Голос разбуженной ночи врывался в охотничью избу. И темно. Из углов веяло холодом. Чувствовалось, люди давно не останавливались здесь. В единственное оконце я видел, как далеко над сопками небо мигало тревожными оранжевыми сполохами.
Жестяные удары приближались. Они скатывались в долину и дребезжали.
Ближе вспышки. Ближе удары...
Молнии били одна за одной. Тучи перестреливались в упор. Ветром распахнуло дверь. Я вздрогнул и долго отыскивал а темноте полено, чтобы подпереть ее. Потом на ощупь вернулся на нары и закрыл глаза. Я пытался думать о солнечном утре, о сухих тропинках и белой сойке, но так и не смог. Раскаты грома и шлепанье дождя не давали мыслям вырваться из этой громыхающей ночи.
И тогда снова пришло сомнение. А вдруг ее нет, белой сойки?..
- ... Поездом всего за сутки ты сможешь добраться от бамбуковых рощ до выстуженной ветрами лесотундры с мхом ягелем и карликовыми березами. Понимаешь, всего за сутки!
Глаза приятеля все больше разгорались, и, наверное, он забывал, что сидит не в сахалинском лесу, а в московской квартире.
- Северная ель растет неподалеку от бамбука, даурская лиственница - рядом с актинидией. Понимаешь?..
Мой приятель то и дело поправлял очки, вскакивал с дивана, метался по комнате, готовый вот-вот выйти из себя, из этой квартиры и вообще из Москвы, сесть в самолет и улететь на Сахалин.
- А какие там травы! - восторгался он. - Где увидишь такое?! Это не травы, а зеленые великаны. Крестовник, шеломайник, гречиха - до четырех метров вытягиваются. Листья белокопытника в диаметре бывают метр. Нет, полтора! Представляешь, лист диаметром в полтора метра? А лилии Глена! Ты когда-нибудь видел лилию Глена?
- Не видел, - признался я.
- О-о-о! - снова взвился с дивана мой приятель. - Представь двухметровые стебли, а с них свисают салатно-желтые цветы величиной...
Он окинул взглядом комнату, подыскивая, с чем бы сравнить величину цветов. Не увидел ничего подходящего и сжал кулак.
- Во, с мой кулак цветочки! Не меньше. А какие там леса! Сахалинская тайга по разнообразию древесных пород - одна из богатейших в мире...
Голос моего приятеля осекся, а глаза сквозь очки пристально следили за мной: верю ли?
Он откашлялся и продолжил:
- Охотники утверждают, что на Сахалине водятся самые крупные в мире северные олени, бурые медведи и глухари.
- Охотники всегда преувеличивают, - с ехидцей заметил я.
- Не веришь?! - возмутился приятель.
Я поднял вверх руки.
- Верю, верю. <Нет в мире дивней чуда, чем остров Сахалин.. . > Кажется, так в какой-то песне поется?
Приятель взглянул на меня исподлобья.
- Рассказывать или тебе не интересно?
- Рассказывай, - попросил я.
- Горы там невысокие, - продолжил он. - Реки неглубокие. Правда, злые речушки, порожистые, каждая со своим норовом. И много водопадов. Есть больше сотни метров.
Приятель рассказывал о вьющейся гортензии, о целебной силе элеутерококка и аралии, о редкой древней птице - каменном глухаре, о пугливой кабарге, что уносится в таежную глушь при малейшей опасности, о финвалах, что появляются у берегов острова. И еще он рассказывал о белой сойке.
- Есть она на самом деле или нет, точно сказать не могу, - признался он. - Самому видеть не доводилось, но от людей, что ее встречали, слышал.
- Может, это сойка-альбинос? - предположил я.
- Не знаю, - приятель пожал плечами. - У айнов была легенда о белой сойке. Будто первый день на земле пробудился от ее крика. Захотелось солнцу увидеть, кто его зовет, и оно поднялось над землей, прогнало вечную ночь. С тех пор солнце поднимается каждое утро, заслышав крик белой сойки...
...Может, я на минуту задремал и не услышал крика загадочной птицы. Когда открыл глаза, над сонной долиной таяли желтые и сизые туманы. Рассвет уже сушил травы и листья. Перекликались рябчики. Ссорились растрепанные вороны. Неподалеку, в ольшанике, звонко зачастила проспавшая рассвет кукушка.
Я замер и загадал: если под ее счет выглянет солнце, значит, белая сойка все-таки есть.
Кликнула шесть, кликнула семь раз кукушка, и над сопками показалась огненная полоска. И ватага солнечных лучей ринулась в долину.
Старый тис лихо стряхнул остатки дождя и широко и молодо распрямил ветки. Потянулись к солнцу мечтательные синие ирисы. Из зарослей айнской черемухи выскочила мокрая облезлая лисица. Отряхнулась, заметила меня и шмыгнула в ольшаник.
Мокрая лисица, зря испугалась! В это утро я не стану заряжать ружье. Я иду искать белую сойку. Не ты ли, лисица, выведешь меня на тропу, что приведет к ней?
В детстве я мечтал попасть в такие места, где рыбы видимо-невидимо, а вокруг на много километров - ни одного человека с удочкой.
И вот иду по сахалинской земле мимо лесных, не отмеченных на картах рек и озер. Сбылась мечта! Хочешь, на зарю иди, хочешь, на закат - едва ли встретишь человека. А рыбы в сахалинских таежных реках и озерах - видимо-невидимо.
Во время привала в течение десяти минут поймал на спиннинг двух небольших тайменей. Хотел еще сделать заброс, но вдруг остановился, задумался. А зачем мне столько рыбы?
Пропал интерес к рыбалке. Чего-то в ней не хватало.
Долго размышлял, наконец понял: людей не хватает! Некому показать свои трофеи, не перед кем похвастаться, не с кем поделиться уловом.
Хотел в последний раз забросить удочку. Вдруг вижу большую тень на воде. Поднял вверх голову. Кружит над рекой орлан-белохвост.
- Этот рыболов не хуже меня будет, - решил я.
А орлан выставил вперед когтистые лапы и ринулся к воде. Сейчас подхватит своими когтями рыбу!
Но тут случилось что-то неладное. Машет орлан огромными крыльями, а взлететь не может. Скользит по реке, будто на водных лыжах катается.
Что произошло? Дергается орлан изо всех сил, а никак не оторвется от воды.
Наконец заметил и я темную спину рыбы. Что за рыба - не пойму, только по спине вижу - большая.
Пожадничал орлан, не по силам добычу выбрал. И поднять рыбу не может, и когти убрать нет сил - слишком глубоко вонзил.
А рыбина тоже бьется, хочет уйти на глубину, утопить птицу, да не выходит - орлан вверх тянет: силы равные. Так и мечутся по воде рыба и птица.
Но вот орлан еще раз рванулся вверх и освободил свои когти.
Рыба от радости плюхнула хвостом и ушла на глубину. А орлан так устал, что еле-еле долетел до берега. Уселся на песчаном откосе, растопырил крылья и глаза выпучил. Посидел, отдохнул и дальше полетел. Не захотел больше на этой реке ловить рыбу.
Говорят, первый желтый лист на дереве появляется в самую короткую ночь, в соловьиную ночь.
Я увидел такой лист на березе. Он прятался за зелеными листьями и, казалось, ворчливо нашептывал: <Скоро осень, скоро все вы пожелтеете. Скоро осень.. . осень.. . осень.. . >
Я слушал и не мог понять, что в его шепоте: безысходность или мудрое предостережение?
Сахалинские леса во всех направлениях прорезаны тысячами узких тропинок. Они пересекают горы, ведут к переправам через реки, вьются среди ягодников, уводят в самые потаенные чащи. Это медвежьи тропы.
Повстречаться с сахалинским медведем довелось и мне.
Из приземистого, исхлестанного ветрами ельничка прямо мне под ноги выкатился медвежонок. Первое мгновение я даже не мог понять, что за зверь оказался передо мной. Малыш тоже растерялся, склонил набок голову и с удивлением стал разглядывать меня. Взгляд был открытый и добродушный. Я, наверное, показался малышу безобидным. Медвежонок засопел и стал чесать себя за ухом. Всклокоченная темно-коричневая шуба малыша была вся в еловых иголках. Иголки не давали медвежонку покоя. Он кряхтел, пытался дотянуться лапой до загривка и смотрел на меня, словно укоряя, что не хочу ему помочь.
Не выдержал я и нарушил лесное правило - не подходить к медвежатам и не трогать их.
Я погладил малыша и стал вытаскивать из его шубы иголки. Медвежонок сопел от удовольствия, а я думал, как бы не появилась медведица.
Не зря опасался. Из ельника послышался треск.
Отпрянул я от медвежонка, но поздно. На меня надвигалась медведица - косматая, злющая. Вот тебе и добродушные сахалинские медведи!
Первым опомнился малыш: заскулил и бросился к матери. А я бочком, бочком стал отступать в чащу. Подмывало повернуться спиной к зверю и припустить что есть сил. Но вспомнил совет охотника не поворачиваться к медведю спиной, иначе поймет, что струсил, не убегать от него - все равно догонит, не смотреть ему в глаза - этим можно еще больше разозлить зверя.
Отступал я, отступал, пока меня не скрыли заросли папоротника.
Медведица оставалась на месте. Она угрюмо смотрела, как покачиваются стебли травы, и, наверное, соображала, стоит меня догонять или нет. И тут я не выдержал - побежал.
Оглянулся я: мчится за мной вприпрыжку медвежонок, а следом медведица. То ли меня догоняла, то ли своего неслуха...
Вспомнился мне рассказ охотников, будто зверь в лесу различает только то, что движется. Если замереть - он не заметит.
Прижался я к стволу лиственницы, даже дыхание постарался сдержать. К счастью, не пришлось проверять верность рассказа охотников. Медвежонок увидел в зарослях какую-то птицу и кинулся ее ловить. Медведица ринулась за ним. По верхушкам папоротников, что раскачивались все дальше и дальше от меня, я понял: опасность миновала.
По многу раз в день мне встречались вороньи стаи. Я не особенно обращал на них внимание. Кто станет смотреть на самую обыкновенную ворону, если где-то рядом в сахалинских лесах порхают беспокойные китайские малиновки, хоронятся от людских глаз современники мамонтов - каменные глухари, суетятся красногрудые дрозды и японские снегири и заводят свои песни камчатские соловьи.
Но вороны все же заставили меня обратить на себя внимание. Заставили не криком, не обычной суетой, а молчанием. Они сидели на ветвях ив и смотрели на речку, словно любовались своим отражением и утренней солнечной рябью. Казалось, с самого утра птицы не покидали своих веток и даже не пошевелились.
Это удивило меня. Ведь не просто так вороны сидят целый день и смотрят в воду. Слишком они серьезные птицы, чтобы понапрасну терять время на созерцание. Есть у них какая-то цель. Но какая?
Очень мне захотелось разгадать воронью тайну. Может, они высматривают рыбу? Но ведь вороны не умеют ее ловить. Может, ждут, когда речка занесет на берег какие-нибудь отбросы? Маловероятно. Откуда им взяться в чистой лесной речушке?
Вскоре тайна молчаливых ворон была разгадана. После полудня я увидел их уже не на деревьях, а на земле. И вели себя мои знакомые теперь по-вороньи. Сердито кричали друг на друга, ругались, махали крыльями, взлетали и снова опускались на землю.
Я решил не церемониться с ними - подойти поближе. Растревожились вороны, взлетели на ветки ив и принялись с высоты меня ругать. А на земле я увидел щуку. Опять загадка! И как это им удалось вытащить на берег такую большую рыбу? Щука, видно, совсем недавно из воды. Только головы у нее не было. Словно отрезали ножом.
Вот и разгадка тайны! Так ровно отгрызть голову могла только выдра. Ее зубов дело. Значит, здесь охотилась хозяйка реки. Когда она вытащила на берег щуку и принялась за еду, вороны сидели тихонько, чтобы не потревожить ее. Ждали.
Рыбья голова для выдры - самое лакомое блюдо. И если зверек не голоден, то оставит безголовую рыбу нетронутой. Вороны изучили повадки выдры и устроили себе столовую на ее охотничьем участке.
Над обрывом высилось засохшее дерево. Я узнал его по темно-серой коре. Бархат амурский, или пробковое дерево.
Сколько же лет этому лесному старику? Пожалуй, не меньше трехсот. Значит, он уже был взрослым деревом, когда при Петре I началась Камчатская экспедиция и здесь появились русские первопроходцы. Он был полуторавековым великаном, когда капитан Невельской открыл пролив между материком и Сахалином. Кто знает, может, под этим деревом отдыхал Чехов? Антон Павлович приехал на остров, когда наш бархат амурский превратился в крепкого старца.
