Почему русские офицеры были так плохи

Из книги Мухина "Если бы не генералы". Две последние главы (не целиком)
и послесловие

Что касается моральных качеств, то я образно пояснил бы свою мысль так.
Положим, мы храбрость, смелость, преданность долгу и Родине офицеров и
генералов оцениваем по пятибалльной шкале. Тогда у немцев 5 % -
отличники, 90 % -хорошисты и5% - двоечники. А у нас 20% - отличники, 30
% - хорошисты и 50 % - двоечники. И вот эта масса двоечников наносила
советскому народу столько вреда, вызывала такие потери, что преимущество
в числе отличников ничего не давало - потери солдат, младших офицеров,
да и генералов, причем хороших, были огромны. Поэтому нравится это или
нет, но при лучшем, чем у немцев, исходном человеческом материале наши
генералы и офицеры в среднем оказались хуже. Этот вывод требует от меня
разрешения двух вопросов: как немцы воспитывали своих офицеров и как они
их обучали, почему в этом деле они имели лучшие результаты?
И в области воспитания и обучения немецких офицеров в истории белое
пятно - некая <терра инкогнита>, создается такое впечатление, что этот
вопрос никогда и никого не интересовал. Чуть ли не сорок лет увлекаюсь
историей и всегда читал все подряд, но не только не встречал какой-либо
специальной работы на эту тему, но никогда не встречал и малейших
намеков, что такие работы где-либо есть и что какие-то историки эту тему
изучали. Понимаете, всякую там болтовню насчет национал-социализма и
антисемитизма оставим умственно недоразвитым, меня же интересует, откуда
у немцев был столь высокий дух и как они достигали столь высокого
профессионализма?

ТРУДНОСТИ

На первый взгляд, проблема не кажется трудной, поскольку у нас на
сегодня переведена масса воспоминаний немецких воинов, и нужно лишь
внимательно прочесть то, что они пишут о своем воспитании и обучении. Но
даже тут исследователя преследуют две трудности.
Первая в том, что ты не немец, и дело не в незнании немецкого языка. Все
народы имеют специфические особенности - они с этими особенностями
родились, жили, они с ними сроднились настолько, что сами их не
замечают, не видят в них чего-то особенного и, начав писать о себе,
ничего об этих особенностях не говорят. К примеру. Немец не видит ничего
особенного в том, что, пообещав прийти в 5 часов, он придет в 5 часов, а
кубинец не видит ничего особенного в том, что, пообещав прийти в 5
часов, он придет в 7 часов. И можно возмущаться и плеваться, но кубинец
вас не поймет, поскольку совершенно не хотел высказать вам неуважение -
он-то полагал, что и вы придете к семи. Причем ты можешь даже знать эту
особенность, но поскольку она не твоя, то ты забудешь о ней именно
тогда, когда это знание могло бы помочь тебе понять проблему.
Был у меня такой случай. Как-то у себя на заводе в компании со своими
люксембургскими партнерами я принимал двух японцев, которые, надо
сказать, для завода были важны. А завод в Павлодарской области, а эта
область граничит с Семипалатинской, более того, собственно атомный
полигон располагался в Майском районе именно нашей области. И очень
информированные японцы, видимо в страхе получить смертельную дозу
радиоактивного заражения, приехали на завод не только со своей едой, но
и со своей водой. Меня, хозяина (хотя я старался не подавать виду), это
страшно разозлило: наши поварихи, понимаешь, налепили фирменных
малюсеньких пельменей, со всей широтой нашего гостеприимства мы
поставили на стол всякие местные вкусности (люксембуржцы наши помидоры
даже домой увозили в качестве гостинца), а эти японские придурки сидят
за столом и хлебают свою лапшу быстрого приготовления. Спасибо, хоть от
водки не отказывались.
Ну и не стерпел я, и после этого обеда потянуло меня японцев чем-то
уязвить. И я рассказываю компании,, что
был в Японии и поразили меня в метро автоматы по продаже билетов. Суешь
в щель купюру любого достоинства, нажимаешь кнопку станции, куда хочешь
доехать, и автомат выплевывает тебе билет и сдачу в виде более мелких
купюр и монет, причем разного соответствующего достоинства. Но после
этого идешь к входу в метро, а там японские мужики берут эти билеты и
вручную компостируют их. Ну, а зачем тогда автоматы? Пусть бы эти мужики
продавали и билеты! Люксембуржцы посмеялись, а японцы, к моему
удивлению, к порядкам в токийском метро отнеслись серьезно и разъяснили
мне то, что я вообще-то знал и без них, но не учел в данном случае.
- Видите ли, Мухин-сан, - сказал один из них, - японские фирмы никогда
своих сотрудников не увольняют до пенсии, как бы трудно фирме ни было.
Фирма, владеющая метро, внедрила автоматы по продаже билетов, в связи с
чем высвободились кассиры, но их нельзя уволить. Вот фирма и поставила
их на контроль билетов, пока из фирмы не уволится достаточно
пенсионеров, чтобы обеспечить рабочими местами высвободившихся кассиров.
Тогда фирма поставит и автоматы контроля.
Через пару лет я вновь попал в Токио и убедился - на входе и выходе из
метро уже стоят автоматы, которые не только впускают пассажиров, но и не
выпускают их, если они проехали больше, чем заплатили. Что характерно, я
ведь знал об этом правиле японских фирм, но совершенно не учел его и
полагал, что это что-то не в порядке со здравым смыслом руководителей
токийского метрополитена, а японцы, даже будучи металлургами, тем не
менее сразу же сообразили, в чем дело, и немудрено, поскольку это их
японская особенность, это их жизнь.
Так вот и с немцами. Читаешь в их воспоминаниях описание поступления в
армию, описание карьеры, и не можешь понять, почему в жизни мемуариста
произошло то или иное событие, почему он возмущается тем, что оставляет
тебя равнодушным, и никак не реагирует на то, что тебя удивляет? А он -
немец, ему это обыденно и понятно настолько, что он не видит нужды
специально останавливаться на разъяснении сути события, но тебе-то от
этого не Легче.. . Тебе приходится чесать затылок в догадках, почему бы
это могло быть так?
Вторая трудность заключена в проблемах перевода. Даже в СССР, который
имел прекрасных переводчиков с любых языков, профессиональная специфика
не всем переводчикам давалась, и не всегда. Скажем, в первых изданиях
Мюллера-Гиллебранда 1958 года название танка 38t (38-го года, чешский)
переведено как <38-тонный>, мемуары Бруно Винцера <Солдат трех армий>
1971 года предваряет сообщение, что Винцер <штабс-офицер бундесвера>, но
штабс-офицеров не бывает - есть штаб-офицеры и штабс-капитаны.
(Вообще-то <штаб> - это руководящий, в русской армии штаб-офицеры
следовали за обер-офицерами - за старшими офицерами и предшествовали
генералам, а <штабе> - это помощник, штабс-капитан - помощник командира
роты (капитана) по строевой части.)
И совсем начался кошмар в настоящее время, когда издательства из
экономии поручают делать переводы немецких авторов с американских
изданий на английском языке. Тут-то уж переводчики-умельцы такое творят!
Дело в том, что американцы, переводя на английский, уже врут и применяют
свое видение дела там, где оно совершенно не соответствует немецкому,
скажем, ефрейторов именуют капралами, что совершеннейшая глупость, а
когда потом этот текст переведен с английского на русский, то тут вообще
не поймешь, о чем речь.
Вы, наверное, обратили внимание, что американские традиции широким
потоком входят и в жизнь России, особенно в жизнь российских придурков.
К примеру, были у нас институты и университеты, и всем было понятно, о
чем идет речь. Академии же, кроме Академии наук, были только военные и
духовные, поэтому в нашем понимании академия дает образование выше
высшего. Теперь у нас везде сплошь и рядом академии при на глазах
ухудшающемся уровне подготовки их выпускников. Это типично американская
традиция, ведь в США чем никчемнее контора, тем громче у нее название.
Скажем, полицейская школа, в которой вас за полгода научат регулировать
уличное движение, имеет громкое название <академия>. Действительно же
мощные учебные заведения США носят достаточно скромные названия типа
<Гарвардский университет> или <Массачусетский технологический институт>.
Поэтому, когда в переводе с <американского> начинаешь читать биографии
немецких генералов, то поража-
ешься количеству училищ и академий, которые они закончили, и это при
том, что у немцев вообще не было никаких военно-учебных заведений ни в
нашем, ни в американском понимании того, что такое военно-учебное
заведение.
Еще один момент, выходящий за рамки первых двух, - это дебильная тяга
нашей интеллигенции к иностранным словам. Откуда эта тяга, понятно. Дело
в том, что с момента своего образования интеллигенция представляла собой
сообщество людей, с одной стороны, получивших какое-то, часто
гуманитарное образование, а с другой стороны, абсолютно импотентных по
деловым качествам - не способных реализовать никакое практическое дело.
Единственный выход от интеллигенции - это болтовня в устном или
письменном виде, в связи с чем интеллигенция и нашла себя в средствах
массовой информации (книгах и газетах) с момента, когда эти средства
стали оказывать определяющее влияние на общество.
Однако люди привыкли внимать умным людям, а те, кто не способен к
решению практических задач, таковыми изначально не являются. Возникла
проблема, как уверить читателей, что интеллигенция, способная только
болтать, представляет из себя нечто умное? Решение возникло, надо
думать, на уровне инстинкта интеллигента - надо болтать <научно> и
<высокоинтеллектуально>, т.е. так, чтобы это было малопонятно, но
создавало впечатление какой-то немыслимой образованности болтающего,
такой образованности, при которой болтающему уже узок родной язык, и он
вынужден болтать на каком-то общечеловеческом волапюке, хотя на самом
деле интеллигент просто меняет слова русского языка на иностранные.
Строго говоря, вводить в свой язык иностранные слова приходится в
случаях, когда они входят в страну вместе с новой техникой, технологией
или явлениями. Однако задача любого русского не закреплять эти слова в
нашем языке, а немедленно найти или изобрести им аналоги с русскими
корнями, и делать это для того, чтобы смысл этих слов был понятен
человеку, выросшему в среде русского языка. В противном случае, если
иностранные слова описывают некие явления и понятия, а не просто
предметы, то со временем исконное значение этих слов в русском языке
может измениться до совершенно неузнаваемого (поскольку суть слова
изначально непонятна), и в результате в
русском и иностранном языках похожим словом будут описываться совершенно
разные явления и понятия. Несколько примеров.
В нашей армии, как и в иностранных, воинское звание <лейтенант> гораздо
младше звания <майор>, вот и попробуйте узнать у любого военного, жизнь
которого проходит среди воинских званий, почему же тогда воинское звание
<генерал-майор> младше воинского звания <генерал-лей-тенан >? Я еще не
встречал военного <профессионала>, который смог бы на этот вопрос
ответить. И причина в том, что слова <лейтенант>, <майор>, <генерал> -
это слова чужого языка, смысл которых забыт и резко изменен в русском
языке, в связи с чем эти слова теперь описывают совершенно не те
понятия, которые они имели в латинском и французском языках. При этом
использовать эти слова в русском языке не было ни малейшей
необходимости, поскольку описываемые этими словами понятия можно было
без проблем описать словами с русскими корнями.
<... >

ОФИЦЕРЫ

Простите, что отвлек вас, и давайте вернемся к использованию иностранных
слов в военном деле. В самом начале, когда иностранные слова (повторю -
безо всякой нужды в них) вводились Петром I (а также до и после него)
для описания армейских и боевых понятий, их смысл мог быть ясен и
являться таким же, как и на родине этих слов, а мог резко изменяться уже
при переносе. Возьмем слово <офицеры>.
На Западе, особенно у немцев, у которых русские цари позаимствовали это
слово, все солдаты, как рядовые, так и те, кто ими командовал, были в
сегодняшнем понимании <контрактники> - наемники. Солдат - воин, нанятый
за сольдо - за золотые монеты. По окончании срока контракта или при его
неисполнении нанимающей стороной он мог уйти и наняться в другую армию.
Армия была фирмой, создаваемой бароном, графом или князем для выполнения
определенных работ, и все в ней были наемные работники, но с разными
функциями: одни непосредственно дрались, другие ими командовали. У
немцев появилась потребность дать последнему понятию слово, а поскольку
у них уже в XVI веке появилось слово для государственных служащих
<офицер> (от латинского officium - должность), то они перенесли это
слово и на солдат, имеющих командную должность.
Но в Россию это слово начало заноситься в XVII веке и сразу в регулярную
армию - в <полки нового строя>, а в этой армии уже не было наемников, и
в ней все, включая рядовых, имели государственную должность - в ней все
были офицерами в первичном немецком понимании этого слова. Присмотритесь
к американским детективам: в них граждане обращаются даже к рядовым
полицейским словом <офицер>. И это совершенно естественно, поскольку и
рядовой полицейский имеет эту должность в государстве. Таким образом,
России слово <офицер> уже тогда подходило как корове седло. Ведь было
точное слово <служивый>, которым народ, кстати, и называл
военнослужащих - служащих царю. Были слова <воин, боец, ратник>, было, в
частности, слово <военачальник>, прекрасно опи-
сывающее понятие <дающий команды>. На кой ляд требовались еще и слова
<солдаты> и <офицеры>?
Однако в начале слово <офицеры>, по крайней мере, хотя бы внутри армии,
использовалось точно в таком же значении, как и на своей родине - у
немцев. Офицерами были все, имеющие право и обязанность приказывать - от
капрала до полковника. (Генералами у немцев были, как правило, сами
владельцы армий.) Единственно, Петр I русских офицеров разделил на
младших, старших и руководящих - на унтер-офицеров, обер-офицеров и
штаб-офицеров. Зачем это было сделано и боевые задачи унтер-, обер- и
штаб-офицеров мы рассмотрим ниже, а сейчас отметим, что более-менее
ясное понятие того, кто такой офицер, держалось в умах военнослужащих,
пожалуй, до начала XIX века, а на официальном уровне - до Октябрьской
революции.
Начали большевики абсолютно правильно - они восстановили истинные боевые
задачи офицеров, ликвидировав все воинские звания и само иностранное
слово <офицер>, заменив его тоже иностранным, но более ясным для русских
словом <командир>. Однако, как это можно понять из дальнейшего хода
истории, ностальгирующим по своему паразитическому состоянию бывшим
царским офицерам и алчущим паразитировать рабоче-крестьянским командирам
ну очень хотелось иметь твердую базу паразити-рования. И Красная Армия
добивается введения персональных, выраженных иностранными словами
воинских званий, которые не имеют никакого боевого или военного смысла и
их единственный смысл - получение из казны денег, вне зависимости от
своей боевой и военной полезности. А сказав <а>, вскоре сказали и <б>,
правда, не без пропагандистской необходимости. В 1943 году ввели и слово
<офицер>, которое уже не имело не только военного смысла, но и вообще
никакого смысла, кроме антиобщественного смысла выделения части служивых
в отдельную касту, с целью более удобного грабежа казны собственной
страны.
После войны военные паразиты натянули казенное одеяло на себя: теперь
младшие офицеры (унтеры) начинаются с младшего лейтенанта, старшие - с
майора и высшие - с генерал-майора. Черную кость - рядовых, сержантов,
старшин и прапорщиков - они вообще выки-
нули из числа государственных служащих - из числа имеющих должность в
государстве. Но тогда кто эти должностные лица? Взводами у нас в армии
могут командовать сержанты и прапорщики (последних и ввели для
командования взводами), а также все лейтенанты от младшего до старшего.
Но если лейтенант - это офицер, т.е. человек, имеющий должность в
государстве, в данном случае - должность командира взвода, то тогда
прапорщик, занимающий эту же должность в государстве, но не являющийся
офицером, - он кто? Конь в пальто! - ответят вам наши военные мыслители.
Почему?! По кочану! - добавят они же.
Если раздел между офицерами и остальными провести по уровню образования,
то оно в данном случае не имеет ни малейшего значения - во время войны
офицеры без образования дрались лучше, чем в среднем офицеры, окончившие
военные училища и академии (ведь потому их, <необразованных>, и сделали
офицерами). Да и в мирное время нет больших проблем стать лейтенантом
без окончания военного училища. То есть нынешнее понятие <офицер> не
имеет ни малейшего отношения к боевым должностям, поскольку официально
предусмотрено, что ту же самую офицерскую работу могут делать и не
офицеры, причем еще и лучше, чем офицеры.
Это результат применения в родном языке иностранного слова. Называй мы
солдат, как таковых, более точным и понятным нам словом <воины>, а тех,
кто ими командует в бою, общим словом <военачальники>, мы бы не имели
сегодняшнего идиотизма, когда одни и те же командиры без малейших
оснований называются по-разному. Военачальниками были бы, как при Петре
I, и сержант и маршал. Но ликвидируй мы понятие <офицеры>, и возникнут
проблемы в очереди к закромам Родины. Бесчисленные работники
министерства обороны, штабов, военкоматов, преподаватели и т.д., чье
участие в боях не предусматривается, и кто не дает приказов никаким
воинам, - они какие воины и военачальники? Ясно, что никакие. А вот
офицеры они замечательные, так сказать, <тоже защитники Родины>. Ну и
защищают они ее, естественно, не как защитники, а как <тоже защитники>.
Я сделал столь пространное вступление, чтобы вы, так сказать, если и не
почувствовали, то, по крайней мере, за-
подозрили разницу. Мы говорим: <Немецкий офицер>, - мы говорим:
<Советский (российский) офицер>, и полагаем, что это одно и то же. Но на
самом деле это не только не одно и то же, но это и рядом не лежало. А
путаем мы их потому, что, с одной стороны, запутали сами себя <умными>
иностранными словами, а с другой стороны, из-за нежелания попробовать
понять образ мысли немца.
Последнее сделать очейь непросто (по меньшей мере, мне), тут даже одну,
малопонятную нам особенность нельзя раскрыть, не вторгнувшись в другие,
такие же малопонятные особенности. Поэтому я не буду (поскольку просто
не смогу) <раскладывать все по полочкам> - мне придется обращать ваше
внимание на характерные обстоятельства без подробного их рассмотрения, а
в конце сводить их воедино в надежде, что при этом они дополнят друг
друга и сделаются более понятными.

УВАЖЕНИЕ

Как-то лет 30 назад читал какую-то книгу иностранного автора о разнице
национальных характеров европейцев. В качестве иллюстрации был приведен
анекдот, начинавшийся вопросом, что нужно делать, чтобы безопасно
перейти проезжую часть улицы в разных странах. Ответ был таков. В США
нужно вести с собой не менее трех детей. (Думаю, что Голливуд свое дело
сделал и что теперь и в США семья и дети уже не являются высшей
ценностью.) В Англии нужно вести с собою породистого пса. В Италии -
шикарную блондинку. А во Франции улицу лучше вообще не переходить. Так
вот, о немцах было сказано, что для безопасного перехода проезжей части
в Германии нужно надеть мУндир не менее чем полковника. Причем речь шла,
безусловно, уже о Германии после Второй мировой войны, т.е. после того,
как армия Германии потерпела два сокрушительных поражения. И получается,
что, тем не менее, немецкие офицеры сохранили в глазах у немцев глубокое
уважение! Почему?
Армия СССР победила во Второй мировой, но я бы не сказал, что в глазах
реальных (а не пропагандистских) граждан ее офицеры пользовались таким
уж безусловным уважением. Правда, тут все сложно, причем, как мне ка-
жется, и по отношению к солдатам, которых наш народ безусловно отделяет
от кадровых военных. В мое время парень, не служивший в армии, даже в
глазах девушек был неполноценным, и срочная служба в армии никем не
рассматривалась как трагедия, более того, считалось, что для мужчины она
обязательна. Не могу сказать обо всем СССР, но на восточной Украине,
перенесшей в свое время немецкую оккупацию, отношение к солдатикам
всегда было сочувственным, если не жалостливым. Там всяк и всегда
поможет солдатику, если это потребуется. Думаю, что даже на танцах, если
солдаты вели себя не вызывающе, то они были более защищены, и местные
парни к ним относились более снисходительно, чем к парням с соседнего
района. Смешно сказать, но когда я это написал, то вспомнил, что в
Москве, узнав, что тут все нищие - это профессионалы, я перестал им
подавать, но всегда подаю просящим солдатам. Причем я понимаю, что они
здесь, в Москве, не голодны, что они собирают на бутылку, что подавать
им непедагогично, но подаю. И, думаю, не я один.
Отношение же нашего народа к кадровым военным, на мой взгляд, далеко и
от сочувственного, и от уважительного. На офицеров с большими чинами
обычно смотрят, как на людей, <хорошо устроившихся>, а таким чаще всего
завидуют, но на самом деле не уважают. Думаю, что здесь работает
подспудная логика: офицер нужен для войны, и только война может выявить,
кто из офицеров кто, но войны не было, так чего стоят твои золотые
погоны и звезды? При этом должен сказать, что в народе бытовало мнение,
что умный парень должен поступить в институт, а не в военное училище и
что на гражданке люди существенно умнее, нежели в армии. Моя практика
этого не подтверждает, и может, потому, что я по-настоящему в армии не
служил, но сравнение тех офицеров, которых я знал, с теми гражданскими,
которых я знал, ничего не дает - и на гражданке полно окончивших вузы
тупых идиотов. Да зачем далеко ходить - ведь Россию к сегодняшнему
унизительному положению привели не военные, а гражданские, правда, при
подлом попустительстве армии, но все же гражданские.
Тут еще момент. И в СССР, и в Германии офицерство достаточно закрытое
сообщество - казармы, полигоны, стрельбища, как правило, надежно
отгорожены, и деятельности офицеров никто не видит. Возникает вопрос:
как же общество может иметь мнение об офицерах, если оно о них ничего не
знает? Ответ прост: закрытое общество офицеров на самом деле очень
открыто - ведь и в СССР, и в Германии подавляющее число мужчин проходит
через армейскую службу, и уж эти мужчины офицеров знают не понаслышке.
От них и исходит информация, которая дает обоим народам основания
сделать те или иные оценки, которые в немецком случае очень уважительны,
а в нашем - так себе.
Я вспоминаю, что в жизни слушал, может быть, сотни рассказов приятелей и
знакомых о службе в армии, но не вспомню в этих рассказах ни одного
теплого слова об офицерах, хотя почему-то вспоминается рассказ о ротном
старшине, которому рассказчик даже после демобилизации письма писал -
так был этому старшине благодарен. Это довольно странно, поскольку у нас
на военной кафедре преподавал подполковник Н.И. Бывшев, который для меня
был и остался образцовым советским офицером по всем параметрам. С другой
стороны, уже на лагерных сборах офицеры полка оставили очень серое
впечатление как с точки зрения своего профессионализма, так и с точки
зрения своих интересов. Помнится, один капитан задол-бал нас своими
рассказами о том, скольких женщин он перетрахал и как. Надо думать, что
он хотел, чтобы мы его за это зауважали, но ничего, кроме презрения, не
добился.
Добавлю, что в рассказах отслуживших срочную службу я не помню рассказов
о служебных достижениях, допустим, об отличной стрельбе или о чем-либо
похожем. Как правило, все рассказы <дембелей> сводились к рассказам о
самоволках, о пьянках или о конфликтах сначала с дембелями, а потом - с
салагами. Я полагал, что это показатель нашего русского миролюбивого
характера - отсутствия у нас удовольствия от убийства других людей и от
войны, как необходимости убивать. Не отказываясь от этой мысли, сейчас,
однако, думаю, что дело не только в нашем миролюбии. Поскольку я
довольно долго работал руководителем, то могу сказать, что если бы
рабочие вверенного мне цеха рассказывали бы знакомым только о том, как
ловко они прогуливают и пьют на работе, то меня это очень сильно обидело
бы. И дело не только в том, что я предстал
бы никчемным начальником цеха даже в собственных глазах, но это значило
бы и то, что мои люди меня не уважают, поскольку нельзя уважать
человека, не делающего работу, за которую он получает деньги.
Но все это, конечно, присутствует в среднем и у нас, и у немцев, и
отклонения от этого среднего в разные стороны присутствуют и там, и там.
Я, к примеру, честно говоря, удивился, когда в абсолютно <демократичном>
журнале <Солдат удачи> прочел воспоминания участника боев в Чечне,
полностью аполитичного контрактника, который благодарил генерала
Макашова за то, что еще в СССР Макашов во время его срочной службы гонял
солдат как си-доровых коз и в итоге сделал из них приличных бойцов,
способных довольно умело действовать в бою. Макашов, скорее всего, это
отклонение от среднего, да он и по жизни явно отклонился от средних
генералов.
А что же в среднем? А в среднем, я уверен, ничего не менялось с середины
XIX века, поэтому давайте я еще раз дам то место, из статьи историка К.
Колонтаева в главе 9, в котором он цитирует СМ. Степняка-Кравчинского.
<Вот как описывал состояние офицерского корпуса России конца XIX века
известный русский общественный и политический деятель, в прошлом
кадровый офицер, СМ. Степняк- Кравчинский. В книге <Русская грозовая
туча> ( 1886 г.) он отмечал следующее: <Состав русского офицерства
сильно отличается от того, что мы привыкли связывать с представлениями о
военной касте. Наш офицер - прямая противоположность чопорному прусскому
юнкеру, идеалу современного солдафона, который кичится своим мундиром,
относится к муштровке солдат с серьезностью совершающего богослужение
священника. В России армейские офицеры - непритязательные люди,
совершенно лишенные чувства кастового превосходства. Они не испытывают
ни преданности, ни ненависти к существующему строю. Они не питают особой
привязанности к своей профессии. Они становятся офицерами, как могли бы
стать чиновниками или врачами, потому что в юном возрасте родители
отдали их в военную, а не в гражданскую школу. И они остаются на
навязанном им поприще, ибо надо где-то служить, чтобы обеспечить себя
средствами на жизнь, а военная карьера, в конце концов, не хуже любой
другой. Они делают все, чтобы спокойно прожить жизнь, отдавая по
возможности меньше времени и труда своим военным обязанностям.
Разумеется, они жаждут повышения в звании, но предпочитают ожидать
производства в следующий чин в домашних туфлях и в халате. Они не читают
профессиональной литературы, и если по долгу службы подписались на
военные журналы, то журналы эти годами у них лежат неразрезанными.
Если наши военные вообще что-либо читают, то, скорее, периодическую
литературу. Военный <ура-патриотизм> совершенно чужд нашей офицерской
среде. Если вы услышите, что офицер с энтузиазмом говорит о своей
профессии или одержим страстью к муштре, то можно поручиться, что он
болван. С такими офицерскими кадрами армия не способна предельно
развивать свои агрессивные качества>. (СМ. Степняк-Кравчинский,
<Влондонской эмиграции>, М., <Наука>, 1968, с. 29-30).
Но даже этот, пусть и непрофессиональный по духу, но все же кадровый
офицерский корпус русской армии, получивший систематическое военное
образование, был почти полностью выбит за три года Первой мировой
войны>.
Не соглашусь с К. Колонтаевым, этот трусливый и аморфный офицерский
корпус не был, к сожалению, выбит за три года Первой мировой, и это он
передал свой дух кадровому офицерству Красной Армии, а та - Советской, а
последняя - Российской. Но сначала о достоверности показаний этого
свидетеля.
С. Кравчинский начинал свою карьеру как офицер-артиллерист Русской
армии, правда, он еще в молодости связался с
революционерами-народниками, тем не менее он сам был человеком храбрым:
в-70-х годах XIX века он лично участвует в антитурецком восстании на
Балканах, затем в крестьянском восстании в Италии, в 1878 году он
кинжалом убивает шефа жандармов России Мезенцова. Мы видим, что это
свидетель не только компетентный, но и не придурковатый пацифист,
стремящийся обгадить воинскую службу. Однако по своим взглядам он сам
являлся сугубо средним русским офицером.
Заметьте, он ведь действительно уверен, что офицер, который <с
энтузиазмом говорит о своей профессии>, является дураком, болваном. Это
по-русски! Это только русский офицер уверен, что получать деньги за то,
что не желаешь и не собираешься делать, - это честно. Кравчин-скому даже
в голову не приходит, что это крайняя степень подлости - ведь какому
государству нужна неагрессивная армия, кому нужна беззубая собака? Если
для тебя военная карьера не хуже любой другой, то ведь это бесчестно
выбирать военную - иди и займись другой, той, в которой нужно работать,
а не службу обозначать. С такими офицерами наша армия всегда
<неагрессивна>, поскольку офицеры трусливы и воевать не умеют, а от
незнания военного дела боятся еще больше, поскольку знают, что любой
противник обязательно побьет таких <профессионалов>, как они. Ведь эти
офицеры не дураки и хотя бы подспудно, но понимают, что единственное, на
что они способны, - это грабить казну родного государства.
И посмотрите, с каким чванливым презрением Крав-чинский, представитель
офицерства - подлейшего слоя России, - пишет о немецких офицерах - якобы
<солдафонах>, относящихся к службе, как к священнодействию. Между тем
то, что делали немецкие офицеры, называется <честным отношением к тому,
за что получаешь деньги>. Они ведь получали свою зарплату за подготовку
для Германии храбрых и умелых солдат, за поиск решений, как этих солдат
использовать в боях возможной войны, а посему честно эту работу
исполняли - на полигонах гоняли солдат до седьмого пота, а потом еще
столько же, после чего дома изучали по военному делу все, что можно
изучить. И вот за это их искренне уважали отслужившие срочную службу
немецкие солдаты, а благодаря им - и все немецкое общество.

СОЛДАТА НЕ ОБМАНЕШЬ

Уважение - это выражение почтения, но уважение не зависит от того, кто
хочет, чтобы его уважали, вернее, уважения нельзя добиться силой или
хитростью. Заставить людей относиться к себе почтительно можно - внешне
они будут почтительны. Но заставить себя уважать - нельзя!
Если кто не знает, то скажу, что добиться уважения подчиненных просто,
поскольку для этого нужно практически только одно - честно относиться к
своему делу. Обмануть подчиненных невозможно, обмануть можно начальника,
во всяком случае, можно попробовать. Начальник - это театр одного
критика, а подчиненные - это настоящий театр, и в нем твою хитрость
могут не заметить 99 человек, но сотый заметит обязательно и уж от
остальных не утаит. Если ты честно относишься к своему делу, то
подчиненные тебе простят многое: они, к примеру, могут за твоей спиной
посмеяться над твоими ошибками или неудачными выражениями мысли, но
уважать они тебя будут безусловно. И, повторю, их не перехитришь! В
подтверждение свой мысли дам два примера.
Недавно мне рассказали такой случай. В одной нашей небольшой стрелковой
части командир взъелся на одного из офицеров, заподозрив, что тот его не
уважает (что, скорее всего, так и было), и уже почти добился увольнения
этого офицера из армии. Ну, сами посудите, как это терпеть - в этой
части все до одного командира уважают, а этот офицеришка - нет! По
счастливой случайности кадровики Министерства обороны проводили в части
анкетирование всех военнослужащих, и, конечно, смышленый народ на
вопросы о том, как им служится, на всякий случай написал, что с таким
прекрасным командиром им и служится прекрасно. Но в анкете среди
десятков разных прочих вопросов стоял и вопрос: <С кем бы из офицеров вы
хотели пойти в разведку?> И почти вся часть вписала в анкету фамилию
этого непочтительного офицера, и почти никто не вспомнил о командире,
которого внешне все так уважали.
А вот такой же пример, но с немецкой стороны. Когда я прочел мемуары
немецкого фельдмаршала Манштейна, то у меня осталось двойственное
чувство. С одной стороны, он прекрасно описал суть полководческого
мастерства, скажем, ясно обозначил цели оперативного искусства. Но с
другой стороны, осталось убеждение, что этот человек лживый фат: у него
нет ни малейшего сожаления о погибших под его командой солдатах, он не
только не признает ни одной своей ошибки (а они явные), но чуть ли не
открыто убеждает читателей, что это он самый лучший полководец той
войны. Но это всего лишь мое мнение, а между тем я с Манштейном не
служил и даже не знаком, хуже того, все немецкие мемуаристы и историки
тоже на все лады расхваливают Манштейна, так что мне с моим мнением
было как-то неуютно. Но вот, что я прочел в воспоминаниях немецкого
офицера Бруно Винцера, служившего в 30-х годах прошлого века в батальоне
Манштейна.
<Я уже говорил, что нашего командира батальона звали Эрих фон Манштейн.
Он участвовал в Первой мировой войне и был в чине обер-лейтенанта. Мы
его уважали.
Когда он обходил строй или после смотра говорил с кем-нибудь из нас,
глаза его светились почти отцовской добротой; а может, он умел придавать
им такое выражение? Но иногда от него веяло каким-то странным холодком,
который я не в состоянии объяснить. Манштейн был безупречно сложен и
прекрасно сидел в седле. Нам импонировало, что в каждом походе он носил
точно такую же каску, как и мы, солдаты. Это было непривычно, и мы были
довольны, что он подвергает себя таким же испытаниям, какие выпадают на
долю воинской части, ему подчиненной. Мы бы не упрекнули его, если бы он
в качестве старого фронтовика носил и легкую фуражку.
Но что за этим скрывалось! Я вскоре случайно об этом узнал. Денщик
Манштейна был по профессии портной. Поэтому у господина обер-лейтенанта
одежда всегда была в порядке, а нам денщик за двадцать пфеннигов гладил
брюки.
Придя по такому делу к этому денщику, я заметил каску обожаемого нами
командира батальона. Шутки ради или из озорства я вздумал надеть эту
каску, но чуть не выронил ее в испуге из рук. Она была сделана из
папье-маше, легка, как перышко, но выкрашена под цвет настоящей каски.
Я был глубоко разочарован. Когда у нас на солнцепеке прямо-таки
плавились мозги под касками, головной убор господина фон Манштейна
служил ему защитой от зноя, подобно тропическому шлему.
Теперь я, впрочем, отдаю себе отчет, что впоследствии еще не раз
наблюдал такое обращение с людьми, когда ласковая отеческая усмешка
сочеталась с неописуемой холодностью. Эта черта была присуща иным
генералам, когда они посылали на задание, из которого, безусловно, никто
не возвратится или вернутся только немногие.
А в тот день я положил каску обратно на стул и тихо ушел, унося свои
выглаженные брюки. В душе у меня возникла какая-то трещина, но, к
сожалению, небольшая. Тем не менее я пробормотал про себя: <Даже каска
ненастоящая>.
Как видите, перед подчиненными можно хитрить, но в конце концов забудешь
каску в шкаф положить, и их уважение на этом закончится.
Надо также сказать, что уважение к военным, в отличие от других
профессий, базируется, кроме прочего, и на очень мощном основании - на
романтике войны. В любом деле требуются ум, работоспособность и
честность, но ни в одном их не требуется столько, сколько их нужно
солдату во время войны, кроме того, ему нужна еще и храбрость. Это
сочетание, редкое для любой другой профессии, безусловно заставляет
относиться к военным с особым уважением. Но, повторю, это только в том
случае, если они действительно честные солдаты. Если же они бесчестны,
то им не надо сетовать, что избыток романтического уважения быстро
превратится в избыток практического презрения, как бы ни славили армию
газеты и телевидение.
Однако пока оставим эту тему и займемся другой - не тем, как немцы и
русские смотрели на своих офицеров, а как сами офицеры смотрели на себя
и на своих солдат и как солдаты смотрели на них и на себя. Начнем
несколько издалека.

РАЗБОЙ

Исторически все армии создавались для разбоя, правда, в последние
столетия это как-то не афишируется, поскольку в мире были силы этому
противостоять. Но вот не стало СССР, и вы посмотрите на США - это же
бандиты несравненной наглости, но с видом гимназистки.
Раньше, в старые времена, разбоя не стеснялись, не стеснялись его и наши
предки, это уже потом, после татаро-монголов, стало <не до жиру, быть бы
живу>, а до них и русские были как все. С историком Бушковым не во всем
согласишься, но его.напор не может не вызвать одобрения, поэтому в
качестве примера я дам его рассуждения на эту тему.
<Сейчас, когда вновь поднялся страшный шум вокруг <проблемы реституции
перемещенных культурных ценностей> (означающей, что Россия должна
передать Германии свои законные трофеи в обмен на ядреный шиш с
германской стороны), поневоле вспоминается анекдотичеcкая, но
невымышленная история, связанная с ... церковными вратами. В Новгороде, в
соборе Святой Софии, до сих пор радуют глаз старинные литые двери,
изготовленные в Западной Европе, в веке, кажется, десятом. История их
весьма примечательна - на фоне воплей о реституции...
Однажды древние новгородцы собрались в Швецию по совершенно житейским
делам - нужно было немного пограбить шведскую столицу Сигтуну. Такие уж
тогда были обычаи: когда обитатели какой-нибудь страны замечали, что
немного поиздержались, они со спокойной совестью отправлялись грабить
ближних или дальних соседей. Сами ограбленные, подсчитав синяки и
убытки, долго не горевали, в свою очередь начиная поглядывать по
сторонам в поисках слабого соседа, к которому стоило бы наведаться в
гости. Словом, такое поведение считалось вполне светским, я бы сказал,
комильфотным. Стало уже хрестоматийным упоминание о некоем французском
бароне, который построил замок близ Парижа и нахально грабил королевские
обозы. Бывали случаи и похлеще: скажем, в августе 1248 г. два немецких
рыцаря, Пильгерин и Вейнольт, заявились в гости к своему знакомому,
рыцарю и поэту Ульриху фон Лихтенштейну, однако вместо дружеского
застолья разграбили драгоценности хозяйки дома, а самого Ульриха
уволокли с собой и больше года держали в подвале, пока не получили
выкуп...
Вернемся к новгородцам. Итак, они прихватили побольше пустых мешков,
сели на крутобокие ладьи и поплыли в Швецию. Но где-то на полпути
встретились с ладьями эстов (предков древних эстонцев), каковые не без
самодовольства сообщили, что новгородцы старались зря и могут
поворачивать оглобли - ибо они, эсты, как раз и плывут из Сигтуны, где
грабить уже совершенно нечего, и вообще Сигтуна, откровенно говоря,
давно уже догорает...
Новгородцы, как любой на их месте, прежестоко оскорбились - готовились,
предвкушали, ладьи конопатили, топоры точили, мешки запасали! - и,
недолго думая, предложили эстам поделиться награбленным.
Теперь уже оскорбились эсты, усмотрев в столь наглом требовании извечную
тягу русских к халяве. И заявили нечто вроде: в конце-то концов все
добро они честно награбили, трудясь в поте лица. Разграбить и сжечь
шведскую столицу - это вам не на гуслях тренькать у себя в Новгороде,
былины про Садко распевая! Если хотите разбогатеть - плывите дальше и
сами кого-нибудь ограбьте, как приличным людям и полагается! Мигранты,
мать вашу...
<Ах так, чудь белоглазая?! - взревели новгородцы некормлеными
ведмедями. - Ну, тогда все отымем!>
Неизвестно, насколько этот диалог соответствовал истине, зато достоверно
известно другое: последовало морское сражение, в результате которого
эстов чувствительно потрепали и отобрали у них кучу добра, в том числе и
вышеупомянутые врата, которые торжественно установили в Новгороде (в
конце-то концов, утешали свою совесть, должно быть, новгородцы, эсты все
равно язычники, и церковные двери им ни к чему).
По логике отечественных либералов данные двери, надо полагать, следует
вернуть Швеции. Реституировать, извините за выражение. Однако есть
небольшая загвоздка. Врата эти шведы самым беззастенчивым образом сперли
в германских землях, когда подожгли и ограбили то ли Аа-хен, юли Бремен.
Так кому же прикажете возвращать произведение искусства - Германии,
Швеции или Эстонии? Пожалуй, гораздо проще будет оставить все как есть,
занеся <реституцию> в разряд неприличных слов. А нынешние немцы,
требующие вернуть им <награбленное>, право же, чрезвычайно напоминают
итальянцев, которые в свое время зело сокрушались и ругали
наполеоновских грабителей, безжалостно уволокших во Францию четверку
бронзовых коней, столетиями украшавших венецианскую площадь Святого
Марка. При этом итальянцы как-то упускали немаловажную деталь: кони эти
некогда украшали Константинополь, откуда их и сперли итальянские рыцари,
принимавшие участие в разграблении города в 1204 г. >.
На Западе иметь целью войны разбой ничего не мешало, более того, из-за
любви Запада к <правовым государствам> военный разбой был быстро
узаконен и действовал, надо думать, чуть ли не до XX века. Вот, скажем,
как это дело обстояло в Великобритании:
<Здесь, по-видимому, следует сказать, что в английском флоте захват в
сражении <призов>, то есть вражеских судов и товаров, всячески
поощрялся. В Адмиралтействе существовал специальный отдел, ведавший
призами. Особенно радовал Адмиралтейство захват вражеских судов. Он
составлял важный и наиболее дешевый источник пополнения британского
флота. Ведь на постройку нового корабля требовались долгие годы и очень
большие деньги. А ремонт захваченного в бою судна противника мог быть
осуществлен за несколько месяцев при куда меньших материальных затратах.
Кроме того, нередко англичанам удавалось захватить неприятельские
корабли, перевозившие золото из колоний в метрополию. За такими
кораблями охотились, и очень упорно. Когда приз доставлялся в Портсмут
или другой английский порт, туда п, ~>ибывал уполномоченный
Адмиралтейства для установления его стоимости. В Лондоне тщательно
изучали относящиеся к делу материалы и устанавливали призовую сумму.
Большая часть призовых денег распределялась среди экипажа судна,
захватившего приз, - от рядового матроса до капитана, но, разумеется, не
поровну, а в соответствии с их положением.
Призовыми деньгами привлекали матросов при вербовке во флот. В городах
вывешивались плакаты такого, например, содержания: <Требуются три 1-й
статьи или неморяки для службы на корабле его величества <Лайвели>. Те,
кто поступит на эту службу, будут направлены на захват богатых испанских
галеонов и впоследствии возвратятся окруженные почетом и нагруженные
деньгами; они проведут остаток своих дней в мире и богатстве>. И
действительно, матрос, которому повезет, мог в течение часа заработать
призовыми деньгами больше, чем за всю жизнь, трудясь на берегу. Везло,
разумеется, лишь немногим. И тем не менее соблазн был очень велик.
Самым богатым призом, захваченным англичанами в XVIII столетии, оказался
груженный золотом испанский корабль <Гермионо>. Он шел из Лимы (Перу) в
Кадис и был взят в 1762 году. Приз оценивался более чем в полмиллиона
фунтов стерлингов. Из этой суммы английский адмирал получил примерно
6500 фунтов стерлингов, офицеры, естественно, меньше - соответственно
рангу, матросы - еще меньше. И все же на долю каждого матроса и морского
пехотинца пришлось по 485 фунтов стерлингов. По тем временам это были
очень большие деньги: как уже говорилось, матрос 1-й статьи получал
тогда 25 шиллингов в месяц. Такие случаи сильно действовали на
воображение моряков, они самоотверженно гонялись за призами и, не
задумываясь об опасности, лезли на абордаж. Не составляло секрета, что
многие адмиралы и капитаны, особенно если они находились в районе
военных операций, приобретали значительные состояния из призовых денег.
Что касается Нельсона, то его отец и члены семьи в Барнэм-Торпе
вздохнули свободнее, когда он стал посылать им призовые деньги, добытые
в Вест-Индии>.
Для справки: фунт стерлингов - это английский фунт серебра, т.е. 0,454
кг, шиллинг - 1/20 фунта.
Русские цари и императоры тоже не были дураками и прекрасно понимали,
что добыча хорошо стимулирует если не храбрость, то солдат, но все цари,
как правило, были истинно, а порою и истово (Иван Грозный, к примеру)
верующие люди, и им, во-первых, не хотелось брать грех на душу и
превращать русскую армию в разбойников, во-вторых, подавляющее
количество войн велось за безопасность своих границ - безопасность
живущих у границ подданных России. Буйных соседей следовало наказывать
за набеги на Россию и этим отвращать от набегов, а британские алчность и
жестокость могли бы только озлобить соседей и вызвать у них чувство
мести. Потом, так или иначе, но многих соседей приходилось просто
включать в число подданных империи, чтобы защититься от них, и в связи с
этим также не имело смысла чрезмерно их обижать. Как бы то ни было, но
вы вряд ли вспомните в русской истории кого-либо, кто бы разбогател от
военной добычи, хотя, как вы знаете, у России достаточно было и вполне
удачных войн.
Уже Петр I в <Артикуле воинском> начинает главу XIV <О взятии городов,
крепостей, добычей и пленных> ограничением объектов грабежа даже после
штурма.

<Арт. 104. Когда город или крепость штурмом взяты будут, тогда никто да
не дерзает, хотя вышняго или нижня-го чина, церкви, школы или иные
духовные домы, шпитали без позволения и указу грабить или разбивать,
разве что гарнизоны или граждане в оном сдачею медлить и великий вред
чинить будут. Кто против сего преступит, оный накажется яко разбойник, а
именно: лишен будет живота.
Арт. 105. Такожде имеет женский пол, младенцы, священники и старые люди
пощажены быть, и отнюдь не убиты, ниже обижены (разве что инако от
фельдмаршала приказано будет) под смертною казнию.
Толк. Ибо оные или невозможности своей или чина своего ради никакова
ружья не имеют при себе, и тако сие чести получить не можно, оных убить,
которые оборонити-ся не могут>.
В понимании русского, добыча не должна быть грехом, и Петр уже в начале
XVIII века страхом смерти запрещает грабить церкви, а англо-французы и
через полтора столетия, взяв Севастополь, не только разграбили все
церкви, но не постеснялись вскрыть могилы адмиралов Лазарева, Нахимова и
Корнилова, чтобы сорвать с их мундиров золотые эполеты. Что с них
возьмешь - цивилизованная Европа! Понимает толк в грабежах!
Лет через 50 после петровского <Артикула воинского> А.В. Суворов,
подстраиваясь под солдатский язык, растолковывает в своей <Науке
побеждать>, как солдату следует себя вести в этом вопросе.

<Обывателя не обижай, он нас поит и кормит; солдат не разбойник. Святая
добычь! Возьми лагерь, все ваше. Возьми крепость, все ваше. В Измаиле,
кроме иного, делили золото и серебро пригоршнями. Так и во многих
местах - без приказу отнюдь не ходи на добычь!
... Штурм. Ломи через засеки, бросай плетни чрез волчьи ямы, быстро беги,
прыгай чрез полисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы.
Стрелки очищай колонны, стреляй по головам. Колонны лети чрез стену на
вал, скалывай, на валу вытягивай линию, караул к пороховым погребам,
отворяй вороты коннице. Неприятель бежит в город! Его пушки обороти по
нем, стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо. Недосуг за этим ходить.
Приказ: спускайся в город, режь неприятеля на улицах. Конница, руби. В
домы не ходи. Бей на площадях. Штурмуй, где неприятель засел. Занимай
площадь, ставь гауптвахт, расставляй вмиг пикеты к воротам, погребам,
магазинам. Неприятель сдался? - Пощади! Стена занята? - На добычь!>

Суворов для лучшего запоминания этих правил солдатами писал их
телеграфным стилем - только итоговые положения без объяснений. А суть
этих положений проста.
Добыча - стимул, но она не должна мешать управлению войсками: <... без
приказу отнюдь не ходи на добычь!>
Этим грешили все, но особенно казаки, которые могли прекратить
преследовать противника, если на пути попадалось что-то, что можно было
пограбить.
Второе. Грабить можно только того, кто не сдается, сдавшихся - нельзя:
<Неприятель сдался? - Пощади!> И только если город приходится брать
штурмом, то тогда его разрешено и грабить: <Стена занята? - Надобычь!>
А мирных жителей селений, мимо которых проходят русские войска, грабить
вообще нельзя (<обывателя не обижай> ). Здесь тоже военная
целесообразность - у обывателя покупались фураж и продовольствие (<он
нас кормит и поит> ) и, если начать обывателя грабить, то он сбежит и
армия будет голодной.
Но характерно другое. Русская армия, как и прочие, состояла из солдат и
офицеров, включая генералов и самого Суворова. Между тем Суворов не
пишет, что если взять лагерь или крепость, то все будет <наше>, Суворов
пишет <все ваше>, то есть вся добыча принадлежит только солдатам. Иными
словами, когда <в Измаиле, кроме иного, золото и серебро пригоршнями
делили>, то ни офицеры, ни генералы свои пригорошни не подставляли.
И в этом резкое отличие русской армии от остальных (скажем, того же
британского флота), в которых добыча доставалась и офицерам с
генералами. А за что офицеру добыча? У него большое жалованье от царя, у
него имение, у него крепостные. Какая еще добыча?
Если вы помните, то в фильме <Петр Первый> есть характерный и, видимо,
точный эпизод. Будущая русская императрица Екатерина I, в девичестве
Марта Скавронская, была трофеем русских солдат, взявших под
командованием фельдмаршала Шереметева шведскую крепость Мари-енбург.
Досталась Скавронская простому драгуну, но понравилась Шереметеву, и тот
приказал привести ее к себе. Но это с его стороны было грабежом драгуна,
честно добывшего свой трофей, и Шереметев отсылает драгуну рубль, то
есть формально покупает Марту у своего солдата.
Эту особенность русской армии следует учесть - у русских офицеров, в
отличие от западных, с петровских, а может, еще и с допетровских времен
не было прямого материального стимула к победе. Русские офицеры за
победу тоже награждались, но не самой победой, не добычей, не Делом, а
начальством, а это уже не то. Начальство, конечно, старалось, но люди
есть люди: имеющий заслуги мог награду и не получить, а какой-либо
хмырь, умеющий обольстить начальство, мог получить огромную награду ни
за что. Скажем, Екатерине II не откажешь в том, что она русская
императрица и действительно <великая>, но ведь приближала к себе и
награждала не только великих деятелей Орловых, Потемкина или
Завадовского, но и откровенных ничтожеств, типа Зубова, сумевших
пролезть к ней в фавориты. А эта нестойкость начальства перед льстивыми
негодяями обесценивала боевые награды: зачем было честно рисковать
жизнью, если ту же награду можно было получить хитростью или подлостью?
Нельзя сказать, что добыча и трофеи имеют определяющее значение,
особенно сегодня, но надо иметь в виду, что традиции - это база законов,
традиции складываются веками, и чтобы их отменить, одной бумажки мало. К
началу XX века и в немецкой, и в русской армиях грабеж был официально
запрещен, но куда денешь столетия традиций, по которым немецкий офицер
знал, что его материальное благополучие зависит от его боевых побед, а
русский знал, что его материальное благополучие зависит от того, как он
услужит начальству?
Закончив эту тему, отвлекусь. После победы в Великой Отечественной войне
особенно отличились в грабеже Германии советские офицеры и генералы. Они
грабили непропорционально много в силу своих возможностей вывезти
добычу. Эта добыча Красной Армии была ее законной добычей, и пусть немцы
не ноют - нечего было войну начинать. Но советские офицеры и генералы не
имели на нее права! Они получали высокую зарплату, а на фронте - вдвое.
Это солдаты дрались бесплатно, и добыча принадлежала им и вдовам павших.
Те советские маршалы и генералы, которые вывозили награбленное машинами
и вагонами, - это подонки. Немецкими генералами они не стали, а русскими
перестали быть. Их алчность - это показатель их деградации и как
офицеров, и как людей.
Я как-то долго не видел ничего предосудительного в трофеях, но в 70-х
меня заставил задуматься ученый-металлург Кадарметов (запамятовал его
татарские имя-отчество, а книг по старой специальности под рукой нет).
Он
провоевал войну артиллеристом, мы как-то беседовали с ним о фронте, о
сложности ведения огня шрапнелью, и я спросил его о трофеях. Он как-то
жестко мне ответил, что и любовниц на фронте не имел, и иголки в
Германии не взял. <Вернее, - сказал он, - в одном разгромленном
конструкторском бюро в Германии я взял логарифмическую линейку и
инженерный справочник Хьютте>. Да, порою не знаешь, где можно наткнуться
на настоящего русского офицера, но они все же были и, я полагаю, есть.

АТАМАНЫ

А теперь момент, рассмотрение которого я начну издалека.
Нам, русским, как-то совершенно понятно, что представляет из себя
организация, описываемая словом <банда>. Словари иностранных слов
относят его к итальянскому языку, в котором, помимо понятного нам
значения, оно имеет и значение <отряд>. Между тем разговорная латынь
была заменена романскими языками в IX веке, Византия (Восточная Римская
империя) берет начало в IV веке, скифское государство уничтожено готами
в III веке. Так вот, византийская регулярная кавалерия организационно
делилась на <меры> (2-3 тысячи человек), <тагмы> (200- 400 всадников), а
тагмы делились на две <банды>. Причем древние историки, скажем,
Псевдомаврикий, пишут, что это <скифская> организация кавалерии.
Считается, что слово <банда> происходит от слова <бандой> - знамя.
Действительно, знаменщик банды назывался <бандофором>, однако командир
банды имел название <комес> или <трибун>, т.е. его должность со словом
<банда> уже не связана. Отсюда вряд ли кто осудит меня за предположение,
что слово <банда> позаимствовано римлянами у скифов или аланов вместе с
орсанизацией кавалерии. Особого значения для нас это не имеет, но я
хотел бы обратить внимание, что слово <банда> Европой употребляется
очень давно и это слово с древности жестко связано с понятием
<вооруженный отряд>, а, повторю, целью таких отрядов многие тысячелетия
был грабеж.
Более существенно другое - организационно-военный смысл такого отряда. В
бою всадниками в количестве
100-200 человек еще можно управлять голосом, т.е. банда - это тот
максимум бойцов, которым в бою способен командовать один человек. В бою
банда могла рассыпаться на одиночных бойцов или ее мог рассеять
противник, для своего спасения кавалеристы должны были как можно быстрее
собраться вместе. Для этого банда имела особое снаряжение - знамя. В
данном случае его лучше назвать более точным русским словом - <стяг>.
Стяг - это то, к чему стягиваются, и находится стяг возле командира,
чтобы тому было удобнее командовать - чтобы его голос был слышен всем
воинам его банды, стягивающимся к знамени.
Таким образом, изначальная суть тех, кто впоследствии получил название
офицеров, - это тот самый маленький командир, который имел возможность
командовать, полагаясь на свое видение боя. Были и командиры более
мелких подразделений, на которые делилась банда, скажем, у византийцев
ими командовали гекатонтархи, пен-тархи, тетрархи, но эти подразделения
не имели своего знамени, а их командиры были помощниками командира
банды, да и то - только на время боя.
Теперь, если я спрошу более-менее старших читателей, как по-русски
называется командир банды, они мне ответят: <Атаман>. И это
действительно так, хотя в этом вопросе может сбить с толку более поздняя
военная организация казаков, у которых атаман и, тем более, гетман - это
уже генералы. На самом деле, еще до казаков, атаманом был самый первый
самостоятельный командир. Вот теперь давайте оценим разницу между тем,
кого мы уже давно называем офицерами и атаманами. Эту разницу необходимо
отметить обязательно, чтобы понять, что именно имел в виду Манштейн,
когда, описывая румынских офицеров, написал: <Что касается заботы
офицеров о солдатах, то здесь явно недоставало <прусской школы>.

ПРИНЦИПИАЛЬНАЯ РАЗНИЦА

Офицер - это тот, кому начальство (царь) ставит боевую задачу и дает для
ее исполнения солдат, а атаман - это тот, кого солдаты выбирают своим
командиром, и в духе атамана самому ставить себе и банде боевую задачу,
самому искать добычу. В этой разнице скрыто очень многое.
Начнем с вопроса - кого начальство назначит офицером, командиром? Ответ
один - того, кто начальству нравится, т.е. если начальство боевое, то
ему будут нравиться боевые офицеры, а если начальство мечтает тихо до
пенсии дожить, то ему будут нравиться офицеры, которые не будут своим
чрезмерным энтузиазмом подчеркивать дряхлость и боевую неспособность
самого начальства. Но боевое начальство вырастает из боевых офицеров, а
если годами вести кадровую политику так, чтобы офицеры были смирные и
боялись начальства, то со временем и все начальство будет таким, и все
офицерство под ним тоже будет смирным.
В этом, собственно, кроется объяснение, почему накануне войны ни Красная
Армия, ни армия США не распознали в своих рядах тех, кто в войне принес
славу этим армиям. Да и в немецкой армии множество полководцев выдвинула
война, а не начальство.
А теперь вопрос - кого выдвинут себе в атаманы сами бандиты? Смирного,
покорного? А какую добычу они с ним добудут?
Зайдем с другой стороны. Кем являются солдаты для офицера? Пушечным
мясом, которое батюшка-царь или начальство дали ему для боя. Ну,
погибнут они, ну и что? Батюшка-царь еще пришлет, если, конечно, сможешь
доказать ему, что ты в их гибели не виноват. Оцените с этой позиции
поведение офицеров Красной Армии в окружении: даже если они и не
собирались сдаваться в плен, то все равно бросали солдат, чтобы те не
мешали им скрытно перейти линию фронта (ведь с солдатами надо
прорываться - воевать). Офицеры Красной Армии бросали солдат, поскольку
имели офицерский менталитет: главное - это свою шкуру спасти, а новых
солдат под твою команду начальство уж предоставит.
У атамана мировоззрение иное - бандиты выбирают его для добычи, а
мертвым бандитам она не нужна, следовательно, и он не нужен банде, если
не способен добыть победу с малыми потерями. Конечно, в первую очередь
на него так смотрит банда, но, соответственно, и он обязан на себя
смотреть только так. Атаман не мыслит себя без своей банды, без банды он
ничто. Посему и немецкие офицеры не бросали немецких солдат ни в каких
случаях - их не только не поняли бы солдаты, коллеги-офицеры и
начальство, они бы не поняли сами себя.
Вот тут у многих возникнет вопрос - почему я немецких офицеров
идентифицирую с атаманами? Ведь атаман - это чисто русская, казачья
должность. Это не так, в праславянском языке не было слов, начинающихся
на букву <а>, все слова на эту букву привнесены в наш язык позже из
других языков вместе с теми понятиями, которые они описывали в родных
языках. И слова <атаман> и <гетман> внесены в наш язык из немецкого
языка; это видоизмененное слово <гауптман> - командир подразделения
численностью 100-200 человек, т.е. численностью в византийскую банду.
Позже подразделение такой численности у нас стали называть ротой, а у
немцев осталось название <компания>, т.е. что-то вроде добровольного
сообщества. Казачество, организуя свои шайки наподобие немецких
разбойных компаний, переняло от немцев и того, кто должен возглавить
шайку, вместе с названием его должности - атаман.

ВЫБОРНОСТЬ

Тут может последовать возражение: атаман - должность выборная, но ведь и
у немцев, как и у нас, офицеры назначаются начальством. Откуда же у
немецких офицеров мог быть атаманский менталитет? Во-первых (мы это
рассмотрим ниже), немецкий офицер назначается на должность совершенно не
так, как русский, и тем более советский, во-вторых, надо вспомнить, кем
были наши страны 3-4 века назад. Россия и тогда уже была
централизованным государством с царем во главе, а Германия представляла
собой несколько сот всяких графств, княжеств и ба-ронств, в которых
часто сам барон f\ был единственным воином. Прототипом немецкого офицера
был барон, собравшийся куда-нибудь сходить и кого-нибудь ограбить. Своих
крепостных крестьян было неразумно делать солдатами - тогда в случае
неуспеха еще и с голоду подохнешь. И такой барон собирал себе банду из
добровольцев, таких же, как он. И выборы этого барона атаманом
осуществлялись тем, что бандиты-добровольцы становились под его знамя.
У нас это плохо понимают, у нас в умах факт выборов связан с выдвижением
кандидатов и голосованием за них. Но это всего лишь одна форма
свободного волеизъявления. Между прочим, именно так (выдвижением и
голосованием) выбирали себе атамана казаки, но уже артельщика русская
артель избирала, скажем так, <по-немецки>.
Когда наступала осень и мужикам требовалось заняться сезонной работой,
скажем, лесоповалом, они собирались в артели и избирали артельщика.
Делали это так. Среди них были мужики, способные исполнять эти
обязанности или уже исполнявшие их. Эти мужики объявляли, что они
согласны стать артельщиками, и теперь к ним в артели записывались
желающие. Кому не нравился этот артельщик, мог пойти к другому. Между
прочим, артельщик обладал огромной властью, к примеру, по его приказу
артель жестоко избивала любого члена артели, осмелившегося не выполнить
распоряжение артельщика.
Точно так же формировали свои войска (свои банды) и немецкие бароны,
впрочем, их так в Европе формировали все короли и князья. Но это и есть
самые настоящие свободные выборы. Правда, чем крупнее государство, чем
сильнее король, тем выбор атамана - того, под кем служишь, - хуже
ощущается и осознается. Ведь присягу даешь королю, а служишь не
непосредственно под ним, а под тем, кого король укажет. А у немцев, с их
огромным количеством карликовых монархий (их в начале XIX века было
больше сотни, этот дух выборности атамана осознавался очень долго и
теми, кто вступал к ним в компанию, и самими гауптманами. Вот немцам и
удалось сохранить этот дух до XX века.
А у нас все было по-другому. Уже очень давно сначала великие князья,
затем цари и императоры России были отцами народа. Одни это понимали,
другие нет, но статус их в народе был именно таков. Однако народом
считался, повторюсь, только собственно народ - крестьяне, купцы,
священники. Дворяне народом не считались, и царь был не их отцом, а их
хозяином, а они - его слугами. Официальное именование себя при обращении
к царю было <сирота>, если письмо царю писал, к примеру, крестьянин, и
<холоп>, если письмо писал дворянин.
Так и разошлись мировоззрения русских и немецких офицеров: в немецком
понимании офицер - это атаман, а в русском понимании - холоп.
Немецкий офицер видел в себе лучшего воина банды, а русский - лучшего
слугу начальству.

ПОСЛЕДСТВИЯ

Найдутся и те, кто скажут мне, что все это чепуха, не имеющая значения,
что если такое и было, то было давно, и в наше время массовых армий это
мировоззрение офицеров уравнялось во всех странах и никакого влияния на
войну не оказывало. Как сказать! Вот давайте в качестве примера
рассмотрим точки зрения советского и немецкого офицера на то, кто такой
офицер.
В воспоминаниях марша

Вопрос некорректный. Советские.

ПОСЛЕДСТВИЯ

Найдутся и те, кто скажут мне, что все это чепуха, не имеющая значения,
что если такое и было, то было давно, и в наше время массовых армий это
мировоззрение офицеров уравнялось во всех странах и никакого влияния на
войну не оказывало. Как сказать! Вот давайте в качестве примера
рассмотрим точки зрения советского и немецкого офицера на то, кто такой
офицер.
В воспоминаниях маршала И.Х. Баграмяна, которые, повторю, в целом мне
нравятся своей военной осмысленностью, меня покоробило такое
предложение: <Части 31-го стрелкового корпуса генерала И.В. Калинина
попытались расчистить дорогу Военному совету и штабу (5-й армии. -
Ю.М.), но на реке Удай не смогли преодолеть сильную оборону 4-й немецкой
танковой дивизии>. Кем, в понимании Баграмяна, являются Военные совет и
штаб 5-й армии? Это цацы, которым воевать не надо, а их надо обязательно
спасать. Баграмяну даже в голову не приходит, что если спасать, то
спасать надо было не Военный совет и штаб, а 5-ю армию в целом, и в ее
составе эти самые <части 31-го стрелкового корпуса>. А кем, в понимании
Баграмяна, являются эти самые <части>? Это быдло, которое обязано было
сдохнуть, чтобы цацы могли спасти свои шкуры.
А вот эпизод из воспоминаний немецкого обер-лейте-нанта Отто Кариуса.
Командир его роты фон Шиллер был трусом, и в результате произошел такой
инцидент (выделено мною):
<Существовал приказ о том, что все при обстреле должны бежать в подвал
дома. Этот приказ был совершенно оправдан, что подтвердил случай, когда
русский снаряд упал с недолетом. Унтер-офицер из ремонтного взвода и
ротный писарь были убиты осколками, когда направлялись в убежище, но не
успели вовремя. Следовательно, предосторожность была совершенно
необходима.
Однако фельдфебелей, которые спали в другой комнате, по соседству с
нами, коробило, что командир всегда первым прыгал в подвал через дыру в
полу, хотя такой спешки и не требовалось. Кроме того, в соответствии с
воинской традицией командир должен думать о личной безопасности в
последнюю очередь. Ротный связист, фельдфебель Шотрофф, в других случаях
спокойный, надежный человек и образцовый солдат, сорвался, оскорбил фон
Шиллера. Дошло и чуть ли не до рукоприкладства. Фельдфебель был взят под
стражу как бунтовщик.
Фон Шиллер настаивал, чтобы я немедленно пошел с ним в военный трибунал.
Нам в любом случае нужно было идти на совещание к командиру танкового
полка дивизии <Великая Германия> полковнику графу Штрахвицу. По дороге я
призвал фон Шиллера не портить жизнь такому надежному солдату, как
Шотрофф.
В конце концов, я добился того, что он заколебался. Наверное, сообразил,
что в трибунале придется говорить вещи, которые будут неприятны ему
самому. Как бы то ни было, к моему огромному облегчению, он повернулся
ко мне и сказал:
- Ладно, Отто, я все это обдумал. Ради тебя лично накажу Шотроффа за
безобразное поведение. Посажу под арест, а потом возьму с собой на
боевые действия.
... Последнее наказание было вдвойне фальшивым психологически. Назначение
во фронтовые подразделения не могло быть карой, а только долгом каждого
из нас. Оно требовалось от всех нас как само собой разумеющееся>.
Оба мемуариста писали воспоминания много лет спустя после войны, и у них
было время все обдумать. И даже при этом в понимании советского маршала
командиры должны спасаться в первую очередь, а в понимании немецкого
обер-лейтенанта - в последнюю. Если вы вспомните прочитанное выше, то в
понимании генерала Гордова посылка на фронт - это наказание, а в
понимании немецкого офицера - это долг.
Так что есть разница в том, кем являются офицеры твоей армии по своему
мировоззрению, по взгляду на себя: атаманом (лучшим воином) или всего
лишь <слугой царю и отцом солдатам>. Последнее тоже звучит неплохо, но в
бою оказывается, что из этих слуг далеко не все рождаются хватами и
далеко не все являются отцами солдатам. Впрочем, как вы выше прочли, и
не все немецкие офицеры были атаманами. Но мы же говорим о среднем
офицере.

КОНКУРЕНЦИЯ

Рассмотрим теперь эту разницу с еще одной стороны. По русскому образу
мыслей все дворяне обязаны были служить, если дворянин не хотел служить,
то лишался и поместья, и дворянского статуса. Так длилось до Петра III,
который освободил дворян от службы, но это длилось достаточно долго,
чтобы у большой части русских дворян выработался взгляд на службу как на
обузу, которую приходится отбывать. В первую очередь, конечно, у тех
дворян, кто к воинской службе не имел ни малейшего призвания или не имел
никаких морально-волевых качеств. Получалось так: дурак ты или трус, а
царь тебе службу все равно предоставит.
У немцев при их диком дроблении на мелкие <государства> был, во-первых,
переизбыток дворян, во-вторых, служба не была обязательной. И, наконец,
у них было майоратное право (делиться дальше им было уже некуда), то
есть все наследство доставалось только старшему сыну, а остальные сами
должны были найти себе место в жизни. Поэтому мало того, что карьеру в
армии мечтали сделать в основном те, кто к войне был морально готов, но
и конкуренция была велика: королям и князьям, принимающим на службу
кандидатов в офицеры, или предлагающих свои услуги офицеров было из кого
выбирать. Волей-неволей у немецких офицеров выработалось очень строгое
отношение к себе лично: малейшее подозрение в трусости или в нерадивости
лишало его возможности получить должность.
Русский офицер, отбывающий службу, мог спрятаться в толпу других
офицеров - авось они в бой пойдут, а потом будем вместе кричать: <Мы
победили!> Это, к сожалению так, и не буду тыкать пальцем только в
Красную, Советскую или нынешнюю Российскую армии. Вот строки из работы
<О скудости и богатстве>, написанной видным российским экономистом
петровских времен Иваном Посош-ковым более 300 лет назад - в 1701 году:
<Истинно, государь, я видал, что иной дворянин и зарядить пищали не
умеет, а не то, что ему стрелить по цели
хорошенько. И такие, государь, многочисленные полки к чему применить?
Истинно, государь, еще и страшно мне рещи, а инако нельзя применить, что
не к скоту; и егда, бывало, убьют татаринов дву или трех, то все смотрят
на них, дивуютца и ставят себе то в удачу; а своих хотя человек сотню
положили, то ни во что не вменяют.
Истинно, государь, слыхал я от достоверных и не от голых дворян, что
попечения о том не имеют, чтоб неприятеля убить; о том лишь печется, как
бы домой быть; а о том еще молятся и богу, чтоб и рану нажить легкую,
чтоб не гораздо от нее поболеть, а от великого государя пожаловану б за
нее быть; и на службе того и смотрят, чтоб где во время бою за кустом
притулиться; а иные такие прокураты живут, что и целыми ротами
притулятся в лес или в долу, да того и смотрят, как пойдут ратные люди с
бою, и они тако-жде будто с бою в табор приедут.
А то я у многих дворян слыхал: <Дай де бог великому государю служить, и
сабли из ножен не вынимать>. И по таким же словам и по всем их поступкам
не воины они! Лучши им дома сидеть, а то нечего и славы чинить, что на
службу ходить>.
Для немецких офицеров такое поведение исключалось - их рассматривали не
в толпе, а индивидуально, и каждый из них обязан был стать храбрым и
честным военным специалистом.

ЦЕННОСТЬ СОЛДАТА

Но и это не все. Повторю, немецкие монархи солдат на службу не
призывали - они их покупали - нанимали. Прусский король Фридрих II был,
пожалуй, наиболее могущественным из германских монархов, но и он
старался нанять солдат не из своих подданных, а в других государствах. В
Европе считалось, что нанять солдат выгоднее, чем использовать своих
налогоплательщиков. У немцев солдат стоил денег.
А в России даже у царей отношение к солдату было как к чему-то не
имеющему особой ценности - ну погибнет лишняя тысяча, ну и что?
Дополнительный набор объявят, и потеря собственно человеческого
материала компенсируется. Конечно, будучи христианами, цари никаких
потерь не желали, но как за ними уследить? Скажем, где-то в Оренбурге
случились от болезней большие потери солдат, но кто виноват - офицеры
или это объективное несчастье? Ведь даже до не очень далекого Оренбурга
полгода добираться. А немецкие монархи из окна спальни все свое войско
могли осматривать каждый день, и у них в армии нерадивым офицерам делать
было нечего.
Соответственно, века выработали у немецких офицеров мировоззрение
бережно относиться к солдату (умрет, где денег возьмешь нового купить?)
и одновременно старательно обучать его бою. Ограниченный ресурс солдат
требовал от немцев непрерывно думать, как солдата подготовить и какую
тактику боя использовать, чтобы добиться победы с небольшими силами. В
результате с чисто индивидуальной точки зрения немцы много веков были
лучшими офицерами Европы и очень ценились во всех странах.

ОДНА БАНДА

Выше я приводил воспоминания А.В. Невского, присутствовавшего при сдаче
гарнизона Кенигсберга в 1945 году и удивившегося, что при разделении
пленных немецких солдат и офицеров и те, и другие целовались и плакали.
Просто бережным отношением офицеров к солдатам такие чувства объяснить
трудно, тут нечто большее - это дух банды, это следствие того, что
офицеры чувствовали себя атаманами, а солдаты видели в них атаманов.
Этот дух создавал единение в немецких подразделениях и частях, создавал
чувство единой семьи, чувство, что твои сослуживцы - это <камерады>,
посему, думаю, что переводить это слово на русский язык словом <товарищ>
будет не точно - слишком слабо. Судя по воспоминаниям, немецкие офицеры
никогда не сюсюкали с солдатами, а были жесткими и требовательными, но
их требовательность не превосходила требовательности отца, любовь
которого к детям определяется заботой об их будущем и о будущем всей
семьи - всей банды.
Чтобы предметно понять, о чем речь, приведу пример из неожиданного
источника - из книги Я. Гашека <Похождение бравого солдата Швейка>.
Гашек описывает австрийскую армию Первой мировой войны, в которой тон
за-
давали немецкоязычные офицеры, Гашек описывает ее пародийно и гротескно,
но поскольку он в этой армии сам служил и знал ее не понаслышке, то даже
сатирические моменты в этой книге либо правдивы, либо являются весьма
правдоподобным вымыслом - тем, что действительно могло быть на самом
деле. В данном эпизоде батальон, в котором над солдатами издевались
молодые придурковатые кадеты и прапорщики, принимает немец - майор
Вен-цель. Вскоре выясняется, что майор, хотя и требователен к солдатам,
но в то же время никому не дает их обижать и наказывать по пустякам
(наказание накладывалось по утрам на батальонном рапорте). И при Венцеле
ситуация мигом изменилась, теперь была <... беда тому прапорщику, который
из-за какого-нибудь пустяка посылает солдата на батальонный рапорт.
Только крупные и тяжелые проступки подлежат его рассмотрению, например,
если часовой уснет на посту у порохового склада или совершит еще более
страшное преступление - скажем, попробует ночью перелезть через стену
Мариинских казарм и уснет наверху на стене или попадет в лапы
артиллеристов патруля ополченцев - словом, осрамит честь полка. Я слышал
однажды, как он орал в коридоре: <О Господи! В третий раз его ловит
патруль ополченцев. Посадить сукина сына в карцер немедленно; таких
нужно выкидывать из полка, пусть идет в обоз навоз возить. Даже не
подрался с ними! Разве это солдат? Улицы ему подметать, а не в солдатах
служить. Два дня не давайте ему жрать. Тюфяка не давать. Да суньте его в
одиночку и не давать одеяла растяпе этому>.
Теперь представьте себе, товарищ, что сразу после перевода к нам майора
Венцеля этот болван прапорщик Дауэрлинг погнал к нему на батальонный
рапорт одного солдата за то, что тот якобы умышленно не отдал ему,
прапорщику Дауэрлингу, честь, когда он в воскресенье после ореда ехал в
пролетке с какой-то барышней по площади. Ну и скандал поднялся, как
рассказывали потом унтеры. Старший писарь из батальонной канцелярии
удрал с бумагами в коридор, а майор орал на Дауэрлинга: <Чтобы этого
больше не было! Himmeldonnerwetter! Известно ли вам, что такое
батальонный рапорт, господин прапорщик? Батальонный рапорт - это не
schweifesf. Как мог он вас видеть, когда вы ехали по площади? Не
помните, что ли, чему вас учили? Честь отдается офицерам, которые
попадутся навстречу, а это не значит, что солдат должен вертеть головой,
как ворона, и ловить прапорщика, который проезжает по площади>.
Вы скажете - ну и что? Что это чувство единой банды и гордости за свой
полк дало австрийцам? Все равно русская армия в Первую мировую на южном
фланге воевала против австрийцев вполне успешно.
Давайте начнем несколько издалека. В воспоминаниях И.А. Толконюка о 1941
годе есть такой эпизод.
<Как-то на КП армии появляется группа известных советских писателей М.
Шолохов, А. Фадеев, А. Твардовский, Е. Петров и другие. Они собрались у
рабочей палатки оперативного отдела. Мне хочется посмотреть на
литературных светил, но срочная работа не позволяет выйти: сижу за
составлением боевого донесения в штаб фронта, склонившись над картой.
Вдруг заходит кто-то в палатку и спрашивает:
- Оторвитесь на минуту от бумаг, товарищ старший лейтенант! Скажите, где
увидеть захваченную немецкую
пушку?
Я с досадой отмахиваюсь от назойливого посетителя, не поднимая головы.
Стараясь вовлечь меня в разговор, вошедший продолжает:
- Я Евгений Петров. Писатель.. . Читали, наверное.. . ну, скажем, <12
стульев> или <Золотой теленок>. Оторвитесь на несколько слов.
Это меня заставило поднять голову и невольно засмеяться: вспомнился
Остап Бендер и его <Антилопа-гну>. Между тем Е. Петров продолжал:
- В политотделе нам сказали, что захвачена немецкая пушка с прикованной
к ней прислугой. Это будто бы сдела
но для того, чтобы немецкие артиллеристы не убегали с поля боя и дрались
до последнего. Где найти эту пушку?
Мы хотим посмотреть и поговорить с прикованными солдатами.
Сфотографировать для газеты. Это очень важно.

Невероятная выдумка поставила меня в тупик, и я не находил что ответить.
Замявшись, я все же сказал:
- Это, наверное, глупая шутка. Вас просто разыграли. Ничего подобного у
нас нет и быть, видимо, не может. Как-
можно воевать прикованными солдатами? Глупость, не больше.
Но писателя такой ответ не удовлетворил, и он не унимался. Тогда я
посоветовал ему обратиться к тому, кто эту выдумку сообщил. Пусть он,
дескать, и покажет эту пушку. Мой недовольный собеседник предложил мне
выйти из палатки и сказать об этом всем товарищам писателям. Я
согласился и сказал группе писателей то же самое. Возникло недоумение.
МЛ. Шолохов, сделав хитрое выражение лица, предложил выход из положения:
- Ну и что же, что нет прикованных к пушке фашистов. Давайте прикуем и
сфотографируем, - пошутил он, весело подмигнув>.
В этом эпизоде генерал-лейтенант Толконюк, скорее всего, ничего не
выдумал, поскольку все эти советские писатели были одурачены русской
боевой пропагандой времен Первой мировой войны. Дело в том, что при
наступлении русской армии в 1915 году на австрийском фронте
действительно появились случаи обнаружения в австрийских траншеях убитых
австрийских пулеметчиков, прикованных к пулеметам. Русская пропаганда
немедленно этим воспользовалась и стала убеждать умственно недоразвитых,
что это австрийские офицеры приковали этих трусливых австрийских солдат,
чтобы они не сбегали с поля боя. В головы малосведущего обывателя эта
глупость въелась и запомнилась многим, вот советские писатели в нее
немедленно и поверили, как сегодняшние идиоты свято верят, что во время
Великой Отечественной войны в спины наших атакующих солдат были
направлены стволы пулеметчиков неких <сталинских заградотрядов НКВД>.
Ведь у солдата на передовой есть альтернатива: он может сражаться, а
может сдаться в плен. Если вы труса не прикуете к пулемету, то он хотя
бы немного постреляет, прежде чем побежит, а если прикуете, то он вообще
стрелять не будет, а будет ждать, когда его возьмут в плен. На самом
деле с прикованными к пулеметам австрийцами все было наоборот. Часть
австрийских солдат, чтобы прикрыть
отход своих отступающих <камерадов>, сама просила офицеров приковать их
к пулеметам, чтобы отрезать себе любые пути к бегству, чтобы не дать
проявиться своему малодушию.
Во Второй мировой войне в составе немецкой армии было много дивизий,
укомплектованных австрийцами, и никто из наших ветеранов не отмечает,
что с этими дивизиями драться было легче, чем с теми немецкими
соединениями, которые были укомплектованы пруссаками, а уж у пруссаков
было немыслимо, чтобы офицер позволил кому-либо обижать своих солдат.
Вот пример из воспоминаний Бруно Винцера <Солдат трех армий>, касающихся
1932 года, т.е. времени еще до прихода Гитлера к власти.
<Однажды, на другой день после такого воскресного отпуска, в
понедельник, батальону приказали построиться. Из наших рядов вызвали
старшего стрелка, поставили перед строем, осыпали похвалами и наградили
почетным холодным оружием. Накануне, в воскресенье, он пошел в
профсоюзный клуб в Кеслине, где его втянули в спор, а затем в драку. Его
со всех сторон окружили, так что он вынужден был, защищаясь, заколоть
своим штыком одного из членов клуба. Начальство оценило его поступок как
проявление <мужества> и установило, пользуясь юридической латинской
терминологией, что он действовал, исходя из соображений <законной
самозащиты>. Мы нашли этот термин в словаре и позавидовали старшему
стрелку, получившему такое красивое почетное оружие>.
Заметьте, в воскресенье солдат убил гражданского, т.е. полиция и
прокуратура еще ничего не успели решить, а уже в понедельник офицеры
купили почетное холодное оружие и наградили этого солдата. И плевать им,
что там думает прокуратура, - он их солдат, он член их семьи или, если
хотите, банды.
И мне еще раз вспоминается <дело Буданова>, когда не только суд ничего
не решил, но и прокуратура еще следствие не закончила, а
Главнокомандующий Российской Армии и ее начальник Генштаба, пялясь в
телекамеры, дружно заявили, что они осуждают убийцу. Если они с такой
скоростью <сдают> даже полковников, то сколько же им надо, чтобы <сдать>
солдата? Успеешь ли за это время моргнуть?

КОСМОПОЛИТЫ БЕЗРОДНЫЕ

Но и на солнце бывают пятна - у немецких офицеров начисто отсутствовал
патриотизм - они могли служить кому угодно, и их, в принципе, любому
врагу было легко сманить предложением денег или должностей. Правда,
патриотизм у них заменялся честностью. Присягнув, немец во время боя вел
себя храбро, жизни не жалел, и во время войны на него можно было
положиться. (Иначе их бы просто не принимали на службу.) Ну, а в мирное
время, если кто предложил больше, то уж извини.. . Известнейший прусский
фельдмаршал Блюхер, герой Лейпцигского сражения (1813 год) и битвы у
Ватерлоо (1815 год), начинал свою службу в шведской армии, в Семилетней
войне был взят пруссаками в плен и в 1760 году перешел на службу к
Фридриху II. Известнейший прусский фельдмаршал и военный теоретик
Мольтке начал служить в датской армии и только в 1822 году перешел в
прусскую.
Несколько зарисовок к теме.
В конце апреля 1945 года командующий 3-й немецкой танковой армией
генерал фон Мантейфель начал самовольно уводить армию с Восточного
фронта на запад, чтобы сдаться в плен англичанам. Начальник генштаба
Вермахта фельдмаршал Кейтель, не в силах помешать Мантей-фелю, упрекнул
его : <Вы ответите за это перед историей!> На это фон Мантейфель
высокомерно ему ответил: <Ман-тейфели служат Пруссии уже двести лет и
всегда отвечали за свои поступки. Я, Хассо фон Мантейфель, охотно беру
на себя ответственность за это>. Во-первых, удирая от русских, можно
было бы вести себя и поскромнее, во-вторых, двести лет - это, значит, с
1745 года. А вот эпизод из реляции русского генерал-фельдмаршала
Апраксина императрице о разгроме русской армией войск прусского короля
Фридриха II y деревни Гросс-Егерсдорф 20 августа 1757 года.
<.. . с нашей стороны бывшей урон за краткостию времени еще неизвестен;
но между убитыми щитаются командующей левым крылом генерал Василий
Лопухин, который так мужественно и храбро, как я сам пред тем с четверть
часа его видел и с ним говорил, поступал и солдат ободрял, что я без
слез об нем упомянуть не могу, ибо потерял тако-
го храброго генерала, который мне впредь великую помощь, а вашему
императорскому величеству знатную службу оказать мог бы;
генерал-порутчик Зыбин, которой тако же с храбростию жизнь свою кончил,
и бригадир Капнист; ранены: генерал Юрья Ливен в ногу, хотя и легким
только ударом, однако, по его слабости, ево беспокоит;
генералы-лейтенанты Матвей Ливен и Матвей Толстой, генералы-майоры
Дебоскет, Вилбоа, Иоганн Мантейфель, генерал-квартирмейстер Веймарн и
бригадир Племянников. Однако всех сих раны не опасны>.
Так что Мантейфели двести лет честно служили как Пруссии, так и ее
врагам, в данном случае - России (поскольку Апраксин называет Мантейфеля
по имени, то, значит, у него в войсках были и еще Мантейфели).
А вот практически одногодок А.В. Суворова и его соратник во всех походах
русской армии, человек, которого называли <русский Ахилл>, хотя на самом
деле его звали Отто-Адольф Вейсман. Последний свой бой генерал-майор
Вейсман провел под Силистрией - он лично повел 10 батальонов русской
пехоты на турецкий укрепленный лагерь. <Янычар было в три с лишним раза
больше, чем солдат в его каре, и они своей массой начали отжимать
русских от лагеря, пишут очевидцы: <Один из турок, яростно рубившийся
саблей и уже долгое время действовавший как щитом пистолетом, зажатым в
левой руке, приблизился к русскому генералу. Отбив его шпагу и довернув
противника кистевым нажимом, янычар в упор разрядил в него свой
пистолет. Заряд пробил Вейсману левую руку и сердце. Последние его слова
были: <Не говорите людям... >
Но его опасения и надежды турок, издавших ликующий рев, когда он упал,
оказались напрасными. Два гренадера, держа на весу тело генерала,
завернутое в плащ, мерно пошли вперед. Их обогнали остальные. Противник
был сбит с позиции и попал под настоящую резню. Пленных в этот раз не
брали. Началось повальное бегство. Генерал-майор Муромцев, заменивший
Вейсмана на посту командира корпуса и на его месте в первой шеренге
атакующих, бросил вдогон туркам кавалерию. Османы потеряли до 5 тысяч,
русские - 15 человек, но среди них - <русский Ахилл>.
Суворов, узнав об этой смерти, прошептал:
- Вейсмана не стало, я остался один.
Так же думал и Румянцев; когда русские отошли за Дунай, на посту
командующего армии у Гирсова Вейсмана заменил Суворов>.
Что же касается Великой Отечественной войны, то Советский Союз с
середины войны из пленных военнослужащих формировал дивизии и даже
армии, т.е. хватало не только пленных солдат, но и офицеров, согласных
воевать на стороне противника. Но эти части были польскими, румынскими и
словацкими. Немецких не было, хотя такое желание у СССР наверняка было,
да и случаи такие были. Вот вспоминает дважды Герой Советского Союза
генерал-полковник B.C. Архипов о случае, начавшемся в ноябре 1943 года.
<Бой был короткий, и спустя полчаса мы уже подсчитывали трофеи. Взяли
около 200 пленных и три десятка исправных бронетранспортеров. Это были
машины с сильным вооружением - 40-мм пушкой, двумя лобовыми пулеметами
(один из них крупного калибра) и зенитным, тоже крупнокалиберным
пулеметом. Немецкие бронетранспортеры с закрашенными, разумеется,
крестами служили нам до конца войны. Причем часть этих машин водили
немцы. Это были рабочие люди, некоторые из них состояли в прошлом в
германской социал-демократической партии, другие - в коммунистической.
Когда мы отправляли пленных в тыл, они обратились ко мне с просьбой
оставить их в бригаде. Я отказал, но кто-то надоумил их пойти к
заместителю по политчасти. И вот явился подполковник Иван Алексеевич
Варлаков и начал меня убеждать оставить пленных водителей и механиков у
нас. Потом поехал в политотдел армии и добился своего. Немецкие
товарищи, более 100 человек, служили в бригаде до последних дней войны,
мы отпустили их домой вместе с демобилизованными солдатами старших
возрастов>.
Но для создания немецких частей требовались и немецкие офицеры, а среди
них предателей уже не было, и это горько сознавать, если вспомнить,
сколько предателей оказалось среди советских офицеров и генералов.
Китайцы говорят: <Чтобы выпрямить палку, ее нужно перегнуть>. Я
сознательно перегибаю палку в идеализации немецких офицеров, чтобы более
выпукло показать те достоинства, которые у них были, и те причины,
которые позволили им приобрести эти достоинства. Однако, повторю, не
армии выигрывают войны, а государства, и пока Пруссия не зажглась духом
патриотизма, немецкие армии в решающих войнах мало что стоили. В XVIII
веке Фридрих II был умным, славным и храбрым полководцем, громил и
французов, и австрийцев, что никак не помешало русской армии отобрать у
него Восточную Пруссию и взять Берлин. Уже в начале XIX века немецкие
армии не много стоили, когда им пришлось столкнуться с войсками
революционной Франции.
Да и в русской армии немецкие офицеры ярко блистали в первом поколении,
а последующие поколения как-то быстро серели, примером чему может
служить военный министр при Николае II А. Редигер. В объемных дневниках
этого русского генерала от инфантерии и профессора Академии Генштаба
практически ничего нет о военном деле - деньги, деньги, деньги. Добывал
он их честно, но все же это был не банкир, а генерал...
Так что государству мало иметь только хороших офицеров, но без них, надо
сказать, очень тяжело.

Глава 12 ПОДГОТОВКА ОФИЦЕРОВ

О ПЕРСОНАЛЬНЫХ ЗВАНИЯХ

Кто такие офицеры?
На мой взгляд, в сегодняшнем массовом понимании, офицеры - это некие
люди, окончившие специальные военные учебные заведения, носящие форму и
погоны и требующие величать себя по-иностранному: лейтенантом,
капитаном, майором и т.д. Как правило, упускается из виду то, что
офицерская служба - это тоже работа, которую нужно уметь делать, и уж
совсем не принимается во внимание то, что все эти воинские звания
изначально обозначали тот вид работы, которую офицер обязан был делать в
бою. Если мы, образно говоря, бой представим в виде свадьбы в ресторане,
то слова <лейтенанты>, <капитаны>, <майоры> и т.д. будут обозначать то
же самое, что слова <швейцары>, <повара>, <официанты>, <посудомойки> и
т.д. А теперь представим, что так называют всех, связанных с ресторанным
бизнесом, представим, что и там присваивают персональные звания, и в
каком-нибудь кулинарном техникуме учащиеся при виде преподавателя кислых
щей вскакивают со словами: <Здравия желаем, товарищ гвардии
посудомойка!> Такое выглядело бы даже не столько смешно, сколько глупо,
но у военных эта глупость считается большим достижением военной мысли.
Давайте попробуем разобраться, откуда взялись в нашем языке слова,
обозначающие воинские звания, и что за работу эти слова первоначально
описывали.

МАНЕВР

Пожалуй, с момента возникновения военного дела искусство боя состояло из
двух элементов: собственно действия оружием и маневра на поле боя.
Первое - это искусство воина, его индивидуальное мастерство. Второе -
искусство командира, и, в принципе, оно сводится к расположению своих
бойцов на поле боя так, чтобы как можно больше из них действовало
оружием, а у противника наоборот - чтобы его бойцы как можно больше
мешали друг другу действовать оружием или как можно больше из них
находилось за пределами его досягаемости. Цель - построить своих бойцов
и сманеврировать ими так, чтобы в каждый момент боя твои сражающиеся
бойцы имели численное преимущество над сражающимися бойцами противника,
поскольку тогда в ходе боя они будут нести относительно малые потери, а
противник - больше, что вынудит его убежать или сдаться.
Эти нехитрые принципы предопределили, что, во-первых, во все времена
своих бойцов выстраивают в линию. Все другие построения (колонны,
клинья) имеют задачу временную - нарушить боевые построения противника,
допустим, прорваться к нему в тыл или поставить его боевые линии
перпендикулярно своим. А после этого все равно свои бойцы должны
построить линию, чтобы не мешать друг другу действовать оружием. Для
любого боевого командира во все времена самый страшный ночной кошмар -
это когда твои бойцы сбились в кучу - когда оружием могут действовать
только те, кто находится в первых рядах снаружи кучи, а те, кто внутри,
бездействуют. К примеру, хотя русская армия славилась штыковым ударом,
всегда училась ему, но на начало XIX века в боевых наставлениях он
категорически не рекомендовался именно из-за страха, что в ходе штыковой
атаки сломается боевой строй, свои солдаты разобьются на кучи и ими
невозможно будет командовать как одним целым.
Пока армии дрались только холодным оружием, их маневр не имел очень
большого значения: противнику для маневра, как правило, нужно совершить
по полю боя больший путь, нежели твоим войскам для того, чтобы
перестроиться для его встречи, и армии шли друг на друга в основном
толпой, разворачиваясь в линии непосредственно перед боем. Однако, когда
появилось огнестрельное оружие, особенно артиллерия, т.е. когда
появилась возможность маневрировать не только ногами, но и огнем,
важность маневра на поле боя резко возросла.
(В начале своей истории артиллерийским снарядом были бомба (граната) и
ядро. Бомба или граната - это пустотелый шар, наполненный внутри черным
порохом (бомба - плотно, граната - неплотно) и снабженный дистанционной
трубкой. В районе цели бомба взрывалась, давая осколки, как современный
артиллерийский снаряд. И я долго считал, что использование сплошных
чугунных ядер обуславливалось только тем, что бомбы были существенно
более дорогие в производстве (отлить полый шар в несколько раз сложнее,
чем сплошной). Но оказалось, что дело не в дороговизне. Ядро вследствие
большей энергии из-за большей массы было гораздо эффективнее бомбы при
стрельбе вдоль шеренг противника - с фланга - и по колоннам противника.
То есть боекомплект артиллерии подбирался не из принципов экономии, а на
все случаи расположения целей, которые могут возникнуть вследствие
маневра войск на поле боя.)
Маневрировать всем войском сразу стало невозможно. Представим, что не
очень большое соединение в 10 тысяч пехоты развернулось в боевую линию.
Даже при четы-рехшереножном строе с учетом дистанции между солдатами в
локоть и места для размещения артиллерии длина этого соединения по
фронту достигнет 3 км. Если уже развернувшийся противник внезапно выйдет
к левому флангу, то, чтобы развернуть весь строй соединения на 90 ?,
правому флангу придется пройти более 4 км, а это займет около часа
времени. За это время противник, действуя даже незначительными силами во
фланге (в торец шеренгам), сомнет все соединение.

НАЗВАНИЕ РАБОТЫ И РАБОЧИЕ МЕСТА

Поэтому все армии начали делить свои войска на части, начала делить их и
Россия при введении в начале XVII века <полков нового строя>. Такая
часть войска числом до 2000 человек, выполняющая самостоятельный маневр
на поле
боя, получила название, уже известное с X века - из более старых боевых
строев русской армии, - полк. После этого, естественно, появилось и
название должности командира этой части войска - полковник. (У
запорожских казаков эта должность известна с начала XVI века.) А у
немцев такой самостоятельно маневрирующей на поле боя частью,
называвшейся <регимент>, командовал оберет. Как видите, изначально слово
<полковник> не имело никакого отношения к званиям, даже к таким, как
<народный артист России> - это не более чем название работы в бою, это
рабочая должность.
Итак, мы видим две боевые должности, которые, безусловно, необходимы в
бою: атаман - лучший воин, который заставляет воинов драться, как он
сам, и полковник - самостоятельно маневрирующий на поле боя с
максимально способной к маневру частью войск. Это две ключевые по своей
самостоятельности командирские должности, и, по идее, их должно было бы
быть достаточно, но вождение войск по полю боя представляло собой такую
трудность, что этим командирам потребовалась масса помощников. Но
сначала несколько в общем.
При Петре I полк состоял из 8 рот, в каждой из которых было: 144
фузилера и пикинера (каждый четвертый солдат первой шеренги вооружался
пикой), командир роты (капитан) и его 17-18 помощников. В бою рота
строилась в четыре шеренги: первая шеренга не стреляла, держа пулю в
стволе, и должна была вместе с пикинерами встретить или начать штыковую
атаку; три остальные шеренги, меняясь, вели по противнику ружейный
огонь.
Но даже при четырехшереножном построении полк был все же громоздкой
частью для маневрирования в полном составе, и к концу XVIII века его для
многих видов боя (баталий) стали разделять на еще более мелкие части -
на подразделения. Появились офицеры, которые помогали полковнику
командовать несколькими подразделениями - подполковники. Они водили в ба
талии эти подразделения, которые, самой собой, были названы батальонами.
К концу XVIII века бой происходил примерно так.
Подойдя в колоннах к полю боя, батальон разворачивался в три шеренги
лицом к противнику. В центре тот, кто ведет и маневрирует батальоном, -
подполковник. У него
две руки, поэтому слева от него в три шеренги выстраивалась одна рота и
справа - вторая, т.е. вправо и влево от подполковника строй заканчивался
метрах в 50. Если, начав движение, подполковник останется в шеренгах, то
никто не будет его видеть уже через 5-6 рядов от него и никто в
следующих рядах не увидит, в каком направлении подполковник их ведет. А
ведь в том и проблема, чтобы строй батальона вое время находился
перпендикулярно направлению движения подполковника, а строй батальона,
напомню, - это три шеренги длиною 100 метров.
Начав бой, подполковник, чтобы его видели, выходил на 16 шагов перед
фронтом батальона и вел его на врага на такой дистанции. И все равно,
если подполковник менял направление незначительно, то с флангов было
плохо видно, куда именно идет командир. Поэтому для более точного
указания направления движения батальон имел два знамени - два прапора.
Они находились в центре строя один за другим. Как только подполковник
выходил на свое боевое место, за ним выносили и первый прапор, и место
этого знамени было в восьми шагах перед строем и в восьми шагах за
спиною комбата. Второй прапор несли в первой шеренге. Каждого знаменосца
прикрывали шесть гренадеров, а вынесенным вперед прапором командовал
офицер, задачей которого было держать свой прапор на заданной дистанции
и так, чтобы он находился на прямой линии между комбатом и прапором,
оставшимся в строю. Таким образом, два прапора и командир образовывали
хорошо видимую линию направления движения. Теперь можно было уверенно
держать строй батальона так, чтобы он все время был перпендикулярным
направлению движения комбата. Офицер, выполнявший работу у вынесенного
вперед прапора, назывался прапорщик, его помощнику прапора в строю -
подпрапорщик.
Еще проблема. Подполковник смотрел на врага, ему недосуг было
оборачиваться, чтобы смотреть, ровный ли строй батальона, не сломался ли
он? Оценивая дистанцию до противника, комбат мог ускорить или замедлить
шаг, и ему было недосуг смотреть, отстал ли от него строй батальона или
наваливается на него. Ему требовалось кому-то передать ответственность
за движение строя - за его равнение и темп шагов. Эту ответственность в
батальоне
брал на себя офицер, который шел на правом фланге строя вместе с
барабанщиками и флейтистами. Он следил за направлением, указанным
знаменами, и, соответственно, заставлял заходить (делать более широкие
шаги) правый фланг, либо требовал от правого фланга укорачивать шаги. На
левом фланге батальона за этим же самым следил сержант левофланговой
роты. Ровный строй - это было очень важное дело!
(По-моему, в фильме <Война и мир> я обратил внимание, что солдаты в
боевом строю делают какие-то маленькие шажки. Я решил, что Бондарчук
перемудрил для удобства кинооператора. Оказалось, что это очень точная
подробность: чтобы резко не сломать прямую линию строя, солдат учили
делать в бою шаги в 2/3 или 3/4 аршина. (Аршин - это и есть обычный шаг
среднего человека (71 см), 2/3 или 3/4 аршина - это несколько меньше и
несколько больше полуметра, т.е. солдат учили в бою семенить, чтобы не
сломать строй слишком резко и успевать его выпрямлять.) И только
любитель штыкового боя А.В. Суворов требовал: <Военный шаг - аршин, в
захождении - полтора аршина>.)
Солдаты шагали под бой барабанов: чем чаще была их дробь, тем чаще они
делали шаги. Поэтому барабанщики, флейтисты и оркестр батальона (если он
был) шли возле этого офицера на правом фланге. Должность этого офицера
называлась <майор>. В переводе с латыни - <старший>, а в своей сути -
<старший, куда пошлют>. Но вообще-то майор всегда отвечал за движение
батальона. Например, на марше (в том числе и на параде) он с адъютантом
батальона возглавлял колонну батальона, за ним шли барабанщики,
флейтисты и оркестр, а уж потом ехал на коне комбат. У многих, наверное,
вызовет удивление, что адъютант командира батальона ехал впереди
командира, поскольку мы привыкли, что адъютант - это некто вроде
денщика. Сегодня это так и есть, но раньше это был начальник штаба. В
Красной Армии еще до 1945 года начальник штаба батальона назывался
<адъютант старший батальона>. А начальники штабов обязаны были уметь
читать карту и ориентироваться на местности, посему и Академия
Генерального штаба русской армии сначала называлась <Школа
колонновожатых>. Поэтому совершенно естественно, что адъютант ехал
впереди колонны вместе с майором: адъютант определял, куда идти, майор -
с каким темпом. А подполковник спокойно ждал, когда начнется бой и он
потребуется, чтобы вести батальон в атаку. Кстати, поскольку строй полка
в два-четыре раза длиннее строя батальона, то в полку были две должности
майора: премьер-майор и секунд-майор, причем в штаты 1732 года второй
входил как <секунд-майор из капитанов>, т.е. должность второго
(<секунд> - второй) майора исполнял командир фланговой роты.
Я описал всех офицеров, которые помогали полковнику (подполковнику)
маневрировать в бою полком (батальоном). Теперь спустимся в роту к
атаману (капитану). Поскольку его роту в составе батальона или полка вел
подполковник или сам полковник, то капитан шел в центре роты в первой
или второй шеренге, а справа и слева от него шли по два взвода его роты.
Во время маневров батальона у капитана особой работы не было, а вот его
помощники работали вовсю. Заместителем капитана был поручик, но при
Петре I он одно время назывался точнее - лейтенант, по-французски -
заместитель. Поручик всегда шел сзади шеренг роты, до открытия огня
сзади шеренг шли и остальные офицеры, кандидаты в офицеры и
унтер-офицеры с понятной задачей <принуждать солдат идти вперед> или
удерживать от бегства. Им в этом помогали писарь, каптенармус
(отвечавший за вещевое довольствие), фурьер (отвечавший за пищевое и
фуражное снабжение) и казначей - в бою все были при деле.
Однако с момента открытия огня офицеры уходили в первую или вторую
шеренгу строя возглавлять уже собственно бой взводов, но главным в роте
был, конечно, сам капитан, который своим мужеством воодушевлял солдат
вести огонь и работать штыками. Сзади оставались следить за <отстающими>
каптенармус и фурьер.
Кстати, выйдя на рубежи открытия огня, командир батальона
останавливался, к нему сзади подходил сначала прапорщик со знаменем, а
затем подполковника обгонял строй, открывавший огонь по противнику.
После этого место подполковника и знамен было в нескольких шагах за
строем батальона, сюда же к нему с правого фланга подходили майор,
адъютант и барабанщики с оркестром. То есть
командир и офицеры батальона тоже перестраивались так, чтобы
непосредственную команду огнем и рубкой осуществляли капитаны и офицеры
рот.

У ПЕТРА И НЕМЦЕВ

Я перечислил практически все те слова, которые сегодня называются
званиями: полковник, подполковник, майор, капитан, лейтенант, прапорщик.
И когда эти слова появились, ни одно из них не означало ничего похожего
на <мастер спорта> или <заслуженный донор>. Это были исключительно
названия должностей в бою, а <офицер> - это общее название всего
начальствующего состава в полку. Вот я процитирую третью часть из
петровского <Устава воинского о экзерциции, о приуготовлении к маршу, о
званиях и о должности полковых чинов>:

О ЗВАНИЯХ И ДОЛЖНОСТЯХ ПОЛКОВЫХ ЧИНОВ ОТ СОЛДАТА ДАЖЕ ДО ПОЛКОВНИКА

Что есть солдат? Имя солдат просто содержит в себе всех людей, которые в
войске суть, от вышняго генерала даже до последняго мушкетера, конного и
пешаго. Офицеры или начальные люди паки разделяются высокими и нижнеми
офицеры; те, которые ниже прапорщиков свое место имеют, называются
унтер-офицеры (то есть нижние начальные люди), другие же, от фендрика
или прапорщика до майора, называются обер-офицеры (то есть вышние
начальные), третьи же, от майора до полковника, называются штаб-офицеры.
И тако вышние повелевают или правительствуют, дружие же исполняют
повеление их, всякой по своему чину и воинскому обычаю. Но дабы в войне
все порядочно поступлено было, и никакова безстройства между толь
многими людьми происходило, и того ради разделяются оные на различныя
части.
О роте пехотной, в которой разделения суть сия. Роте пехотной надлежит
быть во 144 человеках фузилеров и пикинеров, а в гренадерских гренадиров
то ж число. Офицерам надлежит быть в роте пехотной следующих чинов:
капитан, поручик, подпоручик, прапорщик, два сержанта, каптенармус,
подпрапорщик, шесть карпоралов, ротный писарь, два барабанщика, да у
гренадиров один флейтщик...
В полку пехотном. Полку пехотному надлежит быть в осьми ротах, кроме
гвардии, или которая особливым указом в трех батальонах состоит.
Штабные офицеры в полку суть последующие:
1 полковник, 1 подполковник, 1 премьер-майор, 1 секунд-майор.
Полковые офицеры при штабе:
Полковый квартирмейстер, полковый аудитор, полко-вый адъютант, полковой
комиссар, полковой обозной, полковой провиантмейстер, полковой лекарь,
полковой фискал, полковой профос.

Заметьте, у Петра I офицерами являются все, включая барабанщиков, а у
нас сейчас уже и прапорщик не офицер...
Все это взято Петром у немцев, а у них в пределах полка были, как я уже
писал, две узловые должности: гауптман (командир роты) и оберет
(командир полка). В случае выбытия из строя, гауптмана замещал лейтенант
(еще раз напомню, что по-французски <лейтенант> - это <заместитель> ), а
поскольку гауптман всех своих солдат видел и командовал голосом, то
никого больше ему не требовалось. И к началу Второй мировой войны в
немецкой пехотной роте на 200 человек штатной численности был один
гауптман и один лейтенант - его заместитель. (По совместительству и для
того, чтобы не терять навыков, этот лейтенант командовал и первым
взводом роты.) С оберстом дело было сложнее, поскольку полк велик, за
всем оберет уследить не в состоянии, а в отдельных местах боя тоже
требовалась или могла потребоваться власть, посему у оберста были
помощники, которых он назначал старшими для отдельных участков или дел.
Эти старшие так и назывались, но только по лгтыни - майоры. И, наконец,
по случаю выбытия из строя самого оберста ему нужен был заместитель, он
так и назывался - оберст-лейтенант (заместитель полковника).
С ростом численности армий на поле боя потребовалась должность, которая
бы отвечала за маневр многих полков, осуществляла общее руководство
маневром. Назвали эту должность от латинского слова generalis -
<общий> - генерал. На поле боя один генерал командовал всеми
артиллерийскими бригадами и дивизионами - это
был генерал от артиллерии, второй командовал всей кавалерией - это был
генерал от кавалерии, третий всеми пехотными полками - это был генерал
от инфантерии. Полков у этих генералов могло быть очень много,
командовать ими по отдельности было трудно, тем более что поля боев
стали такими большими, что все свои войска и окинуть взором было
невозможно. Генералам потребовались помощники - старшие на отдельных
участках поля боя, и таких помощников стали называть <генерал-майоры>.
Само собой, генералу потребовался и заместитель, и, само собой,
заместителя назвали <генерал-лейтенант>. И если бы мы не умничали с
иностранными словами <лейтенант> и <майор>, а потребляли русские слова
<заместитель> и <помощник>, то у нас бы не вызывало недоумения, почему
генерал-заместитель старше генерал-помощника. И, наконец, на поле боя
был самый старший генерал, которому подчинялись все войска, должность
его называлась <гене-рал-оберст>. Это все. У немцев, правда, были и
фельдмаршалы, но это не должность, а, скорее, награда за выигрыш
выдающихся сражений, посему присвоение этого чина (награждение
<дубинкой> - маршальским жезлом) в мирное время или за весьма спорные
военные заслуги вызывало у немецких генералов большое неодобрение.
Отвлечемся на вот такой момент. В книге немецкого фельдмаршала Э.
Манштейна есть эпизод, в котором этот фельдмаршал дает довольно резкую
реплику в адрес Гитлера и тех своих коллег, кому Гитлер присвоил чин
фельдмаршала раньше, чем Манштейну:
<Хотя немецкий народ, безусловно, принял оказание почестей заслуженным
солдатам как вполне естественное явление, все же по своей форме и
размаху эти почести - так, по крайней мере, восприняли мы, солдаты
армии, - выходили за рамки необходимости.
Если Гитлер дал одному звание гросс-адмирала, а двенадцати другим звание
фельдмаршала, то это лишь наносило ущерб значимости такого ранга,
который привыкли считать в Германии самым высшим чином. До сих пор было
принято, что условием получения такого отличия было (если не считать
фельдмаршалов, назначенных императором Вильгельмом II в мирное время)
самостоятельное руководство кампанией, выигранное сражение или
завоеванная крепость.
После польской кампании, однако, в которой эти условия выполнили
командующий сухопутными силами и командующие обеими группами армий,
Гитлер не счел возможным выразить свою благодарность армии произведением
их в ранг фельдмаршалов. Теперь же он сразу создал дюжину фельдмаршалов.
Среди них были наряду с командующим сухопутными силами, который провел
две блестящие кампании, начальник Главного штаба вооруженных сил (ОКВ),
который ничем не командовал и не занимал должность начальника
Генерального штаба. Далее, среди них был статс-секретарь по делам
воздушного флота, который - каковы бы ни были его способности - никак не
мог быть приравнен к командующему сухопутными силами.
Резче всего позиция Гитлера проявилась в том, что он выделил
командующего военно-воздушными силами Геринга, назначив его
рейхсмаршалом и наградив только его одного большим крестом к Железному
кресту, не отметив таким же образом командующих сухопутными силами и
военно-морскими силами. Такая форма распределения почестей могла
рассматриваться только как сознательное принижение роли командующего
сухопутными силами - так об этом свидетельствуют факты. В этом слишком
ясно проявилось отношение Гитлера к ОКХи оценка им его деятельности>.
Комментатор мемуаров Манштейна сделал фельдмаршалу внушение в этом
месте: <Обсуждение вопроса о наградах не соответствует традициям
Германского Генерального штаба>. Однако давать чин фельдмаршала ни за
что тоже ведь <не соответствует традициям>, а по этим традициям, между
прочим, ни Жуков, ни Василевский не имели права на звание маршала в 1943
году, так как ни один из них не командовал в это время войсками - они в
это время служили генерал-адъютантами при Сталине (представителями
Ставки). Но вернемся к теме.
Итак, в понимании немцев армейские чины - это должности в бою, а в
русском понимании - это нечто, за что дают больше денег из казны и
почета от общества. У немцев только одно, так сказать, сверхштатное
звание фельдмаршала имело вид награды, а в царской русской армии чин был
второй по значению наградой после царского благоволения, и шла эта
награда впереди всех орденов. Орден - это побрякушка, которую всем
давали, включая тыловых и попов, а чин - это деньги, а деньги есть
деньги - это то, за чем русское офицерство в армию и шло. Начиная
рассмотрение разницы в подготовке офицеров, нам нужно это обстоятельство
иметь в виду: немецких офицеров воспитывали и готовили для работы в бою,
а старых русских, советских и новых русских офицеров готовят для изъятия
средств из казны при помощи звездочек на погонах.
То, что офицеров готовят в училищах, а совершенствуют в академиях, так
въелось нам в мозги, что старое петровское требование начинать службу
солдатом кажется анахронизмом и вообще чуть ли не придурью императора.
Какой же он офицер, если училища не окончил?! Правда, нужно отметить,
что армия тут не сирота, у нас во всех сферах деятельности человек, не
имеющий бумажки об образовании, за специалиста не считается. Какой же он
инженер, если институт не закончил? В результате, у нас очень много
людей, имеющих дипломы инженеров, а инженеров так мало, что становится
очевидной чистая случайность их попадания в число выпускников вузов.
Почему Россия стала на столь нелепый путь подготовки офицеров, понятно:
русские цари очень долго не могли дать общее образование многочисленному
населению на огромной территории России. Возник соблазн собирать
дворянских детей в специальные учебные заведения и давать им общее
образование, поскольку малознающему человеку трудновато командовать
другими людьми. Это понятно. Но откуда возникла мысль выпускать их из
этих заведений офицерами, трудно объяснить с позиций здравого смысла. До
самой революции существовала система подготовки офицеров прямо в армии
из людей, имеющих подходящее общее гражданское образование. Но и в этом
случае офицерами становились не те, кто наиболее подходил для этого, а
по формальным признакам - после определенного срока службы и сдачи
экзамена, как правило, за курс соответствующего военного училища. Еще
подчеркну: в России никак не рассматривалось, годится ли этот человек,
чтобы быть атаманом, является ли он лучшим воином, а единственным
критерием производства в офицеры была сдача им экзаменов каким-то
преподавателям.
Пожалуй, еще круче обстояло дело только в США. Если в России курс
военного училища занимал 2-3 года, то в знаменитом военном училище
Вест-Пойнт даже не остающиеся на второй год курсанты уже в начале XIX
века учились 4 года, после чего выходили в армию вторыми лейтенантами. В
США было много и учебных заведений для офицеров - что-то вроде наших
военных академий. Впрочем, американцев понять можно: у них в
общеобразовательных школах настолько <демократическое> образование, что
имело, конечно, смысл дать будущим американским офицерам хоть какое-то
образование уже в военных училищах.

БЕДА ПОЛКОВОДЦЕВ КРАСНОЙ АРМИИ

В главе 5 мы разбирали, что робость и малодушие советских генералов, их
боязнь пойти на риск и заложить в свое решение свое собственное видение
обстановки проистекали от их низкой квалификации, но теперь надо понять,
что, собственно, имеется в виду. В нашем русском понимании, особенно в
понимании тех, кто называет себя интеллигентами, квалификацией считается
наличие дипломов и справок о некоем образовании, т.е. некие
теоретические знания. Но все это не более чем чепуха.
Квалификацию дает только практика, каким бы делом ты ни занимался. Даже
если тебе вложили в голову очень точные теоретические знания, то и тогда
они не дают тебе никакого умения работать, а только помогают быстрее
освоить свое дело на практике. А освоить работу, научиться работать
можно, только работая. Это первая и, надо сказать, объективная-трудность
всех профессиональных военных, поскольку им.негде научиться работать,
кроме как на реальной войне, в скольких бы маневрах они ни принимали
участие и какие бы прекрасные теоретические знания они ни имели.
Большой вопрос и в том, как получить эти теоретические знания. По нашим
русским представлениям, теоретические знания можно получить только в
учебном заведении. Это большая ошибка, и России она всегда дорого
стоила.
Мне могут сказать, что дело не в учебных заведениях, а в том, что мы
русские и посему всегда лаптем щи хлебаем, в каких бы академиях мы ни
обучались. Но вот посмотрите, кого обвиняет главнокомандующий русской
армией в Русско-японской войне 1904-1905 гг. Куропаткин в позорнейших
поражениях той войны. Обратите внимание не на смысл обвинений и не на
должности, а на фамилии этих русских генералов.
<Куропаткин обвиняет Бильдерлинга в том, что во время сражения под
Ляояном, имея в своем распоряжении значительные силы, он не остановил
обходного движения армии Куроки.
Затем Куропаткин упрекает Штакельберга за крайнюю нерешительность
действий во время сентябрьского наступления, вследствие чего прекрасно
задуманная операция окончилась неудачей.
Наконец, Куропаткин обвиняет Каульбарса в том, что в сражении под
Мукденом он, несмотря на неоднократные приказания, на посланные ему
многочисленные подкрепления, упорно не переходил в наступление и таким
образом подарил неприятелю два дня>.
Это строки из статьи генерал-лейтенанта русской армии Е.И. Мартынова. Он
окончил в 1889 году Академию Генштаба, в Русско-японскую войну
командовал полком и, судя по статье, знает, о чем пишет. Как видите,
национальность не имеет значения, поскольку даже немцы, получив русское
военное образование, теряют смелость и даже зачатки какой-либо
квалификации.
Особенностями русского (советского) военного образования является и то,
что никто из участников Великой Отечественной войны не вспоминает ни
одного случая, когда бы оно ему потребовалось хоть в каком-нибудь бою. Я
также не встречал, чтобы кто-либо из военных оценил ценность этого
образования, безразлично как: обругал бы его или похвалил. Что-то с этим
нашим военным образованием странное происходит - оно на бумаге как бы
есть, но в практике оно как бы никого и не волнует. Поэтому дам по этому
поводу мнение упомянутого чуть выше генерал-лейтенанта Мартынова (с
моими выделениями в тексте). Правда, он оценивает Академию Генштаба
царской армии,
но сильно ли отличалась от нее Академия Генштаба Советской Армии?

<В России нет высшего учебного заведения, которое было бы поставлено в
такие исключительно благоприятные условия в смысле предварительной
подготовки слушателей, обстановки преподавания и материальных средств,
как Академия Генерального штаба.
Огромные служебные преимущества, которыми пользуются офицеры этой
корпорации не только в армии, но и в других сферах государственной
службы, вызывают большой наплыв желающих поступить в академию. За
исключением сравнительно малого числа офицеров с образованием юнкерского
училища, огромное большинство поступающих прошло курс средней школы и
затем военного училища, а некоторые офицеры имеют дипломы высших учебных
заведений, военных и гражданских. Вся эта масса, обыкновенно раза в три
превосходящая число имеющихся в академии вакансий, независимо от
полученного ею образования, подвергается конкурсному экзамену из полного
курса кадетского корпуса и военного училища.
... Наконец, что касается денег, то правительство, хорошо понимая
огромное значение академии для армии, не жалело на нее материальных
средств.
Итак, Академия Генерального штаба получает в свое распоряжение хорошо
подготовленный состав слушателей, проникнутых самым искренним желанием
работать, совершенно спокойную обстановку для научных занятий и богатые
материальные средства.
Как же пользуется она этими исключительными условиями?
Прежде всего, каждого поражает бессистемность академического
преподавания. Программы всякого учебного заведения и особенно высшей
профессиональной школы должны быть строго обдуманы, как в целом, так и в
частях. Выбор наук для изучения, объем преподавания, не только каждой из
них, но даже различных научных отделов, все это должно вытекать из
известной руководящей идеи, составлять в совокупности цельную учебную
систему.
Ничего подобного мы не видим в академии. Попадет туда <трудолюбивый>
профессор, и на практике никто не препятствует ему искусственно
раздувать свой курс, включая в него всевозможные свои <произведения> и
обременяя память учащихся совершенно нелепыми деталями; нет в академии
соответствующего специалиста, и самые важные отделы совсем не изучаются.
Например, курс истории военного искусства в эпоху первой революции
переполнен подробностями вроде следующих: <Рыже-бурая и светло-чалая
лошади не принимались.. . в немецкую кавалерию>, - <Рост лошадей
указывался для шеволе-жерного полка от 14 фауст(0,344 фт.) Зд. до 15
фауст, для гусарских полков от 14 фауст 2 д. до 14 фауст 3 дюймов>. - <В
среднем на день отпускался верховой кавалерийской лошади 7,091, а
военно-упряжной лошади 3,841 килограмма овса>.
.. . Слушателей академии спрашивали о том, сколько золотников соли на
человека возится в различных повозках германского обоза, каким условиям
должна удовлетворять ремонтная лошадь во Франции; но организация
японской армии оставалась для нас тайной до такой степени, что перед
моим отправлением на войну главный
специалист по этому предмету категорически заявил мне, что Япония не
может выставить в Маньчжурии более 150
тысяч человек. Занимаясь пустословием о воображаемой тактике Чингисхана
и фантастической стратегии Святослава, академические профессоры, в
продолжение целой четверти века, не успели даже критически исследовать
нашу последнюю турецкую войну, ошибки коей мы с точностью повторили
теперь на полях Маньчжурии.
Следуя раболепно и подобострастно, но без всякого смысла и рассуждения в
хвосте Драгомирова, представители
нашей официальной военной науки прозевали те новые приемы военного
искусства, которые под влиянием усо
вершенствований техники зародились на Западе. По справедливому замечанию
известного французского писателя
генерала : <Русская армия не захотела воспользоваться ни одним уроком
последних войн>. Вообще, Академия Генерального штаба вместо того, чтобы
служить проводником новых идей в войска, все время упорно отворачивалась
от жизни, пока сама жизнь не отвернулась от нее.
Однако бессистемность академической программы и отсталость отдельных
курсов являются несравненно меньшим злом, чем те методы преподавания,
которые господствуют в академии.
От начальника в бою главным образом требуется: здравый смысл, инициатива
и твердый характер.
Все академическое преподавание, весь режим академии поставлены так, что
эти редкие дары природы систематически ослабляются.
Здравый смысл затемняется схоластическим способом изложения науки.
Военное искусство - дело живое и практическое, а потому теория его,
вместо того чтобы витать в облаках метафизики, должна находиться в
постоянном и непрерывном общении с жизнью, должна быть краткой и
понятной. В изложении талантливого, действительно знающего дело
специалиста самые сложные вопросы являются простыми и понятными.
Наоборот, жалкая бездарность, соединенная с отсутствием настоящих живых
знаний, обыкновенно старается свои убогие мысли облекать в
труднодоступные пониманию формы, наивно полагая, что в этом-то и
заключается ученость.
Таким именно характером отличается большинство академических руководств
по военному искусству: самые простые вещи расписаны на многих страницах,
для доказательства очевидных истин призваны на помощь философия,
психология и другие науки; часто встречаются ссылки на первоисточники и
архивы, которыми авторы, безусловно, не пользовались; классификация
доходит до карикатуры, сводя изложение каждого вопроса к бесчисленному
множеству искусственно придуманных пунктов.
Например, вот как излагается в академическом учебнике простой и
совершенно понятный вопрос об организации войск:
<Свойство природы боя, как явления стихийно-волевого, значение между
орудиями, элементами боя - человека, господство его в серии этих
элементов, огромное преобладающее значение и влияние в бою морального
элемента, духовной стороны главного орудия боя человека - все это, в
общей совокупности, указывает, что духовно-волевая сторона человека, как
единичного, так и массового, должны лечь в основание всех вопросов
воспитания и обучения, а равно и вопроса составления коллективной
единицы человека, то есть в организации массового человека, масс, в
организации отрядов, то есть вообще во всех вопросах организационных>.
.. . Подобный схоластический метод преподавания приносит неисчислимый
вред, потому что приучает будущего офицера Генерального штаба подходить
к решению каждого практического вопроса не прямо и просто, а посредством
разных сложных умозаключений. Вместо практических деятелей он
воспитывает доктринеров, которые для военного дела несравненно опаснее
круглых невежд.
Затем, второе качество, необходимое для начальника на войне, -
сознательная, не боящаяся ответственности инициатива, безжалостно
подавляется в академии.
Отвечая на экзаменах, офицер должен точно придерживаться учебника;
высказать какой-нибудь самостоятельный взгляд, противоположный взгляду
профессора, гораздо опаснее, чем совсем не знать вопроса.
Даже при разработке так называемых тем (предполагающих самостоятельный
труд) офицер поставлен в необходимость думать не о составлении по
исследуемому вопросу своего собственного мнения, а о том, чтобы
как-нибудь не разойтись во взглядах со своими оппонентами, что столь
легко в такой неточной области знания, как военное искусство. Тема
готовится специально для известных оппонентов. Если оппоненты меняются,
то она немедленно переделывается зачастую в диаметрально противоположном
смысле.
Самый разбор тем совсем не имеет характера научного собеседования, а
скорее похож на те замечания, которые придирчивый начальник делает
своему подчиненному после строевого смотра. Оправдание еще иногда
допускается, но возражение считается нарушением дисциплины.
Наконец, твердость характера - третье основное качество для будущего
боевого начальника - расшатывается гнетом того полицейского режима,
который господствует в академии.
Для офицера, обучавшегося в академии, не только начальник ее, но и
делопроизводитель по учебной части, профессора, штаб-офицеры,
преподаватели, отчасти даже выслужившиеся из писарей чиновники, - все
это было начальство, от которого в известной степени зависела
будущность. В отношениях административного и учебного персонала к
учащимся проявлялась чрезвычайная грубость, такое хамство, которое
возмущало даже нашего забитого, неизбалованного особой куртуазней
армейского офицера. С этим дисциплинарным гнетом была крепко связана
система негласного надзора, доносов и анонимных писем. Одним словом,
академия моего времени представляла какое-то причудливое сочетание
дисциплинарного батальона с иезуитской коллегией.
С тех пор некоторые частности изменились, но люди опытные говорят, что
далеко не всегда в лучшую сторону>.
Далее Мартынов от обучения переходит к результатам этого обучения.
<Каждый из крупных военных начальников имеет особый штаб, с помощью
которого он управляет войсками. При нормальных условиях работа
распределяется следующим образом: штаб собирает все необходимые сведения
о местности и противнике; на основании этого начальник принимает
известный план действий; штаб разрабатывает этот план в деталях и затем,
в целом ряде распоряжений, передает волю

Далее Мартынов от обучения переходит к результатам этого обучения.
<Каждый из крупных военных начальников имеет особый штаб, с помощью
которого он управляет войсками. При нормальных условиях работа
распределяется следующим образом: штаб собирает все необходимые сведения
о местности и противнике; на основании этого начальник принимает
известный план действий; штаб разрабатывает этот план в деталях и затем,
в целом ряде распоряжений, передает волю начальника войскам. Таким
образом, на долю штабов выпадает, главным образом, техника военного
искусства.
В столь практическом деле, как война, значение этой техники огромно.
Неумело произведенная разведка, неправильно составленный расчет
походного движения, неточность в редакции приказаний, ошибки в
организации сторожевой службы - каждая из этих технических частностей,
при известных условиях, может погубить самый лучший план. Хороший штаб
должен работать без суеты и трений, с точностью часового механизма.
Для этого от офицеров Генерального штаба требуются не только обширные и
разнообразные знания, но также серьезная предварительная практика в
<вождении войск> как на театре войны, так и на поле сражения.
Эта практика должна выработать в них известный навык, своего рода
рутину. В самые критические моменты войны офицер Генерального штаба,
даже отвлекаемый другими вопросами, должен совершенно машинально, как бы
рефлективно, принять меры для обеспечения флангов, установления связи,
организации донесений, прикрытия обозов и т.п.
Таковы те требования, которые война предъявляет к Генеральному штабу, а
между тем у нас никто его не готовит к этому. Обычная служба офицеров
Генерального штаба не только в центральных управлениях, но и в войсковых
штабах сводится к бюрократической, даже просто канцелярской переписке,
не имеющей ничего общего с военным искусством. Маневры крупными частями
чрезвычайно редки и дают, особенно в смысле штабной службы, ничтожную
практику. Тактические занятия и полевые поездки сведены к простой
проформе. Военная игра применяется чрезвычайно редко и преследует совсем
другие цели.
Итак, деятельность мирного времени совершенно не подготовляет наш
Генеральный штаб к тому, что ему придется делать на войне.
... Несколько лет тому назад на больших маневрах некий генерал
Генерального штаба, известный еще раньше своей бездарностью, будучи
начальником штаба одной из маневрировавших армий, обнаружил совершенное
незнание дела. Присутствовавший на маневрах начальник Главного штаба
выразился, что за такие действия ему стыдно перед иностранными военными
агентами. Тем не менее, вскоре после маневров, сей генерал был
произведен в следующий чин и получил дивизию. Затем, когда несколько
месяцев спустя его дивизия была мобилизована для отправления на войну,
то он просил освободить его от командования. Казалось бы, что после
этого он будет немедленно уволен в отставку. Ничуть не бывало, ему
тотчас же дали другую дивизию, оставшуюся в России!!! Мало того, как нам
известно, этот генерал, доказавший свою бездарность, полное незнание
дела и отсутствие чувства долга, был зачислен кандидатом на высшую
должность, которая, по идее, должна предоставляться лишь выдающимся
офицерам Генерального штаба.
Такого рода факты происходили и во время войны - генералы Генерального
штаба, выгнанные из армии за полную непригодность, по возвращении в
Россию получили соответствующие, а иногда и высшие назначения.
До сих пор одно лишь свойство могло испортить нормальную карьеру офицера
Генерального штаба - это <самостоятельность>. Начальство боялось
<независимых и талантливых людей>, а некоторые товарищи (особенно из
бездарных академических профессоров) устраивали им форменный бойкот.
Так обстояло дело в Генеральном штабе до последнего времени, что будет
дальше, пока неизвестно.
.. . Что касается академии, то она имела на сухопутном театре войны
четырех представителей: первый из них командовал дивизией, тотчас же по
прибытии бежавшей под Ляояном, что было одной из главнейших причин
потери этого сражения; второй, будучи профессором тактики, исполнял во
время войны чисто канцелярские обязанности, для чего можно было
назначить любого статского советника; третий (нужно думать - лично
совершенно неповинный), тем не менее, по своему служебному положению
является одним из ответственных лиц за организацию беспорядка на правом
фланге нашей армии во время несчастного сражения под Мукденом; про
четвертого (насколько правильно - не знаю) такой бесспорно боевой
генерал, как Церницкий, говорит - <был здесь светило нашей Академии
Генерального штаба, оказавшийся совершенно бездарным трусом [... ], в
конце концов его никто не хотел держать в отряде и он возвратился в
Петербург, где тотчас же был произведен в генералы и начал насаждать
свою бездарность и пошлость>.
Что касается главных академических схоластиков, то они остались в
Петербурге и под гром наших поражений продолжали по-прежнему читать свои
жалкие безжизненные курсы>.

Ну и насколько сильно Академия Генштаба Красной Армии, да и другие ее
академии, отличались от Академии Генштаба царской армии? И в лучшую ли
сторону? Оцените вот такой момент из воспоминаний И.А. Толконюка,
касающийся военных познаний одного из светил советского Генштаба.
30 июня 1942 года майора Толконюка с должности начальника штаба бригады
переводят в штаб 33-й армии на полковничью должность заместителя
начальника оперативного отдела. Начальник оперативного отдела Киносян
представляет его начальнику штаба 33-й армии Покровскому:
<Киносян зашел в кабинет, а мне приказал подождать в приемной. Вскоре
позвали и меня. Генерал-майор Александр Петрович Покровский, известный в
военных кругах грамотностью и педантичностью штабист-оператор, вышел
из-за стола и шагнул мне навстречу. Я представился по-уставному. Генерал
протянул мне теплую мягкую руку и недовольно заметил, что я
невоспитанный командир.
- Вы, майор, кажется, окончили академию, а вести себя не умеете, -
упрекнул он меня, загадочно взглянув на
Киносяна. - Начальник без головного убора, а подчиненный смеет заходить
к нему в фуражке. Никакого такта...
- Прошу прощения, товарищ генерал! Но в академии и в артшколе этому не
учили, - попытался я оправдаться,
чем вызвал осуждающий взгляд Киносяна.
- Жизнь учит таким элементарным вещам, молодой человек! Жизнь, а не
учебные заведения, - сердито отрубил генерал и предложил сесть. Сняв
фуражку, я сел на стул у приставного столика. Генерал продолжал стоять.
- Вот видите, - возмутился начальник еще более, - генерал стоит, а майор
расселся, как на именинах. Мы с вами так кашу не сварим.
Я вскочил, как ошпаренный, и вытянулся по стойке смирно.
- Что вы можете делать в штабе? Что вам можно доверить? Вас надо учить и
воспитывать с самого начала, - ровным голосом, спокойно выговаривал
начальник претензии. - Штаб, и особенно оперативный отдел, следует
укомплектовывать культурными, воспитанными и не только грамотными, но и
сообразительными командирами, - обратился генерал к начальнику
оперотдела.
- Согласен, Александр Петрович, - ответил тот, пронзив меня взглядом
больших, с черными зрачками глаз из-под массивных черных бровей.
- Пока я этого не вижу, Степан Ильич, - упрекнул требовательный генерал
своего заместителя и сел на свое место. Мы с Киносяном тоже сели.
... СИ. Киносян держал себя с начальником штаба довольно-таки свободно,
без скованности и волнений. Меня же представление новому начальству
оставило в крайне скверном расположении духа. В душе я проклинал это
продвижение по службе. Должность начальника штаба бригады казалась мне
теперь невосполнимой утратой. Я вдруг заскучал по командованию бригады,
по офицерам бывшего моего штаба>.
Сначала я подумал, что Толконюк, возможно, имел тогда или после войны
плохие отношения с Покровским, а посему выдумал эту сцену, чтобы
отомстить. Но потом вспомнил, где я о таком читал раньше. Вот <Памятка
офицера>, изданная Главным политическим управлением Красной Армии в 1943
году - в разгар войны. В ней очень много полезных вещей, к примеру:

<Нельзя появляться в военной форме в ресторане, на рынках и базарах,
нельзя стоять на ступеньках вагона, трамвая, троллейбуса и автобуса,
входить через переднюю площадку, не имея на то особых прав.
Гулять по улице или в парке со снятым головным убором нельзя. При входе
в клуб, театр, кино и столовую обязательно снимать головной убор>.

Умиляет детализация подробностей того, кто такой культурный офицер:
<Военнослужащие в военной форме не могут вести друг друга под руки>.
Оцените точность регламентации: снимите форму и ходите друг с другом под
руки, а в форме ни-ни! Но главное, конечно, это уважение к начальству,
от такого: <Зная, что командир части прибудет в клуб части на постановку
или кино, нельзя начинать спектакль или кино без командира части>, - и
такого: <При подходе старшего по званию к киоску, кассе или вешалке
уступи ему очередь, воспитывай у своих подчиненных уважение к старшим
офицерам>, - до такого: <Нашел подругу жизни и задумал жениться - чтобы
не попасть впросак, посоветуйся со своим прямым начальником>, - ну и,
разумеется, такого: <Если тебе приказывает офицер, не спрашивай даже в
мыслях'своих, правильно ли его приказание, а выполняй без колебаний.
Знай, что приказание офицера всегда законно и правильно>.
То, что начальство требует тупо исполнять приказы - это понятно, - на то
оно и начальство, а вот требование жениться по совету начальника
вызывают удивление, поскольку не объясняется - а если и по его совету
попадешь впросак, то что делать? Отдать жену ему и пусть сам с ней
мучается, собака?
Но еще большее удивление вызывает то, что в Памятке и намека нет на то,
зачем офицер нужен обществу, скажем, чего-либо типа: <Ежечасно пополняй
военные знания, ежеминутно думай, как нанести врагу урон, береги солдат
в бою, походе и на отдыхе, ежедневно учи его военному делу и т.д.> В
Памятке даже слов таких - <военное дело> - нет.
Через два дня после того, как немцы ударили под основание Курского
выступа, 7 июля 1943 года, главная газета РККА <Красная звезда> дала
статью <из действующей армии> гвардии генерал-майора М. Запорожниченко
<Офицеры>. Кто это такой, я в энциклопедии не нашел, но думаю, что
полководец, поскольку в отличие от ГлавПУра генерал вспомнил и о боевых
делах: <Тот офицер, который слывет в быту слабодушным человеком, сразу
ощутит в себе наличие воли, если, несмотря на все трудности, исполнит
боевой приказ. Представим себе, что на пути подразделения выросло
непреодолимое с виду препятствие. Допустим, офицер со своими людьми
очутился в овраге перед отвесным холмом. Обойти нельзя, подняться не на
чем. Что делать? Офицер, пусть он будет трижды слабодушным, но если он
воспитан так, что в его мозгу не укладывается мысль о невыполнении
приказа, всегда найдет выход. Он, например, организует живую лестницу,
посадит одного бойца на плечи другого. И, добравшись доверху, передаст
туда оружие и постепенно, хотя бы на ремнях, перетянет людей. Воля в нем
проснется, укрепится>.
Ну а дальше, само собой, генерал пишет о вещах, более необходимых для
полководца во время войны: <Можно с уверенностью сказать, что ряд норм,
принятых среди офицеров, укреплял в солдатах уважение к ним. Возьмем,
например, отношение младшего офицера к старшему. Ни один офицер не
позволял себе в общественных местах, в театре сидеть во время антракта.
Почему? Да потому, что он может не заметить старшего офицера, который в
эта время стоит, сидеть же младшему в присутствии старшего было
неэтично. Или, например, в ресторане ни один младший офицер никогда не
займет столик, не спросив разрешения присутствующего старшего офицера>.
Понять полководца Запорожниченко можно - встанет генерал в антракте,
чтобы выпитое пиво в туалете слить, а тут какой-нибудь капитан будет
развалившись сидеть?! Ну как с такими войну выиграешь?
Поэтому хотя эпизод с Покровским, описанный Толко-нюком, и относится ко
временам на год более ранним, чем появились процитированные документы,
но в правдивость эпизода верится. Что же касается квалификации
Покровского, то Толконюк, не комментируя сам, описывает такой пример.
Покровский дает Толконюку задание составить военно-географическое
описание полосы, занимаемой 33-й армией с натуры. Задание глупейшее,
поскольку армия движется вперед и все, что остается сзади, уже никому не
требуется, но даже если придется и отступить, то войска по этой
местности уже прошли и прекрасно с ней знакомы. Дикость распоряжения
была еще и в том, что на эту работу Покровский отвел две недели, а
объехать на лошадях площадь 80 х 80 км за такой срок было невозможно. Но
не только Покровский, но и Толконюк окончил Академию им. Фрунзе, посему
Толконюк получил сухой паек, сел в укромное место и там накатал эту
работу по карте, т.е. про-саботировал приказ Покровского.
<Через неделю круглосуточной работы, точно в установленный срок,
поручение было выполнено: составлено военно-географическое описание на
сотне машинописных страниц и нескольких топокартах с таблицами расчетов
и обоснований. СИ. Киносян принял из моих рук пухлую папку с
подчеркнутым безразличием и, бегло перелистав, отнес начальнику штаба.
Примерно через неделю начальник отдела сказал мне:
- Поздравляю вас с успехом. Генерал доволен вашей работой. Он
внимательно прочитал материал и с похвалой отозвался.. . Заслужить
похвалу Александра Петровича удается не каждому и не часто. Гордитесь>.
Да уж!
И в этот эпизод верится без труда, поскольку с февраля 1943 года
Покровский стал начальником штаба Западного фронта и вместе с
Соколовским провел те одиннадцать операций, которые впоследствии были
признаны Ставкой бездарными. Но до войны Покровский служил
генерал-адъютантом заместителя наркома обороны и, надо думать, имел в
наркомате хорошие связи, поскольку, когда Соколовского за эти операции
сняли, а Булганину надавали по ушам, то Покровского не тронули, и он в
этой должности дослужил до Победы, став генерал-полковником. А с 1946 по
1961 год он, естественно, прослужил в Генштабе Советской Армии.
Подавляющее число советских полководцев той войны имело <блестящее>
военное образование, блестящее, как консервная банка, настолько
<блестящее>, что немецким ге-нератм такое и не снилось. К примеру, И.С.
Конев, А.И. Еременко, Ф.И. Толбухин, Г. К. Козлов, В.Н. Гордов и многие
другие закончили Академию им. Фрунзе, вдобавок к ней такие полководцы,
как М.В. Захаров, Г.Ф. Захаров, В.Д. Соколовский, А.М. Василевский,
окончили и Академию Генштаба - о таком образовании Гудериан или Манштейн
и мечтать не могли. Но что толку?
Напомню, что Сталин ко всем советским полководцам обращался по фамилии с
прибавлением слова <товарищ>, к концу войны он сделал исключение только
для маршала К.К. Рокоссовского - к нему Сталин обращался по
имени-отчеству. Рокоссовскому повезло - он никаких академий не оканчивал
и никакие <теоретики> испортить его не смогли.

КОМУ ЭТО НАДО

Так что же в итоге дает нашим офицерам и генералам обучение в военных
училищах и академиях?
Какие-то военные знания это обучение дает, но оно заведомо крайне
низкого качества. У американцев есть не лишенная смысла поговорка: <Кто
умеет делать дело - тот делает его, кто не умеет - тот учит, как его
делать>. Из этого правила очень мало исключений, настолько мало, что
если вам удастся таковые найти, то я рад буду о них узнать. Но зато
бумажка об окончании учебного заведения дает большинству ее владельцев
непомерный апломб, ни на чем не основанное чувство своего превосходства
перед теми, кто такой бумажки не имеет. Какой-нибудь сопляк, по натуре
трусливый, а по уму такой, что его папа-генерал и не надеялся пристроить
чадо в гражданский вуз, оканчивает училище, получает звание лейтенанта,
становится паршивым командиром взвода, но в своей спеси и в своих
глазах он получается кем-то более ценным, чем прапор, который уже лет 15
служит в армии, лет 10 командует взводом и делает это, безусловно,
лучше, чем обладатель диплома. Это наша беда: в том, что у нас
культурных людей принято отличать от некультурных не по тому, как они
делают дело, а по образованию, ничего хорошего нет, тем более для армии.
Еще раз дам цитату, приведенную Константином Ко-лонтаевым. <Б фондах
Музея героической обороны и освобождения Севастополя хранится
машинописный текст воспоминаний И. М. Цальковича, который в 1925-1932
гг. был начальником управления берегового строительства Черноморского
флота. В одном из разделов своих воспоминаний он между прочим отмечал,
что в середине 20-х годов командный состав ЧФ делился на две равные
части. Одна состояла из бывших кадровых офицеров царского флота,
другая - из бывших кондукторов, флотских фельдфебелей, унтер-офицеров и
боцманов. Обе эти части сильно враждовали друг с другом, единственное,
что их объединяло - <Стремление выжить матросню из Севастопольского дома
военморов им. П. П. Шмидта (бывшее Офицерское собрание)>.
Этим людям - офицерам и матросам - по идее, нужно вместе идти в бой и
погибнуть, выручая товарищей. А как вы видите, <образованные> презирают
<необразованных> и все вместе презирают тех, кто непосредственно должен
действовать в бою оружием - <матросню>. Если это достижение нашей
системы подготовки офицеров, то что тогда считать недостатком?
Заканчивая тему, хочу сказать, что единственные, кому образование дает
много, - это преподаватели. Ни тебе ответственности за солдат, ни
учений, ни маневров, ни дежурств, ни дальних гарнизонов, зато награды
легкодоступны, и числишься ты таким же <защитником Родины>, как и
настоящие защитники.
Читая <Справочную книжку офицера> за 1913 год, помню, умилился тому, как
царь распределял награды. Дело в том, что в мирное время ордена давались
по определенным правилам, учитывающим чин, иногда должность, общее время
беспорочной службы и время после вручения очередного ордена. Это еще
как-то можно понять. Однако
ордена давались не исходя из количества офицеров, которым они уже
полагались по этим правилам, а по норме - по разнарядке: ежегодно
награждался орденом один офицер из нормированного количества. И
разнарядка была такова.
Все генералы, штаб- и обер-офицеры <управлений и штабов> ежегодно
награждались из расчета один награжденный на 6 человек; в
<военно-учебной и учебной службе> - 1:8; генералы и офицеры <пехотных,
кавалерийских, казачьих, иррегулярных войск, инженерного и
артиллерийского ведомства, военные врачи> и т.д. - 1:12, <гражданские
чиновники управлений и штабов> - 1:20.
Как видите, уже при царе все было построено так, чтобы служить было
выгодно в Петербурге при штабе или преподавателем в училище, а не на
фронте, не в строевой части. А в штаб и преподавателем без диплома не
возьмут - вот круг и замкнулся. Теперь ответьте сами себе на вопрос:
могли ли люди, действительно собирающиеся защищать Отечество, придумать
такие нормы наград, при которых офицеры, служащие в полках, награждались
вдвое реже <штабных> и в полтора раза реже - преподавателей?

ШТАТСКИЕ ЛУЧШЕ

Довольно интересным является и мнение о ценности военного образования,
как такового, невольно высказанное британским фельдмаршалом Бернардом
Монтгомери. Он провоевал обе мировые войны, закончил карьеру начальником
Генштаба Британской империи и посему человек в военном деле далеко не
случайный. Судя по его мемуарам, британское военное образование являло
собой нечто среднее между германским и русским (советским). У британцев,
в отличие от немцев, как и в России, были военные учебные заведения, но
обучение в них было гораздо короче.
К примеру, после окончания школы Монтгомери поступил в военное училище
Сандерхест. В России и довоенном СССР его учили бы два года, но в
Сандерхесте учили год (Монтгомери учился полтора, так как
хулиганствовал). Первую мировую войну Монтгомери закончил в должности
начальника штаба дивизии и после войны поступил в штабной колледж в
Кэмберли - что-то вроде нашей Академии Генштаба, но только вроде.
Интересно, что рассказ о поступлении в этот колледж Монтгомери
предваряет чем-то наподобие оправдания тому, почему он на это решился.
Он написал: <До этого момента моей карьеры я не изучал теории своей
профессии; за моими плечами было четыре года войны, но никаких
теоретических знаний в основе этого опыта. Я читал где-то высказывание
Фридриха Великого по поводу офицеров, полагающихся только на свой
практический опыт и пренебрегающих наукой; говорят, будто он сказал, что
у него в армии есть два мула, которые прошли сорок кампаний, но они все
равно остались мулами>.
Во-первых, Фридрих II под изучением теории не имел в виду обучение в
каком-либо военном учебном заведении. Во-вторых, даже если Фридрих II
это и сказал, то тогда он сказал явную глупость. Поскольку полководец
обязан все же отличаться от мула. Затем, мулу можно было бы в академии
сорок лет рассказывать теорию военного дела, но он и после этого остался
бы мулом. И, наконец, если полководец провел сорок кампаний, но не понял
того, что объединяет воедино результаты его дела, т.е. не понял теории
своего дела, то он действительно мул. Поскольку любой мало-мальски
толковый практический работник обязательно является и теоретиком своего
дела - он понимает, зачем и почему нужно делать так, как он делает.
Видимо, и Монтгомери это понимал, раз уж решил оправдаться в том, почему
он решил учиться.
Между тем в Кэмберли, в этой британской Академии Генштаба, обучали не
как в России (и СССР) - не три года, а всего год. И обучали не
профессора, а полководцы, отличившиеся в войну и имевшие склонность к
преподавательской работе.
Далее Монтгомери воюет на штабных должностях в Ирландии, а затем сам
преподает в штабном колледже и пишет учебник для офицеров пехоты. По
нашим меркам он теоретик, у нас он был бы доктором военных наук и
профессором и обязательно разглагольствовал бы о том, что <культурный
генерал и даже офицер невозможны без академического военного
образования>, тем более утверждал бы, что офицеры штаба невозможны без
получения ими образования в Академии Генштаба. Но вот что Монтгомери
пишет о реальных офицерах своего штаба времен Второй мировой войны
(выделено мною):
<Под руководством Де Гингана штаб 8-й армии превратился в великолепную
команду. Я всегда очень верил в молодость с ее энтузиазмом, оптимизмом,
оригинальными идеями и готовностью следовать за лидером. Наш штаб в
основном составляли молодые, многие из них не были солдатами по
профессии. Единственным необходимым условием для работы в моем штабе
являлась способность делать свое дело; не имело значения, служит человек
в регулярной армии или он призван во время войны.
Во Вторую мировую войну лучшими офицерами отделов разведки штабов
являлись гражданские; их головы, казалось, были наилучшим образом
приспособлены к такого рода работе, обученные в <нормах
доказательственного права>, с богатым воображением и развитой
креативностью, и Билл Уильяме возвышался над всеми ними>.
Вот вам и ценность военного академического образования. В мирное время
оно дает возможность быстро делать карьеру, к примеру, в царской армии
до Первой мировой офицер, окончивший Академию Генштаба, становился
командиром пехотного полка в 46 лет, а без этого образования - в 53
года. А во время войны, как вы видите на примере британской армии, даже
штабные должности прекрасно исполняют гражданские лица и молодые
офицеры.
И вывод отсюда следует немецкий - тот, кто стремится узнать, как
уничтожить врага, тот узнает это и без профессоров академии, а
профессора и дипломы по большей части нужны тем, кто стремится как можно
больше денег содрать с общества в мирное время, включая и самих этих
профессоров. Да так, собственно, обстоит дело во всех областях
деятельности человека.

БЕЗ УЧИЛИЩ И АКАДЕМИЙ

Конечно, с одной стороны, наша <военная наука>, состоящая из тех же
преподавателей академий, умышленно не выясняла, как немцы готовили своих
офицеров и генералов, но, с другой стороны, у нас самих мозги достаточно
зашорены идеей, что ни офицером, ни инженером, ни ученым нельзя стать,
если не окончить соответствующее высшее учебное заведение. Вот
характерный пример.
В 1946 году проходил так называемый Нюрнбергский процесс - суд над
руководителями нацистской Германии и ее высшим генералитетом. Прокурором
от СССР был Р. Ру-денко, и совершенно очевидно, что для допроса
начальника штаба всех вооруженных сил Германии фельдмаршала В. Кейтеля,
состоявшегося 5 апреля 1946 года, наш прокурор разработал понятный
русскому человеку план. Он решил усугубить вину В. Кейтеля тем, что
Кейтель, в понимании Руденко, окончил много военно-учебных заведений
(иначе как бы он стал начальником Генштаба?), а Гитлер всего-навсего
ефрейтор, а посему и вина Кейтеля в развязывании войны чуть ли не
больше, чем вина Гитлера. И вот, надев на мозги эти наши русские шоры,
Руденко смело начал допрос с выспрашивания названий военных училищ и
академий, которые Кейтель, по уверенности Руденко, обязательно должен
был закончить, чтобы стать фельдмаршалом. Этот допрос звучал так:

<Руденко: Подсудимый Кейтель, уточните, когда вы получили первый
офицерский чин?
Кейтель: 18 августа 1902 г.
Руденко: Какое вы получили военное образование?
Кейтель: Я вступил в армию в качестве кандидата в офицеры, служил
сначала простым солдатом и, пройдя затем все следующие чины - ефрейтора,
унтер-офицера, - стал лейтенантом.
Руденко: Я спросил вас о вашем военном образовании.
Кейтель: Я был армейским офицером до 1909 г., затем около шести лет
полковым адъютантом, во время Первой мировой войны я был командиром
батареи, а с весны 1915 г. находился на службе в генеральном штабе.
Руденко: Вы окончили военную или другую академию?
Кейтель: Я никогда не учился в военной академии. Два раза я в качестве
полкового адъютанта принимал участие в так называемых больших
командировках генерального штаба, летом 1914 г. был откомандирован в
генеральный штаб и в начале войны 1914 г. возвратился в свой полк>.

Как видите, получился разговор глухих: Кейтель не понимал, чего от чего
хочет Руденко, а Руденко не понимал, как может быть, что у фельдмаршала
Кейтеля и ефрейтора Гитлера одно и то же формальное военное
образование - ни тот, ни другой не оканчивали никаких военных училищ и
академий. Не оканчивали их по той простой причине, что в Германии, по
меньшей мере, до конца Второй мировой войны ничего подобного не было.
То есть не было никаких военно-учебных заведений, куда с улицы мог
поступить штатский человек, поприсутствовать несколько лет на занятиях,
сдать экзамены и стать офицером. Не было также никаких учебных
заведений, в которых бы офицеры делали то же самое с целью получить
некий диплом, который бы потом учитывался при продвижении их по
службе, - не было военных академий. Тогда, что было и как они готовили
офицеров, - спросите вы.
Точно я на этот вопрос ответить не могу, поскольку и у нас, и в США
способ подготовки немцами своих офицеров является великой тайной или
вопросом, который никого не интересует, и мне придется своей русской
логикой сводить воедино все отрывочные сведения о том, как немец
становился офицером, о том, как его обучали. Поэтому расскажу то, что я
понял, а понял я в этом вопросе следующее.

ДВА ТИПА СЛУЖБЫ

Прежде всего немцу нужно было иметь желание посвятить свою жизнь службе
в армии, причем не важно кем. Как это - не важно? - спросят меня. - Ведь
от офицерского звания зависит жалованье и уважение в обществе! Вот тут
кроется еще одно коренное отличие нас и немцев - это у нас все зависит
от того, какое воинское звание ты сумел выпросить у начальства, и чем
это звание выше, тем и денег больше. У немцев тоже было так, но не
совсем.
Разницу в образе мысли можно показать на героях из художественных
фильмов о войне. В наших, особенно послевоенных фильмах герой - это, как
правило, военный в чинах, хотя бы офицер. В киноэпопее <Освобождение>
солдатам и места практически не оставили, в этом фильме они - фон, на
котором действуют генералы и маршалы. А в западных фильмах (сегодня они
почти все из Голливуда) генерал героем бывает очень редко, поскольку в
западных фильмах герои - это бойцы, а если и офицеры, то из тех, кто
лично действует оружием. По западным меркам, в том числе и по немецким,
быть рядовым солдатом не только почетно, но и интереснее, чем генералом,
поскольку солдату нужно не только очень много ума, чтобы перехитрить
солдата противника, но и храбрости, причем последней требуется
значительно больше, чем генералу.
Ну, посудите сами - если у нас человек прослужит в армии 20 лет и выйдет
на пенсию ефрейтором, то что о нем люди скажут? Скажут, что это такой
дурак, который не смог дослужиться хотя бы до звания младшего сержанта.
Мы ведь профессиональную службу в армии не понимаем иначе, нежели
непрерывное повышение в званиях.
Вот летчик-истребитель Северного флота Н.Г. Голо-довников в Великой
Отечественной сбил лично 7 немецких самолетов и в групповых боях еще 8.
Окончил войну в зва- ' нии капитана. Рассказывает, как советские летчики
сбили в апреле 1943 года известного немецкого аса Рудольфа Мюллера и
искренне поражается: <Знаешь, когда Мюллера сбили, его ведь к нам
привезли. Я его хорошо помню: среднего роста, спортивного телосложения,
рыжий. Удивило то, что он был всего лишь обер-фельдфебелем, это при
больше чем 90 сбитых!> Удивление понятно - сам Го-лодовников при десятке
сбитых уже старший лейтенант, а немец при 93 - даже не офицер! Но для
немцев в этом нет ничего удивительного, ведь для них звание - это
отражение командной должности: если Мюллера не учили командовать
эскадрильей и он ею не командует, то зачем же ему офицерское звание?
Чтобы уважали больше? Но ведь его уважают гораздо больше, чем
какого-нибудь полковника, за то и именно за то, что Мюллер - хороший
боец!
И немцы, поступающие на профессиональную службу в армию, совершенно не
стремились обязательно стать офицерами высокого ранга, среди них было и
достаточно тех, кто стремился стать бойцом высокого ранга. Если я
правильно немцев понял, то и должность хорошего бойца в немецкой армии
даже в мирное время хорошо оплачивалась и была уважаемой и в армии, и в
обществе. У нас считается почетным быть маршалом Жуковым, а у немцев
считается не менее почетным быть и Рэмбо.
Возьмем для примера биографию немецкого офицера Бруно Винцера. Из-за
тяжелого материального положения в охваченной кризисом Германии, не
закончив полного курса среднего образования и воодушевленный военной
романтикой, он в возрасте 19 лет 13 апреля 1931 года вступил в
рейхсвер - маленькую стотысячную армию до-гитлеровской Германии.
Вступил, заключив контракт сроком на 12 лет: <Мы получали в месяц на
руки пятьдесят марок на всем готовом и при бесплатном жилище. Это были
большие деньги. Кружка пива стоила пятнадцать, а стакан шнапса -двадцать
пфеннигов. Пособие, которое получал безработный на себя и на семью, не
составляло и половины нашего жалованья. Если же безработного снимали с
пособия, он получал по социальному обеспечению сумму, которой не хватало
даже на стрижку волос>. Это жалованье, при 1/3 стоимости проезда в
поездах, Винцер получал первые два года службы. А затем <1 апреля после
двухгодичной службы наступил срок нашего призыва в армию и первого
присвоения нового звания. Мы были произведены в старшие стрелки,
получили нарукавную нашивку и больший оклад. Положив в карман первую
прибавку к жалованью, мы отправились в солдатскую столовую, чтобы
отпраздновать наши успехи. Повышение в чине двоих наших однополчан
отсрочили, так как 30 января они до поздней ночи <обмывали> назначение
нового канцлера и вернулись в казарму, перелезши через ограду, за что и
получили трое суток усиленного ареста. Ушел канцлер, пришел канцлер, а
порядок должен соблюдаться!>
И вот здесь Винцер описывает внутреннюю дилемму, которая в нашей армии
совершенно отсутствует: <После двух лет службы нас производили в старших
рядовых и мы получали первую нарукавную нашивку. Еще через два года
можно было стать ефрейтором и получить вторую нарукавную нашивку. И вот
тут-то солдат и оказывался на пресловутом <распутье>.
Направо дорога вела через кандидатский стаж к званию унтер-офицера,
унтер-фельдфебеля, фельдфебеля и обер-фельдфебеля.
Налево - к званию обер-ефрейтора и штабс-ефрейто-ра вплоть до конца
срока службы.
По первому пути могли пойти относительно немногие, так как число заплани
рованных должностей было ограниченным. Борьба за эти посты побуждала к
достижению наиболее высоких показателей.
... Я хотел не только идти по пути, предназначенному унтер-офицеру, но и
выбраться на офицерскую дорогу>.
Как видите, даже если рекрут поступал на службу, не имея никаких
претензий, то через два года он сам должен был все же определиться: кем
он хочет стать? Жуковым или Рэмбо?

КАНДИДАТЫ

Как я полагаю, в данных цитатах и Винцер пишет для немцев, а посему не
поясняет им то, что немцу и так понятно, и переводчики переводят не
совсем то, что хотел сказать автор. Скорее всего, речь идет не о
<кандидатском стаже>, о котором впоследствии ни Винцер, ни другие
мемуаристы никогда не вспоминали ни в каких случаях, а о статусе
<кандидата>, причем статус кандидата имели и те, кто хотел стать Рэмбо -
ефрейтором.
Так, как переводчики перевели, русский человек может понять, что у
немцев, чтобы стать лейтенантом, нужно было последовательно получать
звания: старший стрелок, ефрейтор, обер-ефрейтор, гаупт-ефрейтор,
штабс-ефрейтор, унтер-офицер, унтер-фельдфебель, фельдфебель,
обер-фельдфебель, гаупт-фельдфебель, штабс-фельдфебель и, наконец,
лейтенант. На самом деле это не так. Базовыми званиями, отражающими
базовые должности, были: ефрейтор, унтер-офицер, фельдфебель и гауптман,
соответствующие должностям: боец, командир отделения (10 человек),
командир взвода (около 50 человек) и командир роты (около 200 человек).
Все остальные звания (кроме лейтенантских) - это расширение званий на
этих четырех должностях. И поступивших в армию немцы учили на
какую-нибудь из этих должностей: бойца, командира отделения-взвода или
командира роты (офицера).
Поступившему в армию помимо желания был важен образовательный ценз -
какое учебное заведение рекрут закончил до зачисления на службу.
Ефрейтором можно было стать с любым образованием - хоть с низшим, хоть с
высшим - было бы желание. А офицером - только с полным средним. Если оно
было, как у Винцера, неполным, то можно было стать только командиром
взвода, т.е. фельдфебелем, пройдя, само собой, должность командира
отделения (унтер-офицера). Но образовательный ценз важен был только при
поступлении на службу, а дальше, если упорно работать, то стать офицером
можно было и без него, как стал сам Винцер, но это требовало большего
времени службы в доофицерских должностях, хотя, следует сказать, и имея
полное среднее образование, и желание стать офицером, в немецкой армии
им стать было далеко не.просто. Образование, по сути, не имело
значения - значение имел только ты сам - насколько ты действительно
атаман и по военным знаниям, и по всему остальному.
Немного о знаках различия. Как вы понимаете, достаточно важно, особенно
в суматохе боя, сразу понять, кто перед тобой - начальник или
подчиненный? Наиболее видное место для знаков различия - плечи, воротник
и головной убор. Наименее видное - рукава. Должности у немцев выделялись
очень четко, а расширение должностей было второстепенным. Солдаты,
старшие стрелки и все ефрейторы носили погоны и форму рядовых, а нашивки
и звездочки у них были на рукаве: важно было сразу определить, что это
боец, а то, что он и ефрейтор, - дело второстепенное. Унтер-офицеры и
фельдфебели имели серебристую окантовку вокруг воротника и погона (у
унтер-офицеров окантовка в торце погона отсутствовала, как на наших
курсантских погонах) и тканые <катушки> на петлицах. Офицеры имели
серебряные погоны, на воротнике специальные серебряные знаки в петлицах
(<катушки> ) и серебряный шнур на фуражке.
Полагаю, что при поступлении на срочную службу без претензий ты мог
окончить ее и уйти в запас старшим стрелком. Но если ты хотел быть
профессиональным военным, то с самого начала службы мог заявить, кем ты
хочешь стать, и в таком случае ты получал статус кандидата на эту
должность, и тебя начинали целенаправленно и ускоренно учить. Если ты
хотел стать Рэмбо, то становился кандидатом в ефрейторы, тебе через
погоны перебрасывалась <лычка> в виде витого шнура, и из тебя готовили
очень хорошего бойца. Поскольку у бойца тоже должна быть семья, то с
каждым очередным ефрейторским званием тебе повышалось жалованье. Похоже,
что было так: через два года службы солдат получал звание старшего
стрелка (четырехугольная звездочка на рукав), через четыре - ефрейтора
(получал на рукав шеврон), чер<ч носомь лет - гаупт-ефрейтора (плюс
звездочка), через десять лет - штабс-ефрейтора (плюс большая звездочка).
Пр.шда, как пишут историки, во время войны до обер-ефрей горского чина
дослуживались немногие - либо выбывали из строя, либо их служебный рост
в качестве бойца прекращался, и их все же производили в унтер-офицеры и
назначали командирами отделений. То есть в немецком понимании
ефрейторские звания - это не звания, а твой статус в должности бойца.
Если ты хотел стать командиром, а твое образование было недостаточным,
чтобы сразу получить статус кандидата в офицеры, ты становился
кандидатом в унтер-офицеры, по-немецки это звучало как <фанен-юнкер
унтер-офицер>. На солдатском погоне у тебя появлялась серебристая
<лычка>, как у ефрейторов Советской Армии, и тебя ускоренно начинали
готовить на должность командира отделения. Если образования хватало, то
ты становился фа-нен-юнкером офицером и у тебя на погоне было две
серебристые <лычки>, а сами погоны имели знаки различия тех званий,
которые ты получал по мере прохождения службы и занятия соответствующих
должностей.
Если я правильно понимаю, то <фанен-юнкер офицер>, полностью
подготовленный и уже имеющий фельдфебельское звание, получал статус
<фенрих>, т.е. чуть-чуть не офицер, если смотреть на это с другой
стороны, фенрих имел статус офицера, ожидающего вступления в должность
(скажем, обер-фенрих отличался тем, что воротник его фельдфебельской
формы был уже без унтер-офицерского и фельдфебельского галуна, ремень -
офицерский, а на фуражке - серебряный офицерский шнур).
К примеру, Петр I в своих собственноручных <Для военной битвы правилах>
в главе 17 <Учреждение к бою> пишет: <Офицерам места свои иметь по сему:
капитану - середь роты, подпорутчику - с правой стороны, фендриху - а
бу-де нет, то сержанту - с левой, по концам роты; всем сим стоять в
первой или другой шеренге спереди, а дале отнюдь не стоять назад, дабы
удобнее видеть и повелевать; порутчику назади смотреть над всею линиею
своей роты, капралам - каждому у своего капральства с правой стороны в
той же шеренге стоять и смотреть над солдатами, чтоб то исправлено, что
прикажет вышний офицер (а та-кож, когда офицер, который отлучится от
своего места для какой потребы (или убит, или управления в ином), також
убит и ранен будет, тогда капральному же на том месте стать и офицерское
дело управлять); сержанту у роты так поступать, как майор в полку;
каптенармусу и фурьеру помогать порутчику позади>. Как видите, сержант в
роте есть обязательно, и его задача (<как майор в полку> ) следить за
строем на левом фланге, но если в роте есть и фенрих (<фендрих> ), то
тогда следить за строем - это его задача. Однако, как видите, фенрих в
роте может быть, а может и не быть, т.е. это не звание, отражающее
должность в бою, а всего лишь, как я и писал, статус.
Я разбираю это потому, что американские историки сплошь и рядом статус
<фанен-юнкер> и <фенрих> считают воинским званием, а вслед за ними, само
собой, это делают и наши историки, вот только они не знают, куда это
звание всунуть в ряд немецких воинских званий и какие знаки различия
были у фанен-юнкеров и фенрихов. Но, скажем, тот же Бруно Винцер, да и
все немецкие мемуаристы, вспоминая сотни фамилий своих сослуживцев и
подчиненных, называя их звания, никогда не упоминают воинского звания
<фанен-юнкер> или <фенрих>. Винцер, описывая восемь лет своей службы в
званиях от рядового до обер-фельдфебеля во время, когда немцы срочно
готовили офицерские кадры, ни разу никого из сослуживцев так не назвал,
и только описывая, как его в числе нескольких обер-фельдфебелей
пригласили на празднование дня рождения Гитлера в офицерское казино,
упомянул: <Я сидел за одним столом с обер-лейтенантом Шнейдером, тремя
молодыми лейтенантами и одним обер-фенрихом>. То есть указывая на
необычность того, что и неофицеров пригласили в компанию офицеров, он
подчеркивает, что для сидевшего с ним рядом такого же, как и он,
фельдфебеля это было обычным, поскольку тот был фенрих - почти офицер.

