Сменяются эпохи И дышит наша грудь То хорошо, то плохо, То сносно как-нибудь. Бывает нелегко нам И в малом и в большом, И лишь хамелеонам Живётся хорошо.
По-разному, заметьте, - Сей факт неоспорим - Живут на белом свете Поэты и Цари. По-разному сгорают Их звёзды налету, Во тьме пересекая Последнюю черту!
Пока Цари на троне, С Царями все в ладу. Царя никто не тронет, Пока он на виду. Ему никто не скажет, Что, мол, не так поёшь! На удивленье даже - Хорош, пока живёшь!
Но только Царь уходит - И подпевалы все Изъяны в нём находят, Как сало в колбасе. Один был своенравен, Другой, вообще, без головы! Скажите, Бога ради, Где ж раньше были вы?
Совсем не то - Поэты. Пока они живут, Какие-то запреты Всегда для них найдут. Но долго жить прикажет Затравленный Поэт - На удивленье даже - Снимается запрет!
И тот, который сам был Вчера готов его сожрать, Запел вдруг дифирамбы - Какая благодать! Посмертные награды, Так нужные живым, Скажите, Бога ради, Где ж раньше были вы?
Живут на белом свете Поэты и Цари. По-разному, заметьте, - Сей факт неоспорим! По-разному сгорают Их звёзды налету, Во тьме пересекая Последнюю черту!
Да, судьбы их различны, Но, что ни говори, Нам дороги обычно И Поэты, и Цари. Одних мы чтим публично, Во всю рукоплеща, К другим приходим лично.. . На кладбища. Нравится Подписаться
Да, он мне снится, этот город, и видимо не раз, не два Доказывать я буду в спорах, что он красивей, чем Москва!
И в стороне сибирской дальней, мне помнится родимый дом И то, что факелы Ростральных... . А впрочем нет, я о другом. Я вижу городок на Волге в полукольце плешивых гор В тот очень тяжкий, очень долгий - 42-ой военный год. Линялые шатрами крыши, стада бредущие в пыли... Сюда блокадных ребятишек из Ленинграда привезли. Ведь больше года голодали, им дали мяса, масло дали. Они ж, шатаясь как в бреду за завтраком недоедали, В обед опять недоедали, за ужином недоедали - на завтра прятали еду. Они не оставляли крошек, тихи, глазасты и худы, Они рассматривали кошек лишь как запас живой еды. И падали при каждом шаге. И молча плакали в тиши. Но кто-то детям дал бумагу и заточил карандаши. И вот на четвертушках мятых, стал робко возникать на свет Не точный, памятный, крылатый, неповторимый силуэт - Бессмертный шпиль Адмиралтейства, его нагую простоту Чертило раненое детство, мусоля грифели во рту....
Да, он мне снится этот город и видимо не раз, не два Доказывать я буду в спорах, что он красивей, чем Москва! И вновь и вновь при трудном шаге я вспомню это, тишь палат, Детей, и на листках бумаги, рисунок, точно текст присяги, Тебе на верность ЛЕНИНГРАД. /Майя Борисова/
Белого облака серая тень Падает в поле, давно опустевшее. Скажут: добился всего, что хотел. И возразить бы - да нечего, нечего. Правды вчерашней слабеют огни, Нынешней веры - возможности скромные. Жизнь разобьет нас на "мы" и "они", Вспомнится злое, забудется доброе.
Горькие спутники в долгие дни - Мысли печальные, листья осенние. Мы не одни, даже если одни, И в одиночестве нет нам спасения. Строим, как в детстве, корабль из песка: Вот и уходите.. . Жаль - вы мне дороги. Время снежинкой коснется виска, Вспомнится злое, забудется доброе.
Слышишь, раздался последний звонок - Зритель уйдет, и опустится занавес. Кто-то остался и ждет за окном, Ради него я попробую заново. Будто бы яблони вновь расцвели, Будто бы птицы опять возвращаются... Вот уж и я исчезаю вдали, Вот уж другой в той дали появляется.
Да, умру я! И что ж такого? Хоть сейчас из нагана в лоб!
... Может быть, Гробовщик толковый Смастерит мне хороший гроб. А на что мне хороший гроб-то? Зарывайте меня хоть как! Жалкий след мой Будет затоптан Башмаками других бродяг. И останется всё, Как было, На Земле, не для всех родной... Будет так же Светить Светило На заплёванный шар земной!
Николай Рубцов, 1954
...
ПРАЗДНИК В ПОСЕЛКЕ
Сколько водки выпито! Сколько стекол выбито! Сколько средств закошено! Сколько женщин брошено! Чьи-то дети плакали, Где-то финки звякали...
У нас в Рязани, глянь - грибы с глазами! Люблю берёзки песню, ветра свист. А в Интернете мне вчера сказали, Что я за это - сволочь и нацист!
Что я поборник старины глубокой, Что нас, таких, нехудо бы в овраг! Что наша Русь, России вышла боком, И что лаптёжник я и миру - враг!
Слюною брызгали: 'Все братья в этом мире, А вам - изба трухлявая да печь!' - Ну, дай вам бог: онлайн, в своей квартире Под этих 'братьев' без зазренья лечь.
Вот это штука - надо ж, сколько тины! Мы будто у кого-то на крючке - Им по душе святые валентины И санта-клаус в узком пиджачке.
Ещё шипели про казну пустую - Не лучше ли вкусить чужих даров?! - А я-то глотку рву за Русь святую, А я про корни да про отчий кров:
Ну а у них особые приметы - Где скинул шапку, там-то и родня! Куда же я, в какие 'интернеты'? Эй, гриб с глазами, стереги меня.. .
Если в прошлое, лучше трамваем со звоночком, поддатым соседом, грязным школьником, тётей с приветом, чтоб листва тополиная следом. Через пять или шесть остановок въедем в восьмидесятые годы: слева - фабрики, справа - заводы, не тушуйся, закуривай, что ты. Что ты мямлишь скептически, типа это всё из набоковской прозы, он барчук, мы с тобою отбросы, улыбнись, на лице твоём слёзы. Это наша с тобой остановка: там - плакаты, а там - транспаранты, небо синее, красные банты, чьи-то похороны, музыканты. Подыграй на зубах этим дядям и отчаль под красивые звуки, куртка кожаная, руки в брюки, да по улочке вечной разлуки. Да по улице вечной печали в дом родимый, сливаясь с закатом, одиночеством, сном, листопадом, возвращайся убитым солдатом.
Мой товарищ, в смертельной агонии Не зови понапрасну друзей. Дай-ка лучше согрею ладони я Над дымящейся кровью твоей. Ты не плачь, не стони, ты не маленький, Ты не ранен, ты просто убит. Дай на память сниму с тебя валенки. Нам еще наступать предстоит. Декабрь 1944 г. Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена
ЖАЖДА Воздух - крутой кипяток. В глазах огневые круги. Воды последний глоток Я отдал сегодня другу. А друг все равно... И сейчас Меня сожаление мучит: Глотком тем его не спас. Себе бы оставить лучше. Но если сожжет меня зной И пуля меня окровавит, Товарищ полуживой Плечо мне свое подставит. Я выплюнул горькую пыль, Скребущую горло, Без влаги, Я выбросил в душный ковыль Ненужную флягу. Август 1942 г. Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела! Эта местность мне знакома, как окраина Китая! Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела. Многоточие шинели. Вместо мозга -- запятая. Вместо горла -- темный вечер. Вместо буркал -- знак деленья. Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин, достающий из штанин.
"А почем та радиола?" "Кто такой Савонарола?" "Вероятно, сокращенье". "Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах -- папироса. В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром. И нарезанные косо, как полтавская, колеса с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром оживляют скатерть снега, полустанки и развилки обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое волки воют "?-мое".
"Жизнь -- она как лотерея". "Вышла замуж за еврея". "Довели страну до ручки". "Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним -- меццо-сопрано. В продуктовом -- кот наплакал; бродят крысы, бакалея. Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана превращается в тирана на трибуне мавзолея. Говорят лихие люди, что внутри, разочарован под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.
Хорошо, утратив речь, встать с винтовкой гроб стеречь.
"Не смотри в глаза мне, дева: все равно пойдешь налево". "У попа была собака". "Оба умерли от рака".
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду -- Ясная Поляна. (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.) Он -- предшественник Тарзана: самописка -- как лиана, взад-вперед летают ядра над французским частоколом. Се -- великий сын России, хоть и правящего класса! Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф превратился в книжный шкаф!
