзаком-то, это километров пятнадцать!.. А чего один?
Чего. Ничего, звал Йуррика, Лёху, однако, что-то как-то не захотели напарники:
Я угощаю Сашку вяленой олениной и копченой лосятиной, мы пьем принесенную мной водку в жарко натопленном вагончике и Сашкины глаза блестят восторженно, когда я рассказываю о сезоне, и он примеряет 'на себя' и лосей и оленей, видимо, представляя сколько денег мог бы выручить за мясо: Не только в мясе дело, Сашка:
Поздняя ночь, по стенам пляшут отблески света из печи, Сашка трясёт меня за плечо.
- Антоха, вставай, там, на озере, кто-то мои сети тырит!
Кое-как одевшись, ковыляем на пристань. В кромешной тьме и сырости, отчетливо слышна возня и плеск.
- Шарахни по ним картечью, чтоб знали!
Картечи мне жалко, а вот бекасинник пойдёт. Выцелив так примерно в горизонт, крикнув что-то зычное и грозное, даю залп. Стихло всё. Послушав для порядку, замерзнув, идём обратно в жарко натопленный вагон. Не спится что-то:
А наутро, на плесе, прямо напротив пристани, в серой мороси октябрьского утра огромно-несуразные в нашем болоте, белые-белые лебеди: Это они за мной прилетели чтоль? Вот кто ночью на Сашкиных сетях колобродил: Заплескались, забили крыльями и после долгого разбега через весь плес. Взлетели и ушли куда-то под низким серым небом:
Собираемся с Сашкой топтать карьеры - одному ему скучно и боязно, по весне он от егерей убегал и в самой чащобе нашел скелет человеческий. Где нашел - вспомнить не может, но с тех пор один ходить боится. На углу озера, где яма, мы синхронно стреляем по стае чернетей, сидевших под берегом, и валим двух. Но ветра нет. Трупики как впаянные в свинцовое зеркало, а тащиться назад за лодкой неохота. Чаек тоже вроде уже нет, отлетели, так что пусть лежат до вечера, на обратном пути заберем:
То лёгкий дождь. То просто туман. Никого и ничего. Но это мне и нужно для восстановления душевного равновесия. Мы разделяемся с Сашкой и прочесываем карьеры по параллельным бровкам. Я слышу, как он шуршит камышом и трещит валежником. И всё. Больше никаких звуков. И низкое небо:
:..
За узкоколейкой, на песчаной бровке мы варим чай и жуем хлеб с салом. Дождик. Неожиданно тишину разрезает на три части резкий голос кряковой 'кря-кря-кря!' Кажется, что где-то совсем рядом, но не понять - впереди километр карьеров, а за ним простор озера Долгого и где они сидят? Сворачиваем по-быстрому свой хабар и, опять разделившись, прочесываем, двигаясь по параллельным бровкам, карьеры. В абсолютной тишине осеннего дня ясно слышно всхлопывание крыльев, плеск, тихое кряканье и прочие звуки кормящейся стаи, а ещё слышно, как при каждом шаге побрякивает у Сашки в противогазной сумке кружка: На карьерах никого, начинаются камыши на берегу Долгого, старые березы, браконьерский полуразвалившийся балаган, мы выходим на топкий берег и замираем в изумлении. Весь плёс усеян утками - чернеть, гоголи, красноголовики, свиязь, чирки, кряквы плещутся, переговариваются, гоняются друг за другом. До них метров сто пятьдесят и прошли мы уже почти километр, как же мы их услышали от узкоколейки? Рефракция звука из-за дождя и тумана? Мы молча стоим и смотрим на эту шевелящуюся массу, сосчитать их, как? Как три года назад, на Колыме: Я хочу рассказать Сашке о невиданном пролёте, но тишину неожиданно взрывает дуплет. Сашка не пожалел картечи: Всплески от попавших в воду картечин лишь заставили чуть отодвинуться крайних. Не хотят взлетать:
- Сюда бы лодку од двумя 'Вихрями', подлететь на глиссере, да со всех стволов в кучу: Ладно, пошли назад, чего мокнуть!
А потом приехал Лёха: Вроде не собирался, но то ли его с работы отпустили, то ли просто соскучился. А только как нельзя кстати - Сашка домой собрался, а мне одному куковать? Отпросился-то я на десять дней:
:.
И пошло у нас дело - перед самыми морозами вдруг повсюду полезли грибы-подберезовики и мы с Лёхой стали их собирать и варить, а излишки сушить в вагончике, благо места много и печка топится. Уходили каждый день, несмотря на дожди, то за Удебное, то на Долгое, один раз заблудились и укуролесили чуть не на Рязанщину - замучались возвращаться против северного ветра и снега: Через день к нам приплывал Деревяга, проверить сети, пополнял нам запас 'горючего' - в ту декаду попробовали всё, от аптечного спирта, до подозрительно горящего зеленым пламенем самогона. Ну, и как водится, ко дню милиции вморозило на ночь так, что озеро встало в одночасье - осталась только полынья на глубоком плесе. Однако, утром, по морозу, мы пошли шататься. Ну не уезжать же, когда вокруг такое великолепие! Правда, далеко не пошли, прошерстили близлежащие глубокие карьеры - там лёд не так быстро встаёт. Тяжелые, готовые к отлёту кряквы, почему-то в тот день сидели до последнего и я стрелял легко и непринуждённо, понимая, что на этот раз похоже всё:
:..