КУРСЫ

Выше я написал, что если человек поступал на службу в немецкую армию с
желанием посвятить ей всю свою жизнь, то его начинали ускоренно и
целенаправленно учить. Вопрос - кто, какие преподаватели? В немецкой
армии не было никаких преподавателей, соответствующего кандидата учили
все, кто мог его научить тому, что обязан знать офицер. Так, к примеру,
Винцер, будучи фельдфебелем, преподавал на курсах офицеров запаса. Он не
учил их <вообще>, он был командиром взвода противотанковых пушек и на
курсах, организованных на базе его взвода, учил будущих пехотных
офицеров запаса устройству противотанковых орудий и тактике их
использования.
О военном деле немецкие офицеры знали очень много, и всему этому их
учили на практике, образно, давая не знания, а умение исполнять то или
другое. Чтобы не тратить время офицеров полка на индивидуальное обучение
будущих офицеров, для всех кандидатов полка в подразделениях,
соответствующих очередной теме обучения, организовывали кратковременные
курсы, на которых их всех вместе обучали.
Снова возьмем пример из воспоминаний Винцера. Еще на первом году службы
он определился, что хочет стать не бойцом (ефрейтором), а командиром -
фельдфебелем, поскольку образовательный ценз не давал ему права сразу
претендовать на должность офицера. Однако рейхсвер готовил офицерские
кадры, и с Винцером произошло следующее: <Вскоре после того, как я
вернулся из этого внеочередного отпуска в свою часть, меня вызвали к
командиру роты. Там уже собралось несколько унтер-офицеров и солдат. Нам
задали вопрос, который мы сначала не приняли всерьез, но затем пришли в
восторг:
- Кто из вас хотел бы стать офицером?
Когда все мы - вначале не сразу, а потом единодушно - подняли руки,
капитан сказал:
- Не радуйтесь преждевременно, это еще далеко не решенное дело! Пока
только краткий опрос, ничего боль
ше. Я просто хотел выяснить, намерены ли стать офицерами те из вас,
которые, возможно, для этого пригодны. Бла-
годарю вас, вы можете разойтись. Кроме того, прошу вас об этом никому не
говорить!
Все это длилось минуты две. Тем временем мы были зарегистрированы, и
вскоре нас стали направлять на различные курсы обучения.
Началось со специального обучения в качестве связных. За этим последовал
курс по технике разведки, затем - изучение пулемета; одновременно нас
использовали как загонщиков на офицерской охоте, потом откомандировали в
качестве ординарцев в офицерский клуб, чтобы ознакомить нас с той
обстановкой, в которой мы позднее можем оказаться.
Однажды меня зачислили в группу, которая в уединенном и замаскированном
ангаре тренировалась на деревянном орудии. Мы видели эту пушку впервые,
и нам строго-настрого приказали никому о ней не говорить. У нее были
обитые железом деревянные колеса, словно она предназначалась для конной
тяги. В действительности ей позднее придали резиновые шины, и она стала
известна в качестве 37-миллиметрового противотанкового орудия. При
деревянной пушке имелся предусмотренный для этого орудия затвор, и мы
учились заряжать и разряжать, используя учебные снаряды должного
калибра.
... С большим усердием я проходил очередной курс обучения. Он все больше
приближал к желанной цели тех из нас, кто в свое время рапортовал
командиру о готовности стать офицером. К изучению тяжелых пулеметов и
нового, еще засекреченного оружия прибавилось обучение приемам стрельбы
из артиллерийских орудий непрямой наводкой.
... Этот парад был последним служебным заданием, выполненным мною в
составе 5-й роты. Тотчас же после возвращения я был переведен для
дальнейшего обучения и использования в качестве командира отделения в
8-ю пулеметную роту>.
Замечу, что все это было на втором году службы, Вин-цер еще даже звания
<старший стрелок> не получил, а его уже, помимо собственно обучения,
начали стажировать в качестве командира. В конце концов, не через 4
года, а через 3,5 его производят в ефрейторы: <Присвоение мне звания
ефрейтора совпало с переводом в 14-ю противотанковую роту. Эта полностью
моторизованная часть только комплектовалась. Поэтому для нее была
освобождена церковная школа, расположенная в центре города. В классных
комнатах поселились рекруты, унтер-офицеры заняли учительскую и другие
помещения. Школьный двор превратился в двор казармы, орудия поместили в
гимнастический зал, а для автотранспорта были построены новые гаражи.
Машины, орудия, пулеметы и другая боевая техника имелись в полном
комплекте. Пахло свежей краской. Я рапортовал командиру роты:
- Ефрейтор Винцер, переведен в 14-ю роту!
- Когда вы произведены в ефрейторы?
- Десять дней назад, господин капитан!
- Вы будете командиром орудия. Вы уже знакомы с новыми противотанковыми
пушками?
- Так точно, господин капитан. Я обучался этому два года-
Вопрос был излишним - на столе лежало мое личное дело. Я заметил, что
командир его изучил, когда он продолжал:
- Вы вообще прошли ряд различных курсов обучения.
Имеете ли вы водительское свидетельство?
- Нет, господин капитан!
- Немедленно наверстать. Явитесь к заведующему
техническим имуществом! После службы - курсы шоферов, понятно?
- Так точно, господин капитан!
Все частные школы шоферов в городе были привлечены к делу, и мы
ежедневно до поздней ночи набирали наши учебные километры, разъезжая по
городу и окрестностям. Примерно за две недели я с успехом закончил и
этот курс>.
Заметьте, что учиться на офицера очень часто приходилось во внеслужебное
время, как в данном случае при получении водительских прав. Но у Винцера
в связи с его стажировками на командирских должностях уже давно звание
не соответствовало должности, поэтому после окончания курсов шоферов его
немедленно производят в унтер-офицеры, причем с того же дня, что он был
произведен в ефрейторы. Как видите, ввиду того, что Винцер выбрал
командирское направление службы, ему не только не пришлось выслуживать
звания обер-ефрейтора, гаупт-еф-рейтора, штабс-ефрейтора, но он и
ефрейтором, по сути, не служил - это были не его, командира, звания.
Вообще-то немецкие офицеры и солдат обучали очень старательно, к
примеру, Винцер пишет, что они обучали солдат лазить по деревьям - в
Советской Армии я о таком упражнении и не слыхал. А тех, кто хотел стать
офицерами, гоняли без жалости и, как вы видели, после службы заставляли
работать фактически официантами в офицерском клубе, чтобы будущие
офицеры учились тому, как офицер должен себя вести вне службы. Винцер
вспоминает: <Нашему командиру, австрийцу по происхождению,
представлялось более важным, чтобы мы научились вести себя как
<благородные господа>. Мне не только теперь это кажется смешным. И тогда
я все это не принимал всерьез и вызвал этим неодобрение адъютанта,
дворянина и помещика из Мекленбурга, который должен был привить нам
привычки и манеры <высших кругов>.
Меня учили, каким должен быть стол, сервированный согласно правилам
приличия, какие бокалы предназначены для белого вина и какие для
красного.
Меня учили, как надо приглашать даму на танец, когда надо даму именовать
<высочество>, а когда <графиня>, когда <сударыня>, и когда такое
обращение неуместно>.
Став унтер-офицером, Винцер уже мог жениться: <Финансовое положение
унтер-офицера позволяло вступить в брак. Впрочем, полагалось, согласно
предписаниям, дождаться двадцать пятой весны>. Однако по службе у
Винце-ра возникла проблема - он очень долго не мог подтвердить, что его
бабушка не еврейка (а после прихода Гитлера к власти с этим стало
строго), кроме того, он совершил дисциплинарный проступок и был наказан.
Все это вызвало определенные трудности. <Впредь до получения
свидетельства об арийском происхождении меня не продвигали по службе -
вероятно, сыграли некоторую роль и те три дня <на губе>; но я убежден,
что мне пришлось бы упаковать чемоданы, если бы не прибыло свидетельство
об арийской благонадежности, выданное соответствующей служебной
инстанцией гиммлеровских охранных отрядов.
Возобновились занятия на курсах. Сначала я попал на курсы кандидатов в
командиры взвода в Вюнсдорфе. Там
за нас так крепко взялись и задавали столько письменных работ, что у нас
пропадала охота ездить вечером в Берлин.
Зачисление на очередные курсы припвло меня на танковый полигон Путлос в
Шлезвиг-Голш/инии. Мы обучались взаимодействию танковых подразделений и
противотанковой обороне. Для этой цели в нашем распоряжении находились
учебные роты, а мы, курсанты, быпи назначены командирами взводов.
В 1937 году я в качестве командира полув;ии>д<11 дну мя орудиями
участвовал в больших осенних мании/ш* и Мекленбурге, на которых
присутствовал Муссолини>.
После этих маневров Винцер стал фельдфебелем, а еще через полтора года -
обер-фельдфебелем, и когда ему, наконец, в 1940 году надели серебряные
погоны,у него были все основания написать: <Этого дня я ждал с начала
моей службы, в ожидании этого дня я посещал одни курсы за другими и
занимался зубрежкой в свободные часы. Я хотел выбраться из <класса>
рядовых - и стал унтер-офицером. Я хотел выйти из <класса>
унтер-офицеров - и вот я стал офицером>. Хотя и с этим было не все так
просто: Винцер стал офицером на фронте, отличившись в должности
командира взвода 37-мм орудий и получив Железный крест. Правда, он стал
не лейтенантом, а сразу обер-лейтенантом и скорее всего потому, что
начальство видело в нем гауптмана - командира роты.
Винцер шел к офицерскому званию девять лет, пройдя через десятки
различных курсов и освоив все командирские должности. Но он был без
образовательного ценза, он был <офицером из фельдфебелей>, а те, кто
имел полное среднее образование, те вступали в армию фанен-юн-керами и
становились офицерами гораздо быстрее.
Фельдмаршал Кейтель стал лейтенантом в 1902 году после 15 месяцев
службы, фельдмаршал Паулюс, уйдя с юридического факультета, стал
лейтенантом в 1911 году через 18 месяцев, генерал-полковник А. Иодль в
1912 году - через 27 месяцев, генерал-полковник Гальдер в 1904 году -
через 24 месяца, генерал-полковник Гот в 1905 году - через 11 месяцев,
генерал-полковник Гудериан в 1908 году - через 11 месяцев, фельдмаршал
Лееб в 1897 году - через 32 месяца, фельдмаршал Клюге в 1901 году -
через
24 месяца, фельдмаршал Рейхенау в 1904 году - через 24 месяца,
фельдмаршал Рундштедт в 1893 году - через 15 месяцев и т.д и т.п. Как
видите, отсутствует какая-либо система - каждый становился офицером по
мере своей готовности им стать.
Интересно, что ни один немецкий мемуарист не вспоминает о сдаче им в
армии^хоть каких-нибудь экзаменов - полное отсутствие каких-либо
формальностей! Тем не менее кандидатов в офицеры каждый раз оценивали и
при этом очень строго, а, главное, далеко не всегда по их формальной
образованности. Я уже упоминал о воспоминаниях Отто Кариуса - командира
взвода <тигров>. Он пришел в армию из университета весной 1940 года и,
описывая марши в период начальной подготовки, пишет: <Они начались с
пятнадцати километров, возрастали на пять километров каждую неделю,
дойдя до пятидесяти>. К началу войны с СССР он был рядовым - заряжающим
в танке. Далее Кариус рассказывает:
<Поэтому у меня были смешанные чувства, когда 4 августа 1941 года я
получил приказ отбыть в Эрланген, в 25-й танковый запасной батальон. За
три дня до этого на погонах моей униформы появился галун унтер-офицера.
В Эрлангене мы сдавали экзамен на права по управлению грузовым
автомобилем и танком. Сразу после этого прибыли в Вюнсдорф близ Берлина,
чтобы пройти курс обучения кандидата в офицеры.
2 февраля 1942 года мне сообщили, что я не соответствую предъявляемым
этим курсом обучения требованиям. Также как и Герт Мейер и Клаус
Вальденмейр из нашего взвода, я конечно же, не принял все это всерьез.
Кроме того, был один вопрос, который мне никак нельзя было задавать. Я
думал, что мне представился случай доверить свои сомнения классной
доске. Но мое начальство вовсе не нашло забавным вопрос: <А офицеры
запаса человечны?> Так что мы все еще оставались военнослужащими
унтер-офицерского состава и кандидатами в офицеры, когда расстались с
курсом обучения. Собственно говоря, нас не слишком это огорчало.
В конце концов, новоиспеченным лейтенантам приходилось нести службу в
запасных частях, в то время как мы сразу же были отправлены в наш
прежний полк. Нас отпустили со словами ободрения. Наш офицер-куратор,
которого мы все боготворили, потому что он был настоящей личностью и
относился к своим обязанностям со всей душой, сказал на прощание, что
уверен: мы скоро достигнем своей цели на фронте. Там мы сможем гораздо
легче доказать, что достойны стать офицерами>.
Кариус, правда, не пишет точно, когда именно его сочли достойным стать
офицером, но, судя по хронологии, это случилось в зиму на 1943 год. То
есть сдача выпускных экзаменов в гимназии и сессионных экзаменов в
университете никак не гарантировала прохождение испытаний на звание
офицера в армии. Там все было сложнее.
Между тем с получением офицерского звания учеба в немецкой армии не
заканчивалась, а скорее, продолжалась в том же темпе. Вернемся к
воспоминаниям Бруно Винцера. Как только его произвели из
обер-фельдфебе-лей в обер-лейтенанты, то тут же назначили командовать
ротой, и в это время их полк вместо австрийца принял новый командир -
пруссак. Винцер пишет:
<Это был строгий командир. Однажды он отвел меня в сторону.
- Вы из рядовых выдвинулись в офицеры?
- Так точно, господин подполковник!
- Когда вас произвели?
Я подробно доложил.
Он осмотрел мою смешанную форму; я все еще был в форме обер-фельдфебеля
с пришитыми офицерскими петлицами и погонами и носил одолженную у
товарища фуражку с серебряным шнуром.
- Быстро все это смените! Прикажите портному сшить
вам мундир и тогда представьтесь мне снова!
- Так точно, господин подполковник!
Я стал теперь офицером, но не должен был произносить ничего
другого,-кроме <так точно>, лишь с легким поклоном и держа руку у
козырька - как был обучен. Если командир был настроен благожелательно,
он небрежным движением отводил мою руку от фуражки.
Он был настроен благожелательно и так закончил разговор:
- Я буду иметь вас в виду.
Через несколько недель он командировал меня на курсы ротных командиров в
школу танковых войск в Вюнсдор-фе под Берлином. Здесь я был обучен тому,
чему меня не мог обучить упомянутый мною адъютант в Рейнской области.
В Вюнсдорфе придавалось гораздо меньшее значение обращению с графинями и
отвешиванию поклонов; здесь готовились к совсем иному <танцу>, о котором
мы еще не имели представления>.
Между прочим, уже не помню, кто из немцев сказал, что победу Пруссии в
войне с Францией в 1871 году обеспечил школьный учитель. Это достаточно
расхожая мысль, особенно в системе народного образования, однако ее
никто не разъясняет применительно к собственно армии. Ведь основная
масса армии - это солдаты, а тогдашним пехотинцам, кавалеристам да и
основной части рядовых артиллеристов и саперов образование не
требовалось - с теми солдатскими обязанностями могли справляться и
вообще неграмотные. Речь тут о другом: резкое повышение общей
грамотности прусского населения дало возможность отбирать офицерские
кадры не только из дворян, но и практически из всех слоев населения, а
это значительно увеличило конкуренцию, упростило отбор и резко улучшило
командный состав прусской армии. Способные офицеры легко теснили
традиционные кадры прусского дворянства за счет более быстрого освоения
сложных новинок и быстрой обучаемости. А учиться немецкому офицеру
приходилось во время всей службы, поскольку немецкое командование не
назначало офицеров ни на какие должности, если не было уверенности, что
они с ними справятся, посему обязательно готовило их к этим должностям,
невзирая ни на какую тяжелую обстановку на фронте. Из воспоминаний Бруно
Винцера следует, что, поскольку он уже командовал ротой, то очередное
звание не задержалось, и в войне с СССР 1 мая 1942 года он стал
гауптма-ном, успешно командуя уже дивизионом, а в начале лета 1943 года,
в разгар сражения на Курской дуге: <Из управления кадров сухопутных
войск прибыл некий майор Прой, которому я должен был передать дивизион,
так как меня выделили для прохождения курсов будущих командиров полка>.
По нашим представлениям, Винцера послали в академию, поскольку в
послевоенной Советской Армии для занятия должности командира полка нужно
было три года отучиться в академии. Однако в немецкой армии, вспоминает
Винцер, все это выглядело так:
<На курсах командиров полков на танкодроме в Вюнсдорфе под Берлином
собралось около ста офицеров из армий и войск СС: капитаны, майоры и
несколько обер-лейтенантов.
В течение первой недели должны были состояться учения танкового полка,
затем мы должны были отправиться на три дня в Путлоз в Гольштейне, где
нам предполагали показать новейшие орудия и танки, а также стрельбу из
них боевыми снарядами; после этого мы должны были пройти курс обучения в
в Париже.
Наступили два знойных месяца во французской столице, о которой мы
мечтали, но которую во время нашего обучения почти не видали.
Мы зубрили инструкции, слушали доклады, смотрели фильмы, обменивались
опытом и заставляли полки и дивизии совершать походы на ящике с песком
или по карте. Для каждого командно-штабного учения нам накануне
сообщалась <обстановка>, и мы должны были в письменной форме разработать
и изложить свою оценку обстановки, предложения и приказы. Вводя новые
факторы по ходу командно-штабных игр, проверяли, насколько мы способны
быстро принимать правильные решения. От общей оценки по окончании курсов
зависело наше дальнейшее использование. Каждый хотел получить
квалификацию командира полка, добиться возможно большего успеха; ведь
результаты определяли всю дальнейшую карьеру. На этой почве
разыгрывалась яростная конкурентная борьба, а усиленные занятия
порождали подобие психоза>.
Однако, судя по тому, что Винцер достаточно неприязненно отзывается а
подготовке на этих курсах, и по тому, что он окончил войну гауптманом в
прежней должности командира дивизиона, он не сумел успешно окончить эти
курсы. Тем не менее, отметим, что немецкая <академия> располагалась в
трех местах и обучали в ней не более трех месяцев. У нас же война тоже
сократила сроки обучения и в академиях, однако и во время войны обучение
длилось от 6 до 12 месяцев.
Есть интересная радиограмма сражавшегося в начале 1942 года в окружении
под Вязьмой генерала П.А. Белова командующему Западным фронтом Г.К.
Жукову (между прочим, сам Белов окончил академию и знал пользу от
тамошнего образования):
<Главкому Жукову - 8.5.42 г.
Командир 2 гкд генерал Осликовский не выполнил моего приказа о вылете ко
мне. Затянув дело с отлетом, он, видимо, добился зачисления в Академию
ГШ. Прошу нарушить мирную жизнь Осликовского и выслать его ко мне
командовать дивизией>. (Гкд - гвардейская кавалерийская дивизия, ГШ -
Генеральный штаб.)
Я уже писал, что у немцев не было ни военных училищ, ни академий, но вот
мне принесли документально-рекламный фильм немецкой киностудии UFA
времен Второй мировой войны. Фильм называется <Фанен-юнкер> и начинается
с показа марширующих в зимнем камуфляже и с лыжами очень молодых людей,
входящих в достаточно большой комплекс многоэтажных зданий с вывеской
<Пехотное училище ? 1 > - так, по крайней мере, перевел переводчик уже с
английских титров. Далее идут кадры, как эти счастливые молодые люди
занимаются всеми видами спорта, плавают в закрытом бассейне и тому
подобные рекламные виды. Думаю, что о любом нашем военном училище
киношники сняли бы точно такой же фильм. Я смутился - неужели и у немцев
были такие же училища, как у нас? Училища, в которые принимали
выпускников школ и из которых их выпускали офицерами?
Но вот фанен-юнкеров показали в повседневной форме (а в кадр попадало
человек 40), и выяснилось, что у всех воротники обшиты галуном, т.е. все
они были минимум унтер-офицеры. Затем в эпизодах стали попадаться погоны
и мундиры крупным планом и оказалось, что у унтеров погоны пересекаются
двумя лычками <фанен-юнкера офицера>, а вот у фельдфебелей - не у всех.
То есть часть фельдфебелей была из солдат без образовательного ценза.
Практически у половины (если не больше) курсантов в пуговичную прорезь
кителя была продета ленточка Железного креста 2-го класса, у некоторых
висели и кресты 1-го класса, а у одного был огромный шрам на лице.
Сомнения исчезли - все они были бывалые воины, фронтовики.
В кадры фильма попали четверо преподавателей: один га-уптман вел занятия
по национал-социалистической идеологии, второй преподавал автодело,
третий - тактику, и обер-лейтенант был артиллеристом. Все четверо имели
Железные кресты 1-го класса и Штурмовой знак, т.е. каждый из них лично
ходил в атаку не менее 10 раз. Впечатлило, что все преподаватели были не
только заслуженными фронтовиками, но и в невысоком звании, т.е. будущих
лейтенантов учили их будущей работе те офицеры, которые прекрасно знали
эту работу в самом современном ее виде. (Видите ли, можно ведь и маршала
поставить учить лейтенантов, но что он помнит о том, как командовать
ротой?) В итоге в этом фильме внешне все было, как и у нас, но внутренне
все различалось - здесь не учили бывших школьников <на офицеров>, здесь
доучивали <почти офицеров>.
Между прочим, выше я цитировал Кариуса, которого отозвали на курсы
шоферов и механиков-водителей танков, а потом он около 3 месяцев учился
и на курсах офицеров, с которых, правда, не сумел выпуститься
лейтенантом. Судя по всему, он учился именно в таком училище.

ЕДИНОНАЧАЛИЕ

Поскольку мы говорим о разнице в обучении наших и немецких офицеров, то
этот разговор следует подытожить темой, чрезвычайно важной, - тем, что в
огромной мере определило силу немецкой армии. В предыдущих главах я
писал, что наши офицеры трусили в принятии собственных решений, а вот
немцам в этом плане было легче, поскольку они очень давно и настойчиво
прививали своим офицерам и генералам способность к смелости - к принятию
самостоятельных решений в бою. Вообще-то такая самостоятельность
называется единоначалием. И это единоначалие декларируется во всех
армиях, в том числе, уверен, декларировалось оно и в Красной Армии.
Однако, объявив, что подчиненный является единоначальником, начальство
тут же, не стесняясь, начинало указывать ему, какие именно решения
принимать. Указывало уставами, директивами, инструкциями, мудрыми
теориями профессоров, наконец, поощрениями, если подчиненный
единоначальник <самостоятельно> принимает такое решение, как начальник
скажет или хочет. Не могу определенно сказать, как с этим делом обстояло
у французов, англичан или американцев, победивших немцев в Первую
мировую войну, но, думаю, что тоже не бог весть как. В противном случае,
полагаю, британский фельдмаршал Монтгомери, сам уже на тот момент
немолодой (52 года), не написал бы в своих мемуарах о британской армии
образца 1939 года следующих строк:
<Все высшие командные посты занимали <хорошие боевые генералы> прошедшей
войны. Они слишком долго оставались на своих местах, лишь делая вид, что
кто-то может претендовать на их кресла, а на самом деле никого не
подпускали и близко.
... В итоге наша армия в 1939 году вступила во Вторую мировую войну
великолепно организованной и оснащенной для боев 1914 года и имея во
главе не отвечающих требованиям современности офицеров>.
А немцы и так чуть ли не столетие настойчиво внедряли в свои войска
единоначалие, а после поражения в Первой мировой войне, если верить
Мюллеру-Гиллебранду, приложили к развитию самостоятельности у немецких
офицеров огромные усилия. Мюллер-Гиллебранд сообщает (выделено мною):
' <То обстоятельство, что нашей воле противостоит независимая и часто
трудно распознаваемая воля противника, создает в войне атмосферу
неопределенности и является причиной постоянного изменения обстановки.
Различные трудности, возникающие при реализации принятого решения, и не
в последнюю очередь огневое воздействие противника, еще больше усиливают
неопределенность, мешая точно предвидеть ход борьбы. Как бы тщательно ни
продумывалось использование всех средств с целью выяснения
действительной обстановки, определения замысла противника и
осуществимости собственного решения, всегда будет оставаться сфера
напряженной неопределенности, которая должна восполняться способностями
и усилиями командиров и подчиненных. Перед такого рода трудностями, не
всегда поддающимися точному учету и предвидению, стоит каждый
военачальник, будь то командующий войсками какого-либо театра военных
действий, командир батальона или командир самого мелкого боевого
подразделения.
Командир каждой части, ведущей боевые действия, имеет свое собственное,
постоянно меняющееся представление об обстановке, о замысле и
возможностях противника и своих возможностях.
Основой действий командира остается принятое им решение, которое
определяется боевой задачей и личными способностями данного командира.
Задача формулируется в приказе. Чем выше по должности командир,
получающий приказ, тем в течение большего времени приказ должен
сохранять свою силу с момента его получения и тем большую свободу он
должен предоставлять в выборе способа его выполнения, так как
необходимо, чтобы принимаемые меры соответствовали постоянно
изменяющейся обстановке. Речь идет, таким образом, о том, чтобы
командир, отдающий приказ, заблаговременно и четко определил цель,
которой он хочет достичь, и предоставил бы подчиненному возможно большую
свободу действий при реализации этого решения. Не безвольное подчинение
и следование букве приказа, в котором невозможно предусмотреть всех
перипетий борьбы, а лишь инициативные действия командира, направленные
на осуществление замысла вышестоящего начальника, в состоянии преодолеть
громоздкость современной массовой армии и обеспечить использование ее с
максимальной эффективностью.
Генерал-фельдмаршал граф Мольтке исходил именно из этого, отдавая свои
классические лаконичные директивы армиям во время войн 1866 и 1870 гг.
Но ему на собственном опыте пришлось убедиться в том, что практическое
применение этого способа действий предполагает более основательную
подготовку командиров всех степеней, чем она была в его время. Поэтому
вся его многолетняя дальнейшая деятельность в мирное время и
деятельность его преемников были посвящены этой подготовке, имевшей
своей задачей:
а) добиться единого подхода к рассмотрению обстановки (оценка обстановки
и принятие боевого решения) всеми командирами,
б) избегать всякого сковывающего схематизма в вопросах управления
войсками в бою и
в) развивать у всех командиров самостоятельность мышления и действий.
В итоге сочетание свободы в осуществлении боевых задач, предоставляемой
командиру-исполнителю, и личной инициативы последнего стало особой
отличительной чертой и фактором силы прусско-немецкой армии. Чрезмерное
увлечение той или иной стороной, имевшее иногда место, не меняло
существа дела. Чем с большей эффективностью велось обучение и воспитание
командного состава в этом направлении, тем с большей уверенностью,
быстротой и гибкостью войска могли выполнять свои боевые задачи. Кроме
того, это позволяло командованию учитывать в своих расчетах смелость
действий как дополнительный фактор и реализовать скрытые потенциальные
возможности, которые таятся в любой обстановке, но которые редко удается
своевременно распознать и использовать в своих целях. И, наконец, тем
большей была возможность поставить противника в зависимость от своей
воли, то есть, другими словами, обеспечить за собой наряду с
материальными факторами силы возможно больше других предпосылок для
достижения успеха.
Принцип единоначалия в управлении войсками, не допускавший побочных
путей отдачи приказов и приказаний, а также свобода принятия решений
давали общевойсковому командиру возможность уверенно проводить свое
решение в жизнь. В сухопутной армии в отличие от высших органов ОКВ этот
принцип неограниченной командной власти проводился, как и прежде, с
достаточной последовательностью.
Из поколения в поколение (и, в частности, после 1918 г. и после 1935 г.
уже в новой сухопутной армии) в процессе практической учебы велась
систематическая работа по усовершенствованию и внедрению описанных
принципов управления войсками в их гармоничном взаимодействии друг с
другом. Эта работа принесла свои плоды в кампаниях 1939 и 1940 гг., а
также в операциях 1941 г. на Балканах и в Северной Африке. Она же
явилась одной из предпосылок того, что сухопутная армия смогла начать
свой роковой поход против Советского Союза, имея недосягаемый
для того времени уровень боевого мастерства, обладая большим опытом и
уверенностью в своих силах. Ее руководство также с уверенностью начало
эту войну, несмотря на то, что противник имел огромное численное
превосходство>.
(Насчет огромного численного превосходства - это немцы себе льстят,
чтобы как-то оправдать свое итоговое поражение от войск Красной Армии.
Причем немецкие генералы в этих попытках оправдаться уже не замечают,
что выставляют себя, генералов, идиотами, которые, нападая на СССР,
оказывается, не знали, что численность населения Советского Союза 190
млн. человек, что зимой в России холодно, осенью и весной слякотно,
летом пыльно, а на Кавказе есть горы. Почитаешь их мемуары, и
выясняется, что обо всем этом немецкие генералы узнали уже после того,
как напали на Советский Союз.)
Но куда денешься от фактов - ведь немцы все же нанесли нам тяжелейшие
потери и, утверждаю, в первую очередь потому, что их средний офицер был
лучше нашего, а лучше он был, в первую очередь, потому, что его лучше
учили и готовили. Сравните: немцы учили своих офицеров <избегать всякого
сковывающего схематизма>, а русская Академия Генштаба, по словам
генерала Мартынова, <вместо практических деятелей ... воспитывает
доктринеров>. Немцы сто лет воспитывали в своих офицерах
<самостоятельность мышления и действия>, а у нас <инициатива безжалостно
подавляется в академии>.

НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМ И РЕВАНШИЗМ

Я писал, что многие века немцы были хотя и честными, но все же
космополитами безродными - служили тому, кто больше заплатит. Пруссия
начала поднимать на свои знамена патриотизм, и ее армия уже многого
достигла в войнах с Австрией и Францией во второй половине XIX века, а
вся Германия - в Первую мировую. Немцы и так уже были патриотами, но
особенно усилил эту немецкую черту национал-социализм. Мерзкое, конечно,
явление, но еще более мерзким является подход к нему нынешних массовых
историков и пропагандистов. Национал-социализм замалчивается, а ведь его
нужно изучать и <не выплескивать с водой и ребенка>. Мерзким в нацизме
является расизм, но идеи социализма тут при чем? Чем плох немецкий
символ веры тех времен - <общее благо выше личных интересов>? Чем
плохо - <думать не о себе, а о целом, о нации, о государстве>? Организм,
который плюнет в Гитлера за слова <мы не желаем другого бога, кроме
Германии>, не нужен ни в каком государстве, и особенно в таком
государстве, как Израиль.
Когда я расследовал <Катынское дело>, то натолкнулся на отрывки из книги
польского офицера Ромуальда Святе-ка. Святек просидел у нас в лагерях
20 лет и вспоминает эпизод, в котором меня впечатлила не катынская тема,
а суждения немецкого офицера о том, кто такой офицер. Я много читал
разных патриотических высказываний, но еще не встречал такого краткого и
точного (выделено мною): <Будучи в Воркуте в лагере ? 10, я встретил
майора немецкой армии, который с 1941 года находился в оккупированном
Смоленске. От него я узнал, что немцы и в самом деле захватили несколько
лагерей с польскими военнопленными, расположенных в этом районе. Однажды
в беседе я поинтересовался его мнением о Катыни. Он прямо мне ответил,
что это дело рук немцев, поскольку это отвечало их интересам, и искренне
удивился польским протестам. Майор придерживался мнения, что хороший
солдат, а тем более офицер должен умереть, если погибает его родина. Он
заявил, что, попав в руки русских, хорошо понимал, что может умереть, и
если этому суждено будет случиться, он примет смерть как подобает
немецкому офицеру>.
И, наконец, немецкие офицеры и генералы в среднем были реваншистами -
они хотели войны. Если во Вторую мировую войну мы их победили вчистую,
т.е. у самих немцев не оставалось ни малейших сомнений, что русские их
победили, то в Первую мировую ситуация была иная. Тогда Россия сдалась,
а немецкая армия оставалась непобежденной, и линия фронта проходила по
французской территории. За всю войну ни один солдат противника не ступил
на собственно немецкую землю, исключая разве Восточную Пруссию, куда
временно вторгались русские войска. Подавляющая масса немецкого
офицерства была уверена, что Германия сдалась из-за удара в спину
революционеров, и не сильно в этом ошибалась. У немецкого офицерства
было убеждение, что если удар в спину не повторится, то Германия победит
любого врага, нужно только хорошо подготовиться к войне. И они
готовились.
И дело здесь не в накоплении оружия и даже не в тщательнейшем обучении
солдат - главное заключалось в подборе офицерских кадров. Если,
предположим, ты, командир дивизии, собираешься мирно прокантоваться в
своем кресле до пенсии, то и командиров полков ты будешь подбирать так,
чтобы они и смирные были, и не подсиживали тебя, и при твоем посещении
полка хороший стол накрыли, баньку истопили и баб пригласили. А если ты
собрался воевать, то не можешь не понять, что такие полковники готовят
тебе не только смерть, но и позор, посему и подбирать ты будешь
совершенно иных офицеров.
Подводя итоги главы о подготовке офицеров, давайте выделим
принципиальную разницу в постановке этого дела у нас и у немцев. У нас
уже минимум полтора века офицеров обучают и готовят вне армии те, кто
мало воевал и служил и лично воевать и служить не собирается. Готовят не
для грабежа других стран, а для грабежа казны своего народа.
А у немцев офицеры воспроизводились в недрах армии, и воспроизводились
они для войны.
Да, во Второй мировой войне победили советские офицеры, но победили не
за счет высокого уровня всей их массы, а за счет не очень большого
количества лучших из них, при крайней подлости многочисленных худших.
Это вызывало искреннее удивление немцев. Немецкий ветеран войны Г.
Бидерман пишет: <Начав свой поход на Советский Союз, мы очутились лицом
к лицу с непредсказуемым противником, чьи поступки, сопротивление или
преданность невозможно было предвидеть или даже оценить. Временами мы
сталкивались с фанатическим сопротивлением горстки солдат, которые
сражались до последнего патрона и, даже исчерпав все запасы,
отказывались сдаваться в плен. Случалось, перед нами был враг, который
толпами сдавался, оказывая минимальное сопротивление, причем без ясно
видимой причины. При допросах пленных выяснилось, что эти переменные
имеют мало общего с образованием, местом рождения или политическими
склонностями. Простой крестьянин отчаянно сопротивлялся, в то время как
обученный военный командир сдавался сразу же после контакта с нами.
Следующая схватка показывала прямо противоположное, хотя при этом не
усматривалась система или явная причина.
Оказавшись в ловушке в старом медном руднике возле Керчи, несколько
офицеров и солдат Красной Армии продолжали оказывать сопротивление в
течение всей оккупации полуострова. Когда в их опорном пункте были
исчерпаны запасы воды, они стали слизывать влагу с мокрых стен, пытаясь
спастись от обезвоживания. Несмотря на жестокость, которую проявляли их
соперники на Русском фронте, у противостоявших им германских военных
возникло чувство глубокого уважения к этим уцелевшим бойцам, которые
отказывались сдаваться в течение недель, месяцев и лет упорного
сопротивления>.
Мы победили благодаря лучшим, но, к сожалению, лучшие и гибли в
непропорционально больших количествах.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Ну и что в итоге?
Итог неутешителен - с такими генеральскими и офицерскими кадрами воевать
нельзя - себе дороже. Нужно обсуждать пути, как вырастить такой
командный состав, чтобы, отдавая в армию детей, бояться только
противника, а не своих же генералов. Но с кем обсуждать? С теми, кто
хочет, чтобы Россия имела достойную армию, но не имеет для этого власти,
или с теми, кто имеет власть? Но ведь тем, кто имеет сегодня власть в
России, плевать на армию - им чем она хуже, тем лучше. Слабая армия не
нападет на их благословенную Америку, в которой они спрятали украденные
у России деньги и куда, в случае чего, они собираются удрать. А если
даже наша нынешняя армия и нападет на США, то американцы купят в нашей
армии генеральских уродов, как они купили их в Ираке, и эти уроды
предадут.
И, тем не менее, давайте немного поразмышляем на тему, какая бы у нас
была армия, если бы не наша вонючая власть.
Что надо было бы оставить свое? Самоотверженность, сознание того, что ты
частица народа, патриотизм и самопожертвование. Не будем напрасно хулить
немцев, но эти вещи у нас были лучшего качества.
Что надо было бы взять у немцев? Ту степень делокра-тизации (сами немцы
называют ее единоначалием), что у них была, и осмысленность того, зачем
это единоначалие требуется. Напомню, что именно единоначалие дает.
При бюрократизме думает только самый высокий начальник, а чаще всего и
не он, а его ни за что не отвечающие штаб и советники. Все остальные
командиры просто тупые передатчики приказов сверху вниз. А при
единоначалии каждый из них должен думать, т.е. вносить в победу
собственный ум, и при этом масса ума, собранного для победы, многократно
возрастает. При единоначалии каждый командир становится творцом, а
посему его жизнь становится интереснее и счастливее.
Второе, что надо взять у немцев, - храбрость. Не годится, когда на
одного храбреца десяток трусливых подонков в погонах. В бою на этих
перепуганных баб храбрецов не напасешься. Никаких извинений трусости
быть не может. Не важно, кого этот офицер боится, - жену или
начальника, - раз трусит, значит, погоны долой! Когда будет рядовым, у
него за спиною будет капрал с палкой, а за офицерами их не поставишь. Не
уберем из армии трусов, и случится война - солдатской крови трусы в
погонах прольют немерено.
Третье - смелость. Однако смелость базируется на знании своего дела, а
посему является следствием подготовки офицера. Я не вижу никаких
достоинств в нынешней системе военного образования. За полтора века она
убедительно показала свою никчемность. Тут нам нужно как немцам - не
<учить на офицера>, а воспроизводить их из недр армии - делать
командирами лучших бойцов.
И, главное, нам нужна честность командного корпуса армии, такая
честность, как у немцев, но лучше. Вспомните, что древние персы ценили в
воине - стрельбу из лука, езду верхом и честность. Первые две вещи - это
пустое, этому обучатся, а главное - честность! Во всем, в любых мелочах!
В пустяке соврал, значит, в командиры не годится - трус! В бою, сволочь,
прольет солдатскую кровь из-за своей трусости.
Все это, скажете вы, хорошо, да где же таких взять? Ведь их, таких,
пожалуй, что и у немцев не осталось, а мыто их где насобираем? В армии и
в государстве - где ж еще? Не китайцев же приглашать (хоть я против них
ничего и не имею) - наша проблема, нам ее и решать.
Для начала я персональные воинские звания упразднил бы, а армию разделил
на три части: боевую, тыловую и вспомогательную.
В боевую я бы включил всех тех, кто действует оружием, неважно, личным
или коллективным. Это не только стрелки, но и экипажи самолетов и боевых
кораблей, расчеты орудий и ракетных систем. Их бы называл не солдатами,
а бойцами или воинами. И в названиях их подразделений употребил бы как
можно больше слов с русскими корнями. Неважно, что эти слова сегодня
менее употребимы, чем иностранные, но русский человек их суть
почувствует. Чем плохи для названий боевых подразделений и частей слова
<ватага>, <артель>, <сотня>, <полк>, <дружина>, <рать>, да, собственно,
чем плоха татарская <тьма>? Ведь давно вместе живем, и выражение <тьма
народу> понятно русскому без перевода. И чем плохи названия командных
должностей <приказной>, <старшина>, <прапорщик>, <сотник>, <артельщик>,
<боярин>, <воевода>? Дело здесь не в квасном патриотизме, просто эту
боевую часть армии нужно отделить и выделить капитально, поскольку
именно в нее нужно будет отбирать лучших из тех, кто есть, и именно ее
командный состав должен выстроить хребет армии.
Вторая часть армии - тыловая. Это те, чье действие оружием по противнику
в успешном бою не предполагается, но, с учетом всех превратностей войны,
возможно. Это строители и тыловые колонны, различного рода
радиометристы, связисты и служащие штабов. Им бы я оставил и звание
<солдат>, и нынешние звания, проектируя их на должности. Чем будет
плохо, если объединением будет командовать воевода, начальником его
штаба будет подвоевода, а начальником оперативного отдела -
генерал-майор?
Ну и оставшаяся часть армии - от военных комиссаров, до работников
Минобороны - это военнослужащие. И название их должностей - военные
советники соответствующего класса.
И, конечно, внешне, по форменной одежде эти три части армии должны
отличаться очень резко. Разделить армию нужно по целому ряду причин, но
сначала главной будет нехватка храбрых, смелых и честных. Вот таких и
нужно в первую очередь направлять в боевую часть армии, а эту боевую
часть сделать кузницей кадров для остальных частей. Поскольку, как я
полагаю, все поступающие в армию должны начать службу бойцами, а уж
затем, если командиры воинов сочтут их способными занимать должности в
армии, то переходить в солдаты или военнослужащие.
Поскольку как ни объясняй, а все равно найдутся те, кто поймет тебя
неправильно, то еще раз подчеркну: все предложенные мною выше
реорганизации вторичны и нужны лишь для одного - для отбора и
комплектации командных кадров армии людьми честными, храбрыми и смелыми.
Кормить в качестве армии всех тех, кого мы кормим сейчас, - это унижение
для народа.

Все это не осилил. Но вот пройдя весь путь подготовки офицера в СА могу только сказать, вся система подготовки была ДЕРЬМО, особое спасибо замполитам и особистам. Офицера не нужно готовить, офицер - это лучший солдат, который знает специальность, пользуется уважением у коллег и готов отвечать за принятые решения (зачастую своей жизнью). Никогда ничего подобного военная мысль русских теоретиков не излагала, тем более что основополагающим было правило,- найти крайних,- уйти от ответственности. Готовте солдата и получите офицера. Только идеологию нужно запихать в зад. А СА без идеологии ну никак, да и русская армия с полковым попом была наглядным примером, отсель и необходимость заградотрядов. Профессионализм не ценили никогда ни при царе, ни тем более при коммунистах (типа, морды бить у нас в деревне все умеют).

Originally posted by leonid_g:
Но вот пройдя весь путь подготовки офицера в СА могу только сказать, вся система подготовки была ДЕРЬМО

Ну это кто как учился

Антирусские подтирочные бумажки.
Порождение иностранных агентов и пропагандистов.

Фильтры надо ставить чтобы чурки вроде майора и leonid_g ни в руководство, ни в русскую армию не попадали.
Шпионов и агентов влияния казнить, этот материал показательный пример их деятельности.

2ГОГА.так стоит посмотреть РF этого майора и
все понятно станет.это ж оуновец.бандеровец завзятый.

Originally posted by Майор:

Я вспоминаю, что в жизни слушал, может быть, сотни рассказов приятелей и
знакомых о службе в армии, но не вспомню в этих рассказах ни одного
теплого слова об офицерах, хотя почему-то вспоминается рассказ о ротном
старшине, которому рассказчик даже после демобилизации письма писал -
так был этому старшине благодарен.

ЗВЕЗДЕЖ
Любой практически дембель всегда помнит кого-то из своих офицеров. И в противопоставление ему помнит кого-то с плохой стороны. Обычно либо плохой взводный - хороший ротный, либо наоборот.
Офицеров часто приглашают на свадьбы после дембеля, письма им пишут. Одним словом, автор либо не знает либо звездит.
А вот вороватого и бестолкового прапора-старшину вспоминают нередко со смехом.
Я сам помню, как меня, зеленого курка, учили всему настоящие русские Офицеры.

Originally posted by Мухин?:

я по-настоящему в армии не
служил,
...
у нас
на военной кафедре
...

рабочие вверенного мне цеха

После этого читать не стал.
Член не дорос про Армию писать.
Стахановец херов

После этого читать не стал.
Тем не менее Мухин - известный публицист и читаеться многими людьми.
Я кстати к его творениям отношусь весьма отрицательно, а вот весьма много знакомых (и весьма неглупых людей) читают его запоем и очнеь почитают.
Дискуссия на ВИФе по поводу этой статьи была весьма продуктивна.
С указанием различных национальных способностей формирования офицерской элиты.
Колоритный пример - британия, назначение командиром группы мтареых командос мальчика из очень хорошей семьи , закончившего престижную школудед котрого пгоиб под балклавой.
Вроде бы маразм, ан нет. Командир из этого мальчика получился - крест Виктории в 19 леи и инвалидность в 21.
дело в том, что британцы считают что научить командовать 9в смысле повелевать, приказывать так чтобы подчинялись) - более трудное дело, чем технические знания (их мол освоить намного проще)
И узаконенная дедовщина в частных учебных завдениях для элиты тому инструмент.
У бритишей эта система реально работала.
---
Член не дорос про Армию писать.
Стахановец херов
---
Он дорос до зама директора крупного предприятия. При сталине таким генеральские звания давали, пришлось бы во фрунт становиться :-)

[QUOTE]Originally posted by spec:
[B]

Офицеров часто приглашают на свадьбы после дембеля, письма им пишут. Одним словом, автор либо не знает либо звездит.

Приглашали,правда на крестины,а не на свадьбу.
Даже неудобняк,что не смог приехать.
Письма-пишут-не так,чтобы часто,но факты имеют место.
Даже приходится память напрягать,чтобы вспомнить того,или иного бойца,или сержанта.
И,ведь вот,что интересно-НИКОМУ из них я адреса не давал,кроме своего ЗКВ,это значит,что всем остальным пришлось после дембеля выйти на него и узнать мои данные.
И не лень-же было!
При том,что обращался я с подчиненными предельно жестко и меньше всего ждал именно такой реакции с их стороны,к своей скромной персоне.

Оригиналлы постед бы Майор:

Из книги Мухина Если бы не генералы.
<... >
------

Думаю, все очень просто. Автор никогда не общался напямую с немецкими офицерами. Т.е. снова противопоставление того, что есть на самом деле здесь и идеальной мечтой ТАМ.

По поводу немецких военных - действительно, у них есть огромный личный интерес к <<военному делу>>. Но только как к игре. Они очень любят играть в войну.

Отношение к солдатам - да. На словах - как к (меньшим) братьям. На деле - как к массе, нужной для личной карьеры. Никаких сантиментов.

Originally posted by spec:

Ну это кто как учился

Как бы не учился, но за 8 лет командных должностей из, в общем, более 200 подчиненных ни одного 200 или 300, а вот с "землячеством" пришлось постолкнутся. "Нац кадры", не то чтоб не люблю, "нэнавыджу" вместе с "интернационализмом".

Очень интересный труд. Узнал много нового. Удивительно, что в Германии учебных заведений меньше, а учат больше.

ИМХО вы недооцениваете военных бюрократов. В мирное время борьба за выживание армии переходит с полей сражений в конкуренцию за долю из госбюджета. Больше денег - сильнее армия и выше зарплата. Для этого нужны другие специалисты. В мирное время армия забюрокрачивается. Нужно принять это как должное и приспосабливаться. Боевые части и командиры отдельно. Придворные спецы по выбиванию фондов - налево.

Офицеры были и есть разные и в большенстве своём знающие и достойные увожения люди. Единственное счем согласен так это с тем что СА была политизирована до предела. Офицер как и солдат должен служить стране а не политической системе (партии). Я-бы запретил офицерам на действительной службе состоять в партиях.
В этом отнашении ин тересен пример США, военно-служащие принимают присягу по защите конституцыи а не партии или политического строя.

К любому источнику, и Мухину в том числе, надо относится критично. Есть у него передержки, и армию он знает со стороны. Однако Мухин, как мне кажется, искренне болеет за свою Родину, и достоин уважения даже за одну книгу "Катынский детектив". Что касается темы- проблема существует, и поднял ее почему-то гражданский Мухин, а не высокий военный чин. Впечатление такое, что становясь генералом, офицер забывает свои лейтенантские (а кто-то и солдатские) годы и все с ними связанное. Посмотрите на расейских генералов мирного времени- это еще та песня. И если они вдруг попадают во власть- вообще туши свет. Отдельные исключения только подтверждают правила. А государственная власть, к сожалению, видит армию преимущественно генеральскими глазами. КПСС здесь ни при чем- сколько анекдотов ходит про покраску травы перед проверкой, а посмотрите, что сейчас в Питере делается перед саммитом. То же самое, только краски на N порядков больше. А все выросли, блин, и воспитывались в советские времена.
Кстати, за последние годы на улицах стало намного больше откровенно жирных офицеров. Ну и кто их на перекладину загонит?

Originally posted by omsdon:
Офицеры были и есть разные и в большенстве своём знающие и достойные увожения люди. Единственное счем согласен так это с тем что СА была политизирована до предела. Офицер как и солдат должен служить стране а не политической системе (партии). Я-бы запретил офицерам на действительной службе состоять в партиях.
В этом отнашении ин тересен пример США, военно-служащие принимают присягу по защите конституцыи а не партии или политического строя.

Формально всё было правильно, т.к. "народ и партия" "были" "едины".

Originally posted by vladimtat:

Кстати, за последние годы на улицах стало намного больше откровенно жирных офицеров. Ну и кто их на перекладину загонит?

"Пиджаки"

Ерунду этот Мухин пишет, тем более, что и в СА не был.В стиле "Ледокола" Суворова.
Я 19 лет назад срочную отслужил, до сих пор хорошо помню и ком.полка, и ротного и взводного, практически всех офицеров, с которыми сталкивался по службе. И мы-солдаты их уважали. Офицеры с нами и марш-броски бегали и т.д. и т.п.
Что касается "откровенно жирных", так они и тогда были, все больше из Москвы с проверками.

В советское время невольно сравнивал гдэровских офицеров и наших. Немцы как то постройнее были.

Так об этом и речь. Взводный- нормальный, ротный- тоже, комбат- так же в большинстве случаев. Ну а генерал (не командир дивизии, а из Арбатского округа)? Что, думаете на зарплату живет? Чем дальше от бойца, тем меньше о нем болит голова. Из генералов последним из солдатского котла наверное Суворов еще ел. А кто- нибудь видел кордебалет с оркестром на плацу в составе мотострелковой бригады в течении 2-х часов? И с тучей генералов на трибунах? Апофеоз показухи под гордым названием "Смотр боевой готовности", еще 20 лет тому назад! Придумал эту хрень явно не член Политбюро. А боец ходит до сих пор в шинели имени императора Николая I и с аналогичным "сидором", и рвет простынь на подшиву. И ни у одной б... ди об этом в МО голова не болит. Ни раньше, ни сейчас.

Как раз не об этом речь в сем пасквиле, а об отсутствии боевого духа у Русского-Российского офицерства, его слабой подготовке и бездарном обучении и о превосходстве армий иностранных, в т.ч. Германской.
Еше раз повторюсь-весь этот опус иначе,как про-фашистским бредом сивой кобылы и назвать - то нельзя.
P.S. Во всех армиях мира воров-генералов достаточно, в семье не без урода. Только они не воюют, а воруют...

Зачем же так. Сталинские репрессии отбили инициативу. Остался страх за свою жизнь. Поэтому в то время качество офицерского корпуса было ниже чем у немцев.

Возможно на кануне и в самом начале ВОВ так оно и было, но потом армия не деморализовалась, скорее наоборот, окрепла и во многом благодаря Советским офицерам. Имненно это и говорит о силе духа Русского Солдата.Чего конечно нельзя сказать о Германской армии середины(разгром под Сталинградом и т.д.) - конца ВОВ. Солдаты и офицеры в плен сдавались сотнями тысяч.Не сладко им пришлось после победного, практически без сопротивления шествия по Европе.Кстати, а что мухин думает о Фрацузской армии тех лет?
К тому же он очерняет Русскую Армию всех времен, от Петра до наших дней.
P.S. Германия хоть одну войну с Россией выиграла?

Что бы прославить нашу армию не обязательно очернять другую.

Кста-ти если у нас были такие замечательные офицеры откуда в армии дедовщина?

Абсолютно согласен, поэтому и адресую Вас в начало темы. На всякий случай, если забыли: в выдержках из книги мухина именно очернительство нашей армии в полной мере и присутствует.

Originally posted by ВАРЯГ:
Кста-ти если у нас были такие замечательные офицеры откуда в армии дедовщина?

Дедовщина в нашей армии из зоны. Когда наши бестолковые правители вдруг решили призывать всех кривых, косых, больных, судимых.
В войну дедовщины небыло.

А я думал потому что офицеры впрягатся перестали. Хотя конечно при Сталине статус военных был выше. И платили вроде нормально.

От части Вы правы, но не только в этом причина, да и корректней было бы посмотреть в сравнении, но к сожалению этот аспект в отношении иностранных армий так широко не освещается в их печати, в отличии от нашей.Да что значит "впрягаться перестали"? Еще как впрягаются.
Во всяком случае подавляющее большинство.

не хотелось,но придется...
реалии нонешней Армии далеки сейчас от меня,
но не думаю,что сильно отличаются от Армии Советской.
по поводу дедовщины.
она есть там,где офицеры далеки от солдата или,наоборот,слишком близки,что порождает как
непонимание процессов,происходящих в подразделении,так и панибратсво-первый друг дедовщины.когда командир ориентируется не на прапорщика(сержанта),а на старослужащего.
с одной стороны ориентирование на старослужащих может быть оправдано если они именно старослужащие-специалисты,а не банальные "деды".с другой стороны-это тупиковый путь,когда не растут помощники-сержанты.ведь старослужащие не только они,но и рядовые.
командовал ротой от лейтенанта до капитана-
пять лет.в одном и том же полку.пережил трех командиров.дедовщину давил с беспощадной жестокостью.отдал солдата под суд за неуставные минуя замполита и командира.сначала был подвергнут страшной обструкции со стороны командования,потом признали и согласились.и все равно уходил домой после отбоя,а приходил к подъему.
как у нас говорил начальник штаба полка Юрий
Иванович Богураев "было уже далеко за полночь,а в стране дураков еще никто не спал".ну всякие другие присказки.
но!все это происходило за границей СССР,где бытовые и жилищные проблемы были вторичны.жилье было у всех,платили всем исправно и в срок.и борьба с дедовщиной была лишь проявлением воли командира.есть воля- борюсь,нет-ну и так все хорошо.
вернувшись на Родину столкнулся с некими явлениями другого рода...
и все равно могу сказать,что это явление вполне истребимо и не так страшен черт,"как его малютка".

Если вернутся к ВОВ - а что можно было ожидать? Если кучу народа повыбили в армии перед войной, на командных должностях сидели люди совершенно не имевшие опыта командовать тем,чем командовали? Был даже приказ такой "Об устранении ВРИДства" , т.е. временно исполняющих назначили махом невременными. Даже на высшем уровне - Шапошникова сняли с Генштаба , Жукова назначили. Потом в самый напряженный момент - сняли Жукова,послали на фронт предствителем ставки. Павлова расстреляли ни за что, он бы пригодился еще. Тимошенко дергали постоянно. Конева тоже бы шлепнули чуть позже,Жуков спас фактически.
И такой хрени - масса. Как было воевать? И кому? Была армия. Еще в 36 была, не хуже немцев. И оффицеры были и генералы. Все могло быть, и мехкорпуса, и верная концентрация войск (еще в 40-м Жуков об опасной близости УРов к границе говорил) и даже контр-удар до начала немцами войны мог быть, был такой план. Не оффицеры плохи были а руководство страны. Если почти всех комдивов в расход пустили до войны,о чем речь? Грустно все ето. Но не оффицеры виноваты были и не их подготовка. Армию изувечили.

Originally posted by xwing:

(еще в 40-м Жуков об опасной близости УРов к границе говорил)

Вы какую траву, пардон, историю читаете? В 41 на от УРов до западной границы было несколько сот километров. Приезжайте в Киев, покажу остатки линии Сталина, уже почти в черте города. Только все вооружение было снято (не без участия Жукова ) и гарнизоны свернуты. А потом так командывали после 22 июня, что мало где сумели вооруженные легким стрелковым оружием подразделения разместить на этой самой линии Сталина. Там где сумели, оборонялись 2 месяца без проблем, и никакой перевес немцев в огневой мощи им не помогал. И если бы не стратеги просрали, то хрен бы кто выбил солдат с этой линии.

Мухин ИМХО не учитывает главного фактора, влияющего на армию. Это общественное устройство. Начиная с Петра российская армия была укомплектована солдатами из рабов и офицерами из рабовладельцев. Пропасть между ними была чудовищная. Дворяне имели колоссальные привелегии и воевали за их срхранение. Это в конце-концов и привело к 1917.

При большевиках Троцкий построил армию на терроре и промывании мозгов. "Возможная смерть впереди или неминуемая сзади". В нынешнее время не могут найти для армии причины для патриотизма. Власти не желают делиться с народом и помочь ему вылезти из нищеты. Боятся, что народ их раскулачит и награбленное отберет. ИМХО рано или поздно все равно отберут, но самый богатый человек России надеется, что не повторит судьбу предыдущего самого богатого.

Поэтому народ не желает отдавать свою жизнь за несправедливую систему. Наиболее работающей идеологией является идеология личной мести. Солдат мстит (по непониманию) тем, кто непосредственно убил его друзей.

Ладно, вывод ясен, мы все засранцы, воевать не умеем. Расстрелять нас. Приходите расстреливать
Закрываю тему, ибо политика в самом грязном ее проявлении, а не Армия.