Один мой друг подбирает бездомных кошек, Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит. Они у него в квартире пускают корни: Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик, Конечно, уже оккупирован, не осталось Такого угла, где не жили бы эти черти. Мой друг говорит, они спасают от смерти. Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.
Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам, И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден. Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям. Мне тоже всучил какого-то хромоножку С ободранным ухом и золотыми глазами, Тогда ещё умещавшегося в ладони
Я, кстати, заботливый сын и почетный донор, Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы. Но все эти ценные качества бесполезны, Они не идут в зачет, ничего не стоят, Когда по ночам за окнами кто-то стонет, И в пении проводов слышен посвист лезвий, Когда потолок опускается, тьмы бездонней, И смерть затекает в стоки, сочится в щели, Когда она садится на край постели И гладит меня по щеке ледяной ладонью, Всё тело сводит, к нёбу язык припаян, Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.
Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом. Она отступает.
Дана Сидерос. Совершенно случайно прочёл как то в интернете, очень необычно.. .
Трещат жидовские шинки. Гуляет Сечь. Держитесь, ляхи! Сегодня-завтра казаки Пропьют последние рубахи. Кто на Сечи теперь не пьян, Но кто посмеет пьяных трогать? Свой лучший выпачкал жупан Сам атаман в колесный деготь. Хмельней вино для казака, Когда близка его дорога, И смерть для каждого легка Во имя вольности и Бога. В поход, в поход! Гуляет голь, Гуляют старые старшины. В поход за слезы и за боль Порабощенной Украины. За честь поруганной страны Любой казак умрет как витязь. Ясновельможные паны, Готовьтесь к бою и держитесь!
Нам все равно, в какой стране Смести народное восстанье, И нет в других, как нет во мне, Ни жалости, ни состраданья
Вести учет: в каком году - Для нас ненужная обуза; И вот в пустыне, как в аду, Идем на возмущенных друзов.
Семнадцативековый срок Прошел, не торопясь, по миру; Все также небо и песок Глядят беспечно на Пальмиру Среди разрушенных колонн. Но уцелевшие колонны, Наш Иностранный легион - Наследник римских легионов.
Я из Африки принес Голубую лихорадку, Я в Париж к себе привез Деревянную лошадку.
Иностранный легион. Первый конный полк. Конечно, Самый лучший эскадрон, На рысях ушедший в вечность:
Восемь строчек завещанья К уцелевшим другам, чтоб В неизбежный день прощанья Положили мне на гроб Синеглазую фуражку Атаманского полка И прадедовскую шашку С лентой алой темляка. .. . Николай Николаевич Туроверов
К оврагу, где травы рыжели от крови, Где смерть опрокинула трупы на склон, Папаху надвинув на самые брови, На черном коне подъезжает барон.
Он спустится шагом к изрубленным трупам, И смотрит им в лица, склоняясь с седла, - И прядает конь, оседающий крупом, И в пене испуга его удила.
И яростью, бредом ее истомяся, Кавказский клинок - он уже обнажен - В гниющее красноармейское мясо, - Повиснув к земле, погружает барон.
Скакун обезумел, не слушает шпор он, Выносит на гребень, весь в лунном огне, - Испуганный шумом, проснувшийся ворон Закаркает хрипло на черной сосне.
И каркает ворон, и слушает всадник, И льдисто светлеет худое лицо. Чем возгласы птицы звучат безотрадней, Тем, сжавшее сердце, слабеет кольцо.
Глаза засветились. В тревожном их блеске - Две крошечных искры, два тонких луча... Но нынче, вернувшись из страшной поездки, Барон приказал: "Позовите врача!"
И лекарю, мутной тоскою оборон, (Шаги и бряцание шпор в тишине), Отрывисто бросил: "Хворает мой ворон: Увидев меня, не закаркал он мне!
Ты будешь лечить его. Если ж последней Отрады лишусь - посчитаюсь с тобой!" Врач вышел безмолвно и тут же в передней, Руками развел и покончил с собой.
А в полдень, в кровавом Особом Отделе, Барону, в сторонку дохнув перегар, Сказали: "Вот эти.. . Они засиделись: Она - партизанка, а он - комиссар".
И медленно, в шепот тревожных известий, - Они напряженными стали опять, - Им брошено: "На ночь сведите их вместе, А ночью - под вороном - расстрелять!"
И утром начштаба барону прохаркал О ночи и смерти казненных двоих... "А ворон их видел? А ворон закаркал?" - Барон перебил.. . И полковник затих.
"Случилось несчастье! - он выдавил (дабы Удар отклонить - сокрушительный вздох), - С испугу ли, - все-таки крикнула баба, - Иль гнили объевшись, но.. . ворон издох!"
"Каналья! Ты сдохнешь, а ворон мой - умер! Он, каркая, славил удел палача!" - От гнева и ужаса обезумев, Хватаясь за шашку, барон закричал:
"Он был моим другом. В кровавой неволе Другого найти я уже не смогу!" - И, весь содрогаясь от гнева и боли, Он отдал приказ отступать на Ургу.
Стенали степные поджарые волки, Шептались пески, умирал небосклон... Как идол, сидел на косматой монголке, Монголом одет, сумасшедший барон.
И шорохам ночи безсонной внимая, Он призраку гибели выплюнул: "Прочь!" И каркала вороном глухонемая, Упавшая сзади, даурская ночь.
---
Я слышал: в монгольских унылых улусах, Ребенка качая при дымном огне, Раскосая женщина в кольцах и бусах Поет о бароне на черном коне...
И будто бы в дни, когда в яростной злобе Шевелится буря в горячем песке, - Огромный, он мчит над пустынею Гоби, И ворон сидит у него на плече.
Отцы, не покидайте сыновей! Не унижайте их подарком к дате: Всё можно изменить в судьбе своей, Но только сыновей не покидайте. Пока малы - за них в ответе мать. От первых слёз и до вечерней сказки. Но как потом им будет не хватать Мужской поддержки и отцовской ласки. Им непременно надо подражать Своим отцам, на то они и дети. Родную руку молча подержать, Уйти с отцом рыбачить на рассвете. Обида вас настигнет иль любовь Не уходите:вы им всех дороже. Ведь в жилах сыновей - отцова кровь. И заменить её уже никто не сможет. А. Дементьев
Когда задвигалось и загремело, И на столе запрыгал суп в кастрюле, Попрыгал, а потом упал. Игрушки сразу лица отвернули - Не их это игрушечное дело. Тогда он в шкаф залез. Он в нём лежал и спал.
Потом проснулся, покричал, поплакал, Поел размякшую картошку с пола, И взяв с собою синюю собаку, Вернулся в шкаф.
Теперь его на свете нет.
Среди истлевших пиджаков, подолов, Когда-нибудь найдут его скелет. Нашедшие могли бы засмеяться - Скелет в шкафу!
Никто не засмеётся. Достанут этот маленький скелет, Вцепившийся в бесцветную собаку И вынесут на страшный белый свет.
Когда задвигалось и загремело, И на столе запрыгал суп в кастрюле, Попрыгал, а потом упал. Игрушки сразу лица отвернули - Не их это игрушечное дело. Тогда он в шкаф залез. Он в нём лежал и спал.
Потом проснулся, покричал, поплакал, Поел размякшую картошку с пола, И взяв с собою синюю собаку, Вернулся в шкаф.
Теперь его на свете нет.
Среди истлевших пиджаков, подолов, Когда-нибудь найдут его скелет. Нашедшие могли бы засмеяться - Скелет в шкафу!
Никто не засмеётся. Достанут этот маленький скелет, Вцепившийся в бесцветную собаку И вынесут на страшный белый свет.
только сегодня прочитал... Лев Вершинин. Баллада о Георгиевском кресте.
А мы получали Егориев так: пустыня была седа, а впереди был Зера-Булак - река, и значит - вода.
Горнист протрубил пересохшим ртом, припомнив прошлую прыть; мы, право, не знали, что будет потом, кто будет с крестом, а кто - под крестом... Нам просто хотелось пить.
Но поручик Лукин прокричал приказ: мы дошли до приречных мест, и не хлеб да соль ожидают нас, а эмирская стая, к сарбазу сарбаз, сползается скопищем в этот час, куда не гляди окрест.
Юнкер Розен поднял жеребца свечой, изгаляясь и в мать и в прах... А река извивалась кайсацкой камчой и воняла прокисшей конской мочой, как повсюду в здешних краях.
У реки и вправду стояла орда, нависая со всех сторон... Словно скатка на марше, душила жара и комком подступали ко рту из нутра сухари с солониной, что жрали вчера и водочный порцион.
На истертых ногах мы качнулись к воде, выжимая кровь из сапог... Но с пригорка хакнул кара-мултук - и поручик Лукин матюкнулся вдруг и фуражкой ткнулся в песок.
Черногривый его не заржал - завыл (кони тоже умеют выть!) и ряды сарбазов были пестры... Но что нам было до Бухары, если в глотках стоял перегар махры и очень хотелось пить!
Взрыли пушки-китайки песок столбом, на куски развалили взвод, юнкер Розен упал с разрубленным лбом, толмача Ахметку накрыло ядром и фельдфебель Устин чугунным бруском получил отпускной в живот.
Он сучил сапогами, зажав дыру, и шептал, пока не затих: "Сыночки, сарбазы ползут, как вши... Порежут вас до единой души... Но кто доберется до бей-баши - спасет себя и своих... "
Мы в кустах залегли, и по нам орда пробежала, кусты круша. Было трое нас - и, плюнув на взвод, я, Ильин Кузьма, да Седых Федот, сомкнувшись шеренгой, пошли вперед - к холму, где был бей-баша.
Мы отставших бухарцев крушили вмах, хрипя матерную бредь... И дуром, на крике, прорвались к холму - по крови, мясу, тряпкам, дерьму... Но эмирская пуля добыла Кузьму, сократив шеренгу на треть.
Бей-баша стоял на вершине холма, у зеленого бунчука... К нам навстречу метнулся чернявый щенок и Федота - с оттяжкой, наискосок. И увидел я, как сползли в песок голова, плечо и рука.
Я мальчишку четко достал штыком, встал с башою лицом к лицу, и, смеясь в ответ на гнусавый лай, я отправил его в мухаметкин рай, словно чучело на плацу!
А потом зазвенело в ушах - и тьма... Я очнулся, уже когда в небе мчался каракуль казачьих папах: это сотни, застрявшие в Черных песках, выйдя с фланга, сарбазов втоптали в прах и на юг бежала орда.
Два усатых казака мне встать помогли, и утерли лицо, и к реке подвели, а вода, где кровь и навоз текли, так была вкусна и чиста... Генерал-отец, галуны в огне, перед строем в пояс кланялся мне, и при всех целовал в уста.
"Не Кузьме Ильину, не Федоту Седых, а тебе - за то, что живой, и за то, что что соблюл государев стяг - крест-Егорий, славы солдатской знак, увольненье на месяц (гуляй, казак!) и "катенька" на пропой!"
Так сказал генерал и к могилкам пошел, на песке оставляя след... Строй равняя, лежали поручик Лукин, юнкер Розен, фельдфебель дядька Устин, половина Федота, Кузьма Ильин, и толмач-киргизец Ахмет. ... Что смеетесь, ребята? Не брешет дед. Был когда-то и я в чести. Был не промах, а нынче на нет сошел. Стал один, как перст, и гол, как сокол... Кто сегодня с монетой в кабак пришел?
Ты грязный негодяй с кровавыми руками, Ты зажиматель ртов, ты пробиватель лбов, Палач, в уютности сидящий с палачами, Под тенью виселиц, над сонмами гробов.
Когда ж придёт твой час, отверженец Природы, И страшный дух темниц, наполненных тобой, Восстанет облаком, уже растущим годы, И бросит молнию, и прогремит Судьбой.
Ты должен быть казнён рукою человека, Быть может собственной, привыкшей убивать, Ты до чрезмерности душою стал калека, Подобным жить нельзя, ты гнусности печать.
Ты осквернил себя, свою страну, все страны, Что стонут под твоей уродливой пятой, Ты карлик, ты Кощей, ты грязью, кровью пьяный, Ты должен быть убит, ты стал для всех бедой.
Природа выбрала тебя для завершенья Всех богохульностей Романовской семьи, Последыш мерзостный, ползучее сцепленье Всех низостей, умри, позорны дни твои.
Призовите меня на войну Вместо парня, которому двадцать. Я служил, я смогу, я пойму, Как за Родину нужно сражаться. Пусть погибну, а он пусть живёт, Пусть девчонку обнимет на зорьке. Его матери пусть не придёт Чёрный гроб с эпитафией горькой. Призовите меня. Не берут. Староват, да и болен не в меру. Очень жаль, только нервы, как жгут, Натянулись за правду, за веру. Призовите меня, я же внук, Внук погибшего в битве солдата, Что не выпустил знамя из рук И полег по-геройски когда-то. Призовите меня старика, Я мудрей и хитрей, я "бывалый". Еще сможет подняться рука С автоматом за Русь, за Державу. Призовите, сумею сберечь Чью-то жизнь, что свята и лучиста. Только прежде чем замертво лечь, Я себя подорву и нацистов, Тех, кто свастику холит и крест, Кто забыл про Берлин в 45 м. Тех, кто святость попрал прежних мест, Где война прокатилась когда-то. Та война, что Великой зовут, Та война, где мой дед лёг костями. Призовите меня. Не берут. Значит, буду сражаться стихами.