Возвращаясь назад к вагончику, уже в сумерках, я шикнул на Лёху, чтоб не трещал валежником как медведь. На ртутном зеркале полыньи, среди отражений первых звёзд, густо-густо сидели чернети: Лёха, вложив в стволы 'нулёвку', стал подползать по промороженной до хрустального звона траве, а я, памятуя навыки прошедшего полевого сезона, стал просто подходить, как к зверю, неслышно и неспешно: Грохнула дуплетом Лёхина 'тозочка', я выпустил 'в кучу' весь магазин, что творилось на полынье - не разобрать, шум, плеск, кырканье! Часть стаи заходит на круг, на фоне еще светлеющего неба успеваю дважды или трижды выстрелить по ним и пара тушек шлёпается в воду. Лёжа, матерясь, пытается вытащить раздутые гильзы: И что нам теперь делать? До полыньи метров тридцать припай, лодка надувная у нас в вагончике, Сашкина, дырявая, стемнело уже, звёзды сияют, и тонкий месяц рогами кверху: Морозит так, что сопли в носу стынут, по тонкому льду под противоположным берегом бежит лиса. Так, ладно! Оставив Лёху караулить, бегу за лодкой - авось выдержит заплыв!
Борта травят, поэтому я гребу и проталкиваюсь, а Лёха колотит по припаю жердью, пробивая дорогу, с лопастей вода стекает медленными, тягучими каплями, разбитые льдины тут же снова смерзаются. Наконец, вываливаемся на открытую воду, Лёха светит фонариком и указывает куда грести. Утки, хохлатая чернеть, общим счетом ровно восемь, по четыре на брата, напарник мой просто счастлив! А я задумался, а почему я здесь, а не ТАМ? И каков эквивалент? Ради чего? Ради пяти килограммов мяса и перьев я рискую жизнью? Ведь пробей мы сейчас борт, в нашей полузимней одежде и сапогах не выплыть и помочь будет некому - ближайшие люди в восьми километрах: Видимо, очень мне надо, находиться здесь и сейчас под звёздным небом, а потом в пропахшем дымом и портянками вагончике, пить водку и говорить о бабах:
:.
- Чё, заснул, греби скорее! - Лёха прервал мои раздумья весьма бесцеремонно, но полынья начала смерзаться, тоненькие льдинки звенят под бортами, образуя 'сало'. Кое-как пробились с помощью кола, лодку не скатать - сломается, Лёха тащит добычу и ружья, я с лодкой на голове ломлюсь наугад за ним следом, при свете звёзд и месяца видно плохо. И дальше, всё как надо - жаркий огонь в прогоревшей до дыр печке, немудрящая снедь (подъели уже всё почти) и водка в самую меру, так, чтобы зарумяниться. Обожженные морозом и ветром, наши лица горят в полутьме красным (а может пламя из печки?), мы несём синхронно какую-то веселую пургу, и нам обоим хорошо, и Лёха еще не выпил достаточно, чтобы начать охоту на 'духов': Если ты охотник, если ты пропащий, если ты в состоянии прогнать из головы образ 'подушки Пришвина', так будь на охоте, радуйся охотничьей удаче и не тужи!..
:.
Подкидывал я в печку перед сном часа в два ночи, небо было ясное, звёзды сияли: А утром проснулись под снегом. Сантиметров десять намело за ночь, ветер штормовой, озеро во льду, желтые камыши по снежным заносам: Однако, надо выбираться! Залабазили, как было оговорено с Сашкой, высушенную у печки лодку. Собрали мешки, поделив добычу 'по-братски', подъели последний харч, оставив на дорогу немного хлеба с салом, и всё: Дальше только ты, твои ноги, северный ветер в лицо и дорога среди белых полей: Лёхе хорошо, у него бушлат, хотя не очень хорошо, видать вспотел под рюкзаком, морда красная, а у меня под штормовкой - свитер и греюсь только тем, что увеличиваю скорость. Добежав до станции, понимаем, что попали конкретно, ближайшая электричка через час с небольшим, а на открытой всем ветрам платформе укрыться негде - сдохнем мы тут!
- Погоди, тут где-то дом, где 'гонят', Деревяга говорил, вроде тот, кирпичный, - Лёха тычет перстом в сторону пристанционных домишек, - иди ты, у тебя морда посимпатишнее!..
Ага, 'посимпатишнее', десять дней не брился, нонче снегом умылся: Ковыляю к указанному строению, кудлатая собачка испуганно лает на меня из-под крыльца.
- Хозяева, ау, есть кто живой! - на мой стук на крыльцо вылезла корявая бабка.
- Тебе чего, родимец?- голос сиплый, пропитой.
- Бабушка, здравствуй! Не у вас ли самогоном торгуют? - меня трясёт крупной дрожью, зубы стучат.
- Проходи, - бабка пропускает меня в сени, - Арина! Слышь?!
Я аж подскочил, так за спиной рявкнула, вот тебе и бабка!
Грудастая молодка с русой косой (после сезона, после десятидневного сидения на озере мне всё бабы - Василисы Прекрасные) вынесла мне поллитру с чуть желтоватой жидкостью и я с трудом удержался, чтоб не хлебнуть так сразу, из горла: Приняв деньги, скользнув по мне блядским, зеленым взглядом, девица протянула мне огромное антоновское яблоко - на заешь:
:
За порогом - шторм и метель, по платформе вокруг наших рюкзаков вышагивает Лёха, как одинокий пингвин. Я вдруг понимаю, что вот оно, счастье - иметь возможность убежать в 'царство рыб и куликов', и Лёха сейчас олицетворяет это царство.
- Лёхаа!!! Эгэлгэ!!! - я размахиваю над головой добытой бутылкой.
И нахохленная фигурка на платформе машет руками и подпрыгивает в снежных вихрях, закрученных проходящим товарняком:



