За недолгую профессиональную жизнь видел несколько очень хороших хирургов. В смысле великолепные руки. Одного запомнил очень хорошо - ни одного лишнего движения, оперировал не то, чтобы быстро, но ловко, без суеты, последовательно, закончив на одном месте никогда туда больше не возрващался, холодно и взвешенно все. Живот был после него всегда белый. Особенно я оценил, как его слушалась нить, она как бы подпрыгивала на противотяге и из расслабленной становилась пружинистой и послушной. Именно за его движениями я стоя наблюдал из-за спины часами, однажды пол-часа все никак не мог понять один его простой маневр, зафиксировался только на одном элементе.
Это был механизм, руки не порхали, но такое эстетическое удовольствие получаешь, когда наблюдаешь за слаженной работой роботов. Ему ассистировать было одно удовольствие, если ты поймал ритм. Он, будучи человекам неприятным внешне и еше более неприятным внутренне,почему-то относился ко мне неплохо, я его в конечном итоге тихо и прилично послал, он хотел меня сделать обезьянкой, наверное. Я не то, чтобы был опытным, но человека вижу, а он, несмотря, на то, что умный, все таки одномерный и из-за ряда специфических качеств все таки, неизбежно, неудачник.
Еще один можно сказать полная противоположность первому - я его за глаза называл сенсей. Движения его были грубыми, живот - всегда, даже после небольших операций красным, и также, в противоположность первому, всегда его пациенты, даже почти безнадежные вставали рано и выздоравливали. Особая аура. Поколение шестидесятников. Я удивлялся, про него ходили байки. Над ним посмеивались, но в безнадежных случаях он был палочкой-выручалочкой. Руки его были похожи на плавники, а оперировал он можно сказать на первый взгляд грубо, это обманчиво.
Именно под его нож лег один из лучших хирургов бывшего союза и умер не от причины операции и много позже. Это неизбежно служило причиной зависти. Помню, как впечатлило, когда надо было быстро открыть живот, он сделав быстрый разрез кожи, как фигура японского иероглифа в одно движение безошибочно вставил лезвие ножниц под передний листок апоневроза снизу и быстрым движением вверх распахнул живот. Или при гемиколектомии одним четким движением выскрывал брюшину слева от кишки до селезенки, как будто экономил на поворотах кистей. Я сразу стал мыться только с ним, он никому не доверял и чтобы ему постоянно ассистировать надо было пол-года упорно идти. Нажил недоброжелателей, но было в общем плевать, я там работать оставаться не планировал.
Чувство юмора было отменное и грубое, как-то начал дергать заснувшего на печени ассистенат: Сергей, ты что, парализованный? Он остался после войны сиротой, какое-то время работал во французской африке в семидесятых. Был человек отчаянный и думаю, страха у него не было. Сам признавался, что был, но думаю, что вспомнил про какого-то бегемота, который кого-то затоптал - был очевидцем. Видел, как он семидесяти с лишним мужчина, стариком назвать язык не повернется, водил. Помню, когда его в очередной раз воспитывали на пятиминутке, он просто не слова не говоря встал, поманил мне рукой, мы вышли.
Про отца и про нынешнего сенсея говорить не буду. Хвалить не хочу, а объективно все равно не скажу.
ad-notandam.livejournal.com
