1
Большую часть своей жизни Витя Платонов об охоте не задумывался, а если вставала эта тема в разговоре, привычно говорил, что зверей убивать нехорошо, древность и варварство - хотя твердых убеждений в этом отношении у него не было. Витя вообще прекрасно обходился без твердых убеждений - 'свое мнение' у него, естественно, по большинству вопросов имелось, вот только то, что он считал 'своим мнением' было обрывками чужих мыслей, которые Витя где-то когда-то незаметно для себя услышал, или вычитал, или высмотрел по телеку, и потом повторял, не вдумываясь в суть.
2
Старик медленно, старательно, как будто осмысливая каждое двидение, подошел к шкафу, отпер дверцу и достал ружье. Ружье было двуствольное, старое, с вытертой ложей. Витя заметил в шкафу еще одно ружье, в чехле.
Старик, с ружьем в руках, подошел к дивану, на секунду остановился, будто задумавшись, потом разобрал ружье на три части. Все три части он аккуратно положил на пол, еще немного подумал, вернулся к шкафу и достал шомпол, масло. Вернулся к ружью, взял тряпочку, и начал методично рвать ее на части.
- А ты, значит, - спросил он вдруг - на Смолина теперь работаешь?
- Да, начальник пи-ар отдела - ответил Витя. 'Водкой заведую, менеджер по полянам' - добавил он про себя.
Старик прикрутил к шомполу какую-то насадку, обмотал ее промасленной тряпочкой, и начал старательно шуровать внутри ствола.
- А Вы, значит, один тут живете? - спросил Витя. Тряпочка, после ствола, стала совершенно черной.
- Ну, почему один? Рыбаки заезжают, ночевать, охотники. Три дня никого не было, будни. А я, понимаешь, в воскресенье промок, лежал вот. Ружье даже не почистил. Почистить надо.
Витя сменил позу и оглядел избушку. Печка с плитой, стол, лавки. Кровать, наверное, стоит в закутке за занавеской. Шкаф. Зачем ему здесь запирать ружье? Как все это сюда привезли? Неужели на лодках?
- Надо почистить - повторил старик, будто стараясь убедить Витю.
Витю можно было не убеждать. Ни в охоте, ни в рыбалке, ни в ружьях он все равно ничего не понимал.
Старик посмотрел через стволы в окно. Он думал о ружье, вспоминал, как покупал его, тогда, давно, как хотел продать - у капитана милицейского сын учился в его классе, капитан сказал, что необязательно, что закон не запрещает иметь два ружья, оставил, долго лежало оно в сейфе, и вот под старость теперь, оказалось, с шестнадцатым-то легче. . .
Старик ковырнул пальцем экстрактор - на ножке была ржавого цвета влага. Он сходил за отверткой, вынул экстрактор и начал чистить его гнездо. Он старался думать о ружье. О ружье.
- Значит, своя компания у Смолина? Богатая, раз теплоход? - спросил старик.
- Не жалуемся. Строительство на подъеме сейчас. Столько объектов - по всему городу, и в области. У меня тоже работы полно, журналисты вот, как шавки дворовые - пять раз разжуешь и в рот положишь, все равно переврут.
Старик хмыкнул.
- Мы квартирами не торгуем, дольщиков не разоряем. Наше дело - строить! - на всякий случай добавил Витя.
- И что - всех собрал?
- Кого смогли, всех собрали. Саша помнил про Вас, про юбилей - и Ваш, и выпуска нашего. Заказали теплоход, отметить вот так, нестандартно, и Вас поздравить. Собрали почти всех. Сидоров вот аж из Израиля приехать грозится. . .
Старик водил тряпочкой по стволам, туда-сюда.
- Мы ж последний Ваш выпуск - добавил Витя тихо - В смысле, до того, как:
Старик усмехнулся, собрал ружье, поставил его в шкаф и запер дверцу.
- Долго искали?
- Легко!
Ему и правда это было легко, он всегда был пронырой, Витя-Паспарту. Он и сам бы сейчас не вспомнил, кому звонил, с кем и как говорил, кого просил 'выяснить', как уговорил рыбака-забулдыгу добросить его до острова на моторке - но сделал все изящно и без напряжения, без труда. Этой легкой пронырливостью Витя мог бы добыть что хочешь - вот только сам он никогда не знал, чего хочет.
Да, вот теперь он сидит на столетней лавке, и ему должно бы по идее быть легко на душе - он сделал свое дело. Сюрприз должен быть хорошо подготовлен - и он его подготовил. Он нашел старика, хотя тот прятался, как от мафии, специально приехал за два дня, чтобы предупредить, и решить все возможные проблемы - до того, как в субботу 'где-то в обед' к острову пристанет арендованная 'Москва'.
И вот - он сделал свое дело, нет проблем, старик предупрежден и никуда теперь не денется. Вот он сидит перед Витей, их бывший классный руководитель, классный-неклассный, человек, который семь лет бился с ними, который гноил Смолькова, который пинками заставлял его, Витю, учиться, которого все они поодиночке тихо ненавидели - но коллективно, почему-то, любили.