Когда-то у него была широкая ажурная крона и кора с пробковым слоем толщиной в два-три пальца. В сентябре на бархате амурском созревали черные блестящие ягоды. А в июне он еще цвел. И цветы тяжелели от нектара - сладкого, прозрачного сока.
Древние жители Сахалина лечили соком пробкового дерева раны и многие болезни, считали, что он предохраняет тело от разрушения.
Летом, после цветения, с бархата амурского снимали пробковую кору. Заготовители подрезали ее специальными ножами на высоте полуметра от корня. Осторожно, чтобы не задевать древесины, они отделяли пласты мягкой коры. Эта операция не вредила бархату амурскому. Через несколько лет оголенное место снова покрывалось корой.
Но у этого старика все позади. Не сможет он дать ни ценной пробковой коры, ни живительного сока.
Налетал ветерок, дерево кряхтело, и ветви его пригибались к земле. Мне чудилось, будто старик слегка наклонялся и разглядывал что-то под обрывом. Зачем он туда смотрел? Хотел что-то узнать? Искал свои ушедшие века? Или ждал, что ему откроется тайна вечности?
Вначале мне показалось, что на берегу реки дерутся две собачонки. Одна - неповоротливая, коротколапая, с толстым хвостом, другая - тощая, прыткая. Что-то странное было в этих собачках. И непонятно, откуда они взялись в такой глуши.
Присмотрелся я и глазам не поверил: вот так невидаль лесная - выдра с лисой дерутся!
Хотел поближе подойти, да выдал себя. Хоть и дрались звери, а меня сразу почуяли. Отскочила в сторону лисица и припустила вдоль берега прочь. А выдра с разгону плюхнулась в воду. Только круги пошли по реке.
На том месте, где дрались звери, я увидел хариуса. Вот из-за чего они схватились!
Пришла лисица к реке чем-нибудь поживиться. А в это время выдра с добычей на берег вышла. Видно, голод заставил попытаться отнять рыбу.
Поднял я хариуса - живой! Жабрами чуть шевелит. Спина только немного выдрой поранена.
Хотел было я продеть хариусу сквозь жабры прутик, но получил от него пощечину хвостом. От неожиданности разжал руки. Хариус ударился о землю, подскочил и в воду бултыхнулся. Никому рыба не досталась!
Я почувствовал усталость, еще когда сидел у вечернего костра. Мне казалось, кто-то стоит за спиной и тяжело смотрит в затылок. Я проверил - никого поблизости не было. Но осталось неясное беспокойство.
А потом я долго ворочался в шалаше и не мог понять причину этого беспокойства.
Что-то мешало уснуть. Что?!
Может, зеленые звезды - они всю ночь смотрели на меня сквозь ветви шалаша? Может, отчаянный крик птицы в темноте? Или усталость сегодняшнего пути?
Нет, день наполнил меня приятной усталостью. Она сну не помеха. К ночным крикам птиц я привык. А звезды? Звезды мерцали.
Беспокойство не проходило. И тогда я понял: наступил перелом пути!
В любом путешествии есть свой пик, свой перелом. Когда наступает он? Трудно предугадать. Кажется, вдруг ни с того ни с сего начинаешь вспоминать о доме, о том, что у любой дороги есть конец и обратное направление.
Много дней сахалинский лес кормил и поил меня, удивлял и радовал, учил видеть и понимать жизнь природы. Скоро он оденется в медные, багряные и желтые листья, отшелестит недолгим листопадом и замрет до весны. Укутается снежным молчанием и будет ждать новые теплые туманы, песни ручьев и птиц.
О многом рассказал мне сахалинский лес, но ни слова о белой сойке. Кого я ни спрашивал - никто никогда не видел такой птицы. Нет ее в природе. Живет она лишь в древней легенде.
И все же я благодарен и лесу и неувиденной белой сойке за то, что поднимали и собирали меня в дорогу добрые рассветы, провожали крики и щебет птиц, за то, что в ясные сахалинские ночи на меня подолгу смотрели зеленые мудрые звезды.
Вадим Бурлак