Хороший стих, хотя свеча у него в 767 году вряд ли могла быть - но это вопрос к переводчику, в оригинале наверняка было что-то другое, более соответствующее эпохе. И ещё нужно убрать букву "и" в 4-том двустишии - с ней строка не попадает в размер.
Ни оди фун из носителей путунхуа-бо, включая консулов(!!!) КНР в Хабаровском крае не смог прочесть эти два стихотворения на память. Это , примерно как - я помню чудное, и прекрасная пора.. .
Николай Рубцов родился 3 января 1936 года в селе Емецк Емецкого района Северного края (ныне Холмогорского района Архангельской области). Самый значительный поэт в моей незначительной жизни.
Все чаще и чаще в ночной тиши вдруг начинаю рыдать. Ведь даже крупицу богатств души уже невозможно отдать. И никому не нужно: В поисках Идиота так измотаешься за день! А люди идут, отработав, туда, где деньги и ****и. И пусть сквозь людскую лавину я пройду непохожий, один, как будто кусок рубина, сверкающий между льдин. Не-бо! Хочу сиять я; ночью мне разреши на бархате черного платья рассыпать алмазы души.
2
Министрам, вождям и газетам - не верьте! Вставайте, лежащие ниц! Видите, шарики атомной смерти у Мира в могилах глазниц. Вставайте! Вставайте! Вставайте! О, алая кровь бунтарства! Идите и доломайте гнилую тюрьму государства! Идите по трупам пугливых тащить для голодных людей черные бомбы, как сливы, на блюдища площадей.
3
Где они - те, кто нужны, чтобы горло пушек зажать, чтобы вырезать язвы войны священным ножом мятежа? Где они? Где они? Где они? Или их вовсе нет? - Вон у станков их тени прикованы горстью монет.
4
Человек исчез, ничтожный, как муха, он еле шевелится в строчках книг. Выйду на площадь и городу в ухо Втисну отчаянья крик! А потом, пистолет достав, прижму его крепко к виску... Не дам никому растоптать души белоснежный лоскут. Люди, уйдите, не надо... Бросьте меня утешать. Все равно среди вашего ада мне уже нечем дышать! Приветствуйте подлость и голод! А я, поваленный наземь, плюю в ваш железный город, набитый деньгами и грязью.
5
Небо! Не знаю, что делаю... Мне бы карающий нож! Видишь, как кто-то на белое выплеснул черную ложь. Видишь, как вечера тьма жует окровавленный стяг... И жизнь страшна, как тюрьма, воздвигнутая на костях! Падаю! Падаю! Падаю! Вам оставляю лысеть. Не стану питаться падалью - как все. Не стану кишкам на потребу плоды на могилах срезать. Не нужно мне вашего хлеба, замешенного на слезах. И падаю, и взлетаю в полубреду, в полусне. И чувствую, как расцветает человеческое во мне.
6
Привыкли видеть, расхаживая вдоль улиц в свободный час, лица, жизнью изгаженные, такие же, как и у вас. И вдруг - словно грома раскаты и словно явление Миру Христа, восстала растоптанная и распятая Человеческая Красота! Это - я, призывающий к правде и бунту, не желающий больше служить, рву ваши черные путы, сотканные из лжи! Это - я! законом закованный, кричу Человеческий Манифест, и пусть мне ворон выклевывает на мраморе тела крест.
В России расстаются навсегда. В России друг от друга города столь далеки, что вздрагиваю я, шепнув «прощай». Рукой своей касаюсь невзначай её руки.
Длиною в жизнь любая из дорог. Скажите, что такое русский Бог? «Конечно, я приеду». Не приеду никогда. В России расстаются навсегда. «Душа моя, приеду».
Через сотни лет вернусь. Какая малость, милость, что за грусть мы насовсем прощаемся. «Дай капельку сотру». Да, не приеду. Видимо, умру скорее, чем.
В России расстаются навсегда. Ещё один подкинь кусочек льда в холодный стих. И поезда уходят под откос, И самолёты, долетев до звёзд, сгорают в них.