3
Старик принял все, как неизбежное. Витя это чувствовал; он и не пробовал никогда анализировать такие вещи, выражать их словами - просто чувствовал и верил своей интуиции. Он нутром, опытом бесчисленных 'полян' чувствовал сейчас, однако - что-то тяжелое, черное, висело незримым грузом над избушкой, и его надо было снять, развеять, до полудня субботы. Витя не думал, зачем это надо сделать, и не знал, как - он чувствовал: надо.
- Значит, Вы охотник? - спросил он.
- Да. А ты что - не знал?
- Забыл. Я не понимаю охоты, вообще-то. Странно как-то, убивать ради удовольствия, негуманно.
- А сам что - неожиданно резко ответил старый учитель - не убиваешь, что-ли ради удовольствия?
-Нет, конечно!
- А если подумать? - спросил учитель, и Витя вдруг увидел себя возле классной доски, и услышал: 'А если подумать? Разве Толстой считает Наполеона бездарным полководцем?' - Ты, Платонов, никогда не чувствуешь удовольствия, надевая зимой меховую шапку?
- Но так я же не сам убиваю этих зверей. - ответил Витя. Чуть поупираться, поспорить - и согласиться. Вот так.
- А какая разница - сам или чужими руками?
- Ну, сам-то я не испытываю удовольствия имено от процесса убийства. И потом - можно же и без убийства обойтись, есть же синтетика. . .
- Но не обходишься же? - старик даже подался вперед, как фехтовальщик.
- Нет - сознался Витя. Чем-то этот спор задел его, слова бурлили в горле, ноги рвались в бой - Но все равно это негуманно!
- Не-гуманно. Не по-человечески, иными словами. То есть - по-звериному. В этом-то весь и смысл!
- Быть зверем - разве это хорошо?
- А чем хорошо быть человеком? Постоянно мыслить, постоянно нести с собой весь этот груз? Не лучше ли просто быть - не думая о том, что бытие - конечно, а в конце - ничто? Разве не этого хотят те, кто напивается, или .. . с женщиной. . . - побыть немножко зверем?
- А при чем здесь охота?
- Она лучше - убежденно сказал старый учитель. - Лучше водки, лучше женщин. На охоте ты - идеальный зверь.
4
- А кстати - спросил Витя, - где Вы были все это время?
- После вашего выпуска - медленно и задумчиво сказал старый учитель - я сначала уехал в деревню. Хотелось быть ближе к природе, больше охотиться. Потом - начались все эти. . . реформы. . . Потом умерла мама. Кроме нее, у меня никого - я-то послевоенная безотцовщина, у нее всех в войну. . . Здесь меня ничего не держало - уехал в Заполярье, всю жизнь мечтал. Странно, конечно - все оттуда, я - туда. Прожил там несколько лет. Безумно красиво, но тяжело, туда молодым надо ехать. Потом - Дальний Восток, потом - еще, нигде больше двух лет не задерживался. Учителя сельские везде нужны - а мне лишь бы жилье давали да место красивое. Мне много не надо, деньги есть, квартиру нашу с мамой сдаю, весь багаж - одежка да ружья. А как на пенсию вышел - пристроился здесь.
- Классно - сказал Витя искренне - Так вот все бросить - и куда глаза глядят!
- Не знаю. Хорошо - нет ли: Сколько от жизни не бегай, а она все равно проходит. Не знаешь, кто поет песню: 'а ты все ждешь, что ты когда-нибудь умрешь'?
- Забыл. . .
Витя задумался.
- Не стоит в избе курить - вдруг сказал старик, подобрав со стола блюдце, полное окурков. - Пойдем, выйдем.
Избушка стояла на крутом песчаном обрыве. Перед ней раскинулся широкий затон; лес на дальнем конце его был едва виден. Пригревало солнце, чистое осеннее небо раскрасило воду ярко-синим. Три собаки крутились вокруг старика, лизали ему руки. У края камышистого мыска, глубоко вдававшегося в затон, стоял катер. С катера двое рыбачили спиннингами. Неподалеку, сверкая белым, ровно гудя мотором, шла еще одна моторка.
Витя стоял и не знал толком, курит он или нет.
'Бросить все' - думал он - 'Бросить - что?' Он был пронырливым балбесом в десятом классе, пронырливым балбесом и остался. Куда делись двадцать лет? Смутные желания, неясные планы, случайные связи. Цель: быть богатым; не ради денег, а просто - иметь дорогую машину, ездить за границу. Случайные работы, какие-то деньги, потом все куда-то начало проваливаться, так что сам Бог, наверное, послал старого однокашника. За что он держит Витю на работе? За дело или так, из жалости? Кто он такой и кому нужен?
- А поехали, зорьку отстоим? - вдруг сказал старик.
- В смысле? - удивился Витя.
5
Старый учитель с любовью вынул из чехла и аккуратно собрал МЦ-6, вспомная, как долго копил на него, и вряд ли бы купил, если б не сложности с оружием в 76-м, не было бы счастья, как говорится. . . Заезжие охотники оставили ему пару пачек двенадцатого калибра; он ссыпал эти патроны в противогазную сумку и протянул все Вите.
Витя, чутьем к дорогим вещам понял, что ружье ему предлагают не просто лучшее из двух, а очень хорошее. С незнакомым и непонятно откуда взявшимся трепетом он неумело вскинул вертикалку, целясь в форточку.
- Я же не охотник - сказал он в четвертый раз.
Старый учитель махнул рукой.
- А почему у этого стволы так, а у того этак?
Старый учитель еще раз махнул рукой.
Двух собак, что помохнатее, посадили на цепь; третья, помельче, длинноухая и короткохвостая, запрыгнула в одну из лодок и крутилась там, повизгивая. Старый учитель оттолкнулся от берега веслом; лодку тут же понесло течением к Волге. Старик повозился с мотором, дернул раз, другой. Мотор взревел и окутался сизым дымом; лодка дернулась, круто развернулась, и ходко пошла поперек затона.
Витя сидел на носу в обнимку с ружьями и хлопал глазами.
Лодка шла, казалось, полным ходом прямо на лес. Потом в стене деревьев открылся проход. Старый учитель сбросил газ и осторожно повел лодку ереком. Вода в ереке была гладкой и по ней плавали желтые листья. Местами из воды торчали упавшие деревья. Лес кончился и ерек закружил по зарослям камыша. Камыш был зеленый у корней, желтоватый у верхушек. Было видно дно. Лодка выскочила на плес, заросший кувшинками. От дальнего берега плеса взлетело несколько птиц. 'Утки' - понял Витя. Посередине озера рос куст камыша; посередине он был как будто разрезан гигантским ножом. Старый учитель выключил мотор; лодка по инерции точно вошла в этот разрез.
- Сиди и не шевелись - сказал старый учитель - Особенно не шевелись, когда увидишь утку. Когда можно будет стрелять, я скажу 'Бей!' Тогда вставай, вскидывай ружье, веди мушку чуть впереди утки, и, не останавливая стволов, спускай курок.
Уток не было долго. Учитель сидел на корме и курил. Вите было скучно. Но делать было нечего, он сидел и рассматривал редкие облака, листья кувшинок, гравировку на ружье, облупленный нос лодки. Собака дрыхла на дне. Витя сидел и не знал, что делать; ожидание было неизбежностью.
- Знаешь - вдруг сказал учитель - я всегда мечтал стать великим писателем, написать большой роман, прославиться. Как Толстой. Я и охотой увлекся из-за Толстого. В литинститут побоялся поступать - пошел в пед, на русский и литературу, казалось - это одно и то же. Потом - встречался с одной, долго. . . А она сказала мне: ничего ты никогда не напишешь. Потому что, знаешь, мы с ней два года встречались - а я за это время ничего не написал. Я обиделся, страшно обиделся - дурак. . . Ну вот, закончил институт, работал в школе и все думал - вот напишу роман: А на вашем выпускном вдруг понял, жизнь - уходит, мне - сорок, а я еще не написал ни черта. Уехал в деревню - как Толстой. И опять - годы идут, а я все собираюсь. Мотался с места на место, не спился только потому, что охотился как алкаши пьют. Особенно, когда понял - ничего я уже не напишу, никогда. И, знаешь, то, о чем ты сегодня говорил - что нельзя уходить от себя, что надо жить с собой, со своей личностью, я тоже об этом думал - и, знаешь. . .
- Тихо - отчетливым шепотом вдруг сказал старый учитель и сильно толкнул Витю в спину - Не крути башкой. Летит, слева, низко. . .
И Витя, стрельнув глазами в сторону, действительно увидел некрупную утку - она, несерьезно трепеща крыльями, размеренно летела над самым краем камышей, слева направо.
- Бей!
Витя, забыв о том, что надо встать, сидя вскинул ружье, посмотрел на мушку - она ровно сидела на прицельной планке - понял, что ружье почему-то оказалось сзади птицы - резко дернул его вправо - и, когда мушка перечеркнула утку, надавил на спусковой крючок.
Утка комом плюхнулась в воду.
- Есть! - заорал Витя, вскочив с места, потрясая ружьем. - Есть! Ага-га! У-ух! Есть!
Собака решительно плыла к утке. Давай-давай - кричал ей Витя, и
чистая радость волнами прокатывалась по его телу. Есть - орал он, вырывая из пасти у собаки птицу, а радость все не отпускала его. Он чувствовал себя восхитительно легким - легким и свободным от всего, от того, что у него есть, и о того, чего нет, от того, что было и от того, что будет, от того, кто он есть, и от того, кем ему никогда не быть.
5+
И эта легкая, чистая, звериная радость оставалась с ним еще долго, весь вечер. А потом стала уходить - но ее легко можно было вернуть, просто вспомнив об утке. А потом возвращать станет все труднее - и возможно, захочется испытать ее снова, еще раз погрузиться в эти бессознательные, безмысленные, бессмысленные волны.