"Приучил ее к минету". "Что за шум, а драки нету?" "Крыл последними словами". "Кто последний? Я за вами".
Входит пара Александров под конвоем Николаши. Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло". По Европе бродят нары в тщетных поисках параши, натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло. Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора", чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля: скажешь "пли!" -- ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком". "Все равно поставлю раком". "Эх, Цусима-Хиросима! Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах. Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины. Лучший вид на этот город -- если сесть в бомбардировщик. Глянь -- набрякшие, как вата из нескромныя ложбины, размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре. Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора. Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку, и дымящаяся трубка.. . Так, по мысли режиссера, и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку. И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле. Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?" "Я тебе не все сказала". "Раз чучмек, то верит в Будду". "Сукой будешь?" "Сукой буду".
Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен. Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем, придирается к закону, кипятится из-за пошлин, восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти Рафаэль с Буонаротти -- ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран Маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки". "Я сломал ее по пьянке". "Был всю жизнь простым рабочим". "Между прочим, все мы дрочим".
Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки. Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом. Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки! Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом". И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны. В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню -- вот те на: на подушке -- ордена.
"Где яйцо, там -- сковородка". "Говорят, что скоро водка снова будет по рублю". "Мам, я папу не люблю".
Входит некто православный, говорит: "Теперь я -- главный. У меня в душе Жар-птица и тоска по государю. Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной. Дайте мне перекреститься, а не то -- в лицо ударю. Хуже порчи и лишая -- мыслей западных зараза. Пой, гармошка, заглушая саксофон -- исчадье джаза".
И лобзают образа с плачем жертвы обреза...
"Мне -- бифштекс по-режиссерски". "Бурлаки в Североморске тянут крейсер бечевой, исхудав от лучевой".
Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало, с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало, а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни; б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели. Но -- не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю", отвечает: "мать твою!" ".
"Влез рукой в шахну, знакомясь". "Подмахну -- и в Сочи". "Помесь лейкоцита с антрацитом называется Коцитом".
Входят строем пионеры, кто -- с моделью из фанеры, кто -- с написанным вручную содержательным доносом. С того света, как химеры, палачи-пенсионеры одобрительно кивают им, задорным и курносым, что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.
Что попишешь? Молодежь. Не задушишь, не убьешь.
"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду". "Я с ним рядом срать не сяду". "А моя, как та мадонна, не желает без гондона".
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи. Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером, только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи. Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид. У меня внутри болит".
"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!" "Это -- сука или кобель?" "Склока следствия с причиной прекращается с кончиной".
Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит. Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме". То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит, обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами. И за смертною чертою, лунным блеском залитою, челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил тех, кто головы сложил.
"Хата есть, да лень тащиться". "Я не блядь, а крановщица". "Жизнь возникла как привычка раньше куры и яичка".
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену! Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида! Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену, хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида. Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе, кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной без реакции цепной!
"Дайте срок без приговора!" "Кто кричит: "Держите вора!"?" "Рисовала член в тетради". "Отпустите, Христа ради".
Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках. Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства. Исключив сердцебиенье -- этот лепет я в кавычках -- ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства. Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер. Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,
кто пророс густой травой. Впрочем, это не впервой.
"От любви бывают дети. Ты теперь один на свете. Помнишь песню, что, бывало, я в потемках напевала?
Это -- кошка, это -- мышка. Это -- лагерь, это -- вышка. Это -- время тихой сапой убивает маму с папой".
Глядя в российский телевизор Те же там же и так же то же... Под собою страны не чуя, Наблюдая все эти рожи, Одного лишь теперь хочу я. Не мечтаю уже о лете, Не хочу ни в купцы, ни в князи - Я хочу одного на свете: Я хочу, чтоб вы сдохли, мрази. Все, что до тошноты знакомы, Все, что лезут в глаза и уши - От верховного лысогнома До последней домашней ксюши, От блажащей массовки снизу До верхушки в гэбульных рясах, От державного жополиза До эстрадного жопотряса. Я хочу увидать их в морге, Чтоб прозектор кромсал их тушки - От наследника-недозорге До сосательной журналюшки. От потешных зиц-атаманов До героев конька и мата, От вождя молодых баранов До дворового дипломата. От рубителей прежней щепки До строгателей новой стружки, От носителя главной кепки До звонящей в эфир старушки. Наступает он, зрим и четок - Край, когда одного лишь надо: Не зарплат, не жратвы, не шмоток, А того, чтоб вы сдохли, гады. Вместе с вашей холуйской спесью, Вместе с вашей вселенской ложью, Вместе с вашей блевотной лестью, Вместе с вашей рычащей вошью. Не ослепли мы, не оглохли, Сколь ни бейтесь в пиар-угаре - Мы ответим вам: чтоб вы сдохли! ЧТОБ ВЫ ВСЕ ПЕРЕДОХЛИ,ТВАРИ!!!
Слышал легенду, Будто когда-то Эту страну населяли гиганты. Будто бы жили Странной судьбою: Были готовы к работе и к бою, От недостатка Хлеба и мяса Бредили Марксом, Победой и Марсом, Снежной тайгою, Арктикой хмурой, Яркими звёздами над Байконуром, Пламенем жарким, Бездной бездонной... Строили шахты, плотины и домны. И заблуждались, И побеждали. Ждали гостей из немыслимой дали. Сквозь канонаду Бойни кровавой Мчались, чтоб рухнуть в высокие травы, В снег почерневший, В воду и в глину... Алый свой флаг вознесли над Берлином. Шли от колхозной Луковой грядки К Олимпиаде, Афгану, разрядке. Шли сквозь шаблоны И трафареты, Шли, за собой увлекая планету, Кровью писали Добрую сказку. Даже ошибки их были гигантски. Верили, веру В сердце лелея, В непогрешимость речей с Мавзолея, Знали, что правы Серп их и молот, Знали, что мир лишь на время расколот, Что не навечно Боль и печали...
Но измельчали. Увы, измельчали... Их же потомки Прячутся робко В затхлой тиши кабинетных коробок, Мыслят стандартно, Далью не бредят, Сводят безжизненно с дебетом кредит, Мелко мечтают, Думают редко... В них ничего не осталось от предков.
Завтра обязательно что-то случится. Завтра непременно что-то произойдет. Может я летать научусь, как птица, или времени останавливать ход. Завтра выяснится, что я царский потомок и должен по праву усесться на трон. Или запою, вдруг, бархатным баритоном. Или бомбу обезврежу в метро. Или напишу гениальную книгу, которая окажется во сто крат умнее всех остальных, и мигом стану Нобелевский лауреат. У меня предчувствие, и оно не обманет, будет что-то грандиозное, сомнений нет. Возможно, случайно найду в кармане супер-пупер выигрышный лотерейный билет и закачу масштабнейший праздник - будем всей планетой фейерверки пускать. Или смогу лечить все болезни сразу, и плюс ещё две, неведомые пока. А может пятью буханками хлеба всех голодающих смогу накормить.....
Вспомнил! Жене обещал завтра переставить мебель... Я ж чувствовал - что-то великое должно быть! (Александр Муравьёв, aka Галс)
Четыре копыта, облезлая шкура... По грязной дороге плетется понуро Забывшая думать о чем-то хорошем, Давно ко всему безразличная лошадь. Она родилась жеребенком беспечным, Но скоро хомут опустился на плечи, И кнут над спиной заметался со свистом... Забылась лужайка в ромашках душистых, Забылось дыхание матери рыжей... Лишь месят копыта дорожную жижу, И только сгибается все тяжелее Когда-то красивая, гордая шея.
Четыре копыта, торчащие ребра... Скупится на ласку хозяин недобрый. А жизнь повернуться могла по-другому - Ведь где-то сверкают огни ипподрома, Там тоже есть место обидам и бедам. Но мчатся по гулкой дорожке к победам Могучие кони, крылатые кони... И кутают их золотые попоны. Им, лучшим, награды и слава - но кто-то Всегда занимается черной работой. Чтоб им предаваться волшебному бегу, Тебя спозаранку впрягают в телегу, И если до срока работа состарит - Другого коня подберут на базаре.
Четыре копыта, клокастая грива... А время обманчиво-неторопливо. И сбросишь, достигнув однажды предела, Как старую шерсть, отболевшее тело. Ругаясь, хомут рассупонит возница... Но ты не услышишь. Ты будешь резвиться В лугах, вознесенных над морем и сушей, Где ждут воплощения вечные души. Опять жеребенком промчишься по полю, Неся не людьми возращенную волю - Большие глаза и пушистая челка, Четыре копытца и хвостик-метелка.
Кондуктор, отправляясь в путь, Не рви билеты как-нибудь; Стриги как можно осторожней, Чтоб видел пассажир дорожный. Синий стоит восемь центов, Желтый стоит девять центов, Красный стоит только три. Осторожней режь, смотри!
Припев:
Режьте, братцы, режьте! Режьте осторожно! Режьте, чтобы видел пассажир дорожный!
-За всю войну я немца не убил, Хотя они и пёрли, как лавина. Я десять тысяч выкопал могил Аж от Волоколамска до Берлина
Наш полк редел в одном бою на треть, А на Днепре- так вовсе вполовину. Я тоже мог бы трижды умереть От пули или набежав на мину.
Не суждено. Мой командир полка Меня приставил к лому и лопате. (Как будто я мечтал о них, пока Пороги обивал в военкомате.)
Всего одна медалька на груди. Зато она мне дорога, не скрою. Я не ходил в атаку впереди, А кто ходил- представлены к "Герою".
Посмертно большей частью.Торопясь, Мы тех героев ночью хоронили. Штыком с лопат соскабливая грязь- Над каждым по отдельности курили И плакали, и поминали их Ста граммами "железного" наркома. О, сколько же безусых, молодых Оплакано под похоронки дома?..
...Я не герой. Хотя и мог им быть. Во мне хватало доблести и пыла. Но ведь кому-то надо хоронить На той войне солдат убитых было...
А наши не придут А наши не придут.. . Такое время ныне - Не тот сегодня год, война совсем не та. Никто не слышит глас, взывающий в пустыне. Да и пустыни нет - сплошная пустота.
И в этой пустоте дорога будет долгой - Закончились давно короткие пути. Не вспыхнет Сталинград, и есть земля за Волгой... Но наши не придут. Откуда им прийти?
Не выведет никто "За Родину!" на бомбах, Никто не прохрипит: "Даёшь стране угля!" Гуляют сквозняки в одесских катакомбах, Зашторен мавзолей под стенами Кремля.
Не встанет политрук, не ткнёт наганом в небо, Труба не позовёт на подвиг и на труд. Коль отдали себя комфорту на потребу, Пора уже понять, что наши не придут!
Так выпьем за дедов по чарке русской водки И снова в интернет - оттачивать умы, Развешивать флажки, терзать друг другу глотки. А наши не придут: Все наши - это мы. 04.05.2016 Андрей Шигин www.stihi.ru/avtor/avashi
Точки расставлены. Границы стёрты. 'Живой' означает 'потенциально мёртвый'. И от тайги до британских морей Я - бездна, которая всех сильней.
Стиснуты зубы до крови в дёснах. Детка, ты просто русский космос. Я врастаю в землю по колено в снегу, Потому что я русский и я так могу.
Точки расставлены. Стёрты границы. Чтобы умереть, надо просто родиться. Знай, от тайги до британских морей Будет ещё и ещё больней.
Я для тебя больше не человек. Падай и жри прошлогодний снег. Куда ты суёшься? Заткни свой рот. Русская бездна тебя сожрёт.
Твоя свобода - это право быть мясом, Твой патриотизм - это быть свинопасом, И если твой выбор - пасти свиней, Не суйся в бездну. Она сильней.
Шевели мозжечком, если он ещё есть, Над бездной, которая прямо здесь. Хлопни водяры, залейся, пей Над бездной, которая тебя сильней.
Бездна черна, и не суйся к ней. Бездна, которая тебя сильней. Я останусь живым и я стану злей, Я - бездна, которая тебя сильней.
Я не сдам свой дом. Не покину блокпост. Люди сделаны из мяса. Мясо сделано из звёзд. Я разматываю провод. Я взрываю мост. Люди сделаны из мяса. Мясо сделано из звёзд. Поднимаю за победу новогодний тост. Люди сделаны из мяса. Мясо сделано из звёзд. Я не сдам свой дом. Не оставлю свой пост. Наша кровь станет топливом для новых звёзд.
Подслушал разговор случайно, Гуляя в парке городском, - Внук деду объяснял отчаянно, Что жить легко и "всё пучком". Дед отвечал ему размеренно,
Уткнувшись подбородком в трость. А я внимал, слегка растерянный, Ведь был не прошенный я гость...
- Смотри, дедуль, сейчас всё можно: Свобода, выбор, интернет. Бери и пользуйся, не сложно! Жить надо проще! Разве нет?
- Всё так, внучок. Совет хорош. Пока есть силы, так и надо делать, Лишь помни правило: чем больше ты берёшь, Тем больше должен от себя отмерить.
- Отмерить? Как это? Что должен я отдать? Вот, например, я взял с утра.. . конфету!
- Сказать "Спасибо" маме и обнять, Отдав частичку сердца ей за это.
- Но сердце не отдашь, оно внутри!
- Вот в этом и секрет! И каждый раз, Когда кого-то ты благодаришь, Ему крупицу самого себя отдашь. Бывает, ничего взамен не ждёшь, А просто искренне, любя, творишь добро. И, вроде бы ты только отдаёшь - Обратно возвращается оно. Так мать любовью балует дитя, Так друг без задней мысли бескорыстен, Солдат в бою рискует всем, глядя В глаза опасности, и думая о близких.
Малыш задумался, на дедушку смотря, Потом спросил, боясь ответ узнать:
- А если, вдруг, раздашь себя зазря? Что, если кто-то будет молча брать?..
- Такое будет обязательно, поверь, Но это не должно тебя пугать: Живи, люби, держи открытой дверь Для всех, кому себя готов отдать. А если кто-то позабыл сказать В ответ спасибо, ты его прости.
- Не честно так. Нельзя так просто брать! - Сказал малыш и даже загрустил...
- А ничего бесследно не пройдет, Всему цена есть: за добро - добро, За безразличие - забвение придет, И зло всегда назад приводит зло. И даже время чувствует любовь, При добром слове будто замирая.
- Спасибо, дедушка, за то, что ты.. . живешь! Сказал малец, вдруг слёзы утирая.
- Сейчас ты мне себя чуток отдал... Я стал моложе на чуть-чуть, на миг. Ты - повзрослел...
Старик тут замолчал, А я тихонько отошёл.
Проник Тот диалог до самого нутра, Задуматься заставил о былом: А сколько я за жизнь свою отдал? И сколько взял? Я шёл и думал, даже бормотал: "Спасибо, дед. Живи... Сегодня ты мужчину воспитал."
авас: А наши не придут А наши не придут.. . Такое время ныне - Не тот сегодня год, война совсем не та. Никто не слышит глас, взывающий в пустыне. Да и пустыни нет - сплошная пустота.
И в этой пустоте дорога будет долгой - Закончились давно короткие пути. Не вспыхнет Сталинград, и есть земля за Волгой... Но наши не придут. Откуда им прийти?
Не выведет никто "За Родину!" на бомбах, Никто не прохрипит: "Даёшь стране угля!" Гуляют сквозняки в одесских катакомбах, Зашторен мавзолей под стенами Кремля.
Не встанет политрук, не ткнёт наганом в небо, Труба не позовёт на подвиг и на труд. Коль отдали себя комфорту на потребу, Пора уже понять, что наши не придут!
Так выпьем за дедов по чарке русской водки И снова в интернет - оттачивать умы, Развешивать флажки, терзать друг другу глотки. А наши не придут: Все наши - это мы. 04.05.2016 Андрей Шигин www.stihi.ru/avtor/avashi
Придут! придут обязательно "наши"! Надо держаться.. . Изо всех сил держаться и дождаться... . День простоять да ночь продержаться - и придут НАШИ!
Константин Симонов Сын Был он немолодой, но бравый; Шел под пули без долгих сборов, Наводил мосты, переправы, Ни на шаг от своих саперов; И погиб под самым Берлином, На последнем на поле минном, Не простясь со своей подругой, Не узнав, что родит ему сына.
И осталась жена в Тамбове. И осталась в полку саперном Та, что стала его любовью В сорок первом, от горя черном;
Та, что думала без загада: Как там, в будущем, с ней решится? Но войну всю прошла с ним рядом, Не пугаясь жизни лишиться...
Ничего от него не хотела, Ни о чем для себя не просила, Но, от пуль закрыв своим телом, Из огня его выносила И выхаживала ночами, Не беря с него обещаний Ни жениться, ни разводиться, Ни писать для нее завещаний.
И не так уж была красива, Не приметна женскою статью. Ну, да, видно, не в этом сила, Он ее и не видел в платьях, Больше все в сапогах кирзовых, С санитарной сумкой, в пилотке, На дорогах войны грозовых, Где орудья бьют во всю глотку.
В чем ее красоту увидел? В том ли, как вела себя смело? Или в том, как людей жалела? Или в том, как любить умела?
А что очень его любила, Жизнь ему отдав без возврата,- Это так. Что было, то было... Хотя он не скрыл, что женатый.
Получает жена полковника Свою пенсию за покойника; Старший сын работает сам уже, Даже дочь уже год как замужем...
Но живёт ещё где-то женщина, Что звалась фронтовой женой. Не обещано, не завещано Ничего только ей одной.
Только ей одной да мальчишке, Что читает первые книжки, Что с трудом одет без заплаток На её, медсестры, зарплату.
Иногда об отце он слышит, Что был добрый, храбрый, упрямый. Но фамилии его не пишет На тетрадках, купленных мамой.
Он имеет сестру и брата, Ну, а что ему в том добра-то? Пусть подарков ему не носят, Только маму пусть не поносят.
Даже пусть она виновата Перед кем-то, в чем-то, когда-то, Но какой ханжа озабочен - Надавать ребенку пощечин?
Сплетней душу ему не троньте! Мальчик вправе спокойно знать, Что отец его пал на фронте И два раза ранена мать.
Есть над койкой его на коврике Снимок одерской переправы, Где с покойным отцом, полковником, Мама рядом стоит по праву.
Не забывшая, незамужняя, Никому другому не нужная, Она молча несёт свою муку. Поцелуй, как встретишь, ей руку!
Ну как дела? Мария родила. Собачий холод. Плотник он. Немолод. Звезда была? Метель.. . Такая мгла, Что где там звёзды! Нет дороги в город! Так значит и волхвы не добрались? А что в газетах? Кажется, ни слова. Газеты наши слишком заврались, Чтоб чудеса описывать толково! Марию надо навестить.. . Ни роз, Ни сладостей туда не принимают. Как быстро стынет чай в такой мороз! Опять на сахар цены поднимают... Марию надо навестить. Прощай! .. . Над синей пальмой плавают чаинки. И пьёт звезда всю ночь холодный чай, Оставшийся от этой вечеринки. Юнна Мориц
Закрытая дверь в незакрытый дом - Туда не вернусь, где все до боли знакомо:
А может, во сне это было, и не был я дома?.. В бесконечном забеге по граблям и в колодец плюя я спешу Вернуться туда, где все было знакомо, но: там ведь теперь Царство теней!
И проспал я свой поезд, и ушел мой трамвай без меня: И в кармане ключи никому не нужного дома И крышка от чайника есть, но чайник разбит - все до крика знакомо:
Зачем это было? А грабли зовут, но колодец в цепи закован. А память капля за каплей точит спокойствия камень, На душе моей камень:
Serg 70: Много раз читал строчки: "Пускай хлюпает правый сапог, и пусть треснул приклад на "мосинке".. . И нигде не мог найти продолжение. В этом году на 9 мая поминал своих дедов и папу, приняв 3 рюмки и.. . написал. Если кто знает про оригинал - выложите пожалуйста. Собственно: СЕНТЯБРЬ 1941
Пускай хлюпает правый сапог, и пусть треснул приклад на 'мосинке' - У меня не осталось врагов, я вчера положил их, за просекой: Добираясь сюда восемь дней, я стрелял, пока были патроны: Не встречал я людей, лишь врагов, копошились на трупах вороны: Шёл пока были силы и хлеб, что забрал я из ранца вечером, Девять дней назад, у убитого - человека, нечеловечьего. А один раз - штыком, взахлёб, до кровавой пены, до рвоты. Потому что нельзя по иному, потому, что один я, из роты: И никто мне не скажет, что подло, и никто не скажет: 'Не смело!' Потому, что нельзя по иному, потому, что дрожать надоело: И я вышел, - судите, коль сможете, только знайте: не будет мне страшно.. Потому что не стало патронов, и я шел домой, в - рукопашную:.
